Olrs.ru / Конкурс
КОНКУРС

Регистрация

Логин

Пароль

забыли пароль ?
















Два Сергия

Рыжий еле тащился по перрону. В одной руке, в правой, – чемодан с кусками сала, кругами домашней колбасы и банками, банками с мёдом, облепиховым вареньем и соками, соками всех фруктов и ягод. «Хворая у тебя дочка. Сильно хворая. Только моими продуктами подымешь на ноги». Слова матери, да ещё с добавкой: «Настю свою не ищи, а найдёшь, не зови. Мать, бросившая больное дите – сука», – никак не выходили из головы.

Надоело Рыжему обходить стороной толчею на перроне и попёр напрямую, да не долго: конвой полицейский навстречу со скрюченным по рукам гастарбайтером.

«Дорогу! Дорогу!» – орали менты вокзальные, а таджик, а может, узбек, плакал от боли. А когда Рыжий не удержал чемодан и придавил ноги бедняге, тот заплакал ещё сильнее. Старший по конвою оттолкнул Рыжего, да так сильно, что слетела сумка у него с плеча, с тем же мамкиным продуктом, и стала своя толпа собираться вокруг.

«И чего прусь? – подумал Рыжий. – Действительно, чего? Тем более, опять объявили, что поезд опаздывает».


…В вагон номер пять проходящего рейса Челябинск – Москва на посадку никто не заспешил. И почему-то проводник не вышел. Рыжий втащил в тамбур поклажу, прошёл по чистой ковровой дорожке до своего купе. Сначала с чемоданом, потом донёс и сумку. Он распахнул дверь и увидел круглолицего, краснощёкого здоровяка лет пятидесяти, с седоватой бородой из двух раздвоенных по сторонам лохматых клиньев аж до самой груди. Он сидел на матрасе, поджав под себя ноги и сложив руки на коленях. И при этом ещё пыхтел, как паровоз. В нос втянет воздух, через рот выпустит. Весь в белом. Брюки спортивные, расстёгнутая куртка с ручной вышивкой из летящих диковинных птиц – всё белоснежное. А вот здоровенный крест под курткой, пониже грудной впадины, так точно благородного жёлтого цвета. И цепочка такая же…

– Заходи, сынок. Располагайся. Напарником будешь, – заговорил первым Бородач. – Пустые в вагоне купейки. Не по карману демократам. А были времена, в очередь стояли за такими купейками. Тебе, вижу, по карману? Или депутат народный?

– Не было других билетов. А утром на работу.

– Капитализм кем строишь?

– Прораб. Трест монтажно-строительный.

– Лучше бы ты коммунизм достроил. Пусть и хреновенький, зато свой. Заноси поклажу, а я малость ещё подышу и будем харчевать.

Рыжий вошёл в купе, уложил чемодан под сиденье своей полки. Сумка уже не влезала. Пришлось в верхний багажный проём уложить.

– А ты силён, сынок. Лихо сумку забросил. Другой бы покорячился. А ты – одним махом. Давай знакомиться. Жупаков, Сергей Фалалеевич.

– Ковалёв Сергей Николаевич.

– Выходит, тёзки встретились! – хохотнул Бородач. – А то вчера один чуть не подселился. Вломился сразу с чемоданами и давай, будто в своей хате, располагаться. А я вижу, что носатый, и турнул его: живи, говорю, отдельно. Храплю я так, что сам сбежишь. Послушался… Не люблю я носатых, Серёжа.

– Так и я не очень курносый. – Рыжий сел на своё место напротив Бородача.

– Ты русак, Серёжа, хоть и рыжий. А носатые — пришельцы. Не знал?

– Откуда пришельцы? НЛО что ли? – спросил Рыжий.

– Они самые. Под евреев косят. Это я тебе точно говорю. Понимают твари поднебесные, что раз евреи на земле так прижились, то можно и косить под них. Не заметят. Всё лучше, чем под каких-нибудь чурок. Согласен?

– Не очень. Вы до самой Москвы?

– Уходишь от ответа, Сергей Николаевич. До самой я, до Белокаменной. А может, и дальше. Как сложится.

Бородач подтянул к подбородку молнию своего спортивного костюма, поправил стойку белоснежного воротничка.
– А ещё, дорогой Сергей Николаевич, я против не только совместного проживания с пришельцами, а их у нас уже навалом, но и против размножения умственно отсталых. А ты как?

Рыжий помедлил с ответом. Встал, снял плащ, кепку, повесил на крючок.
– Эти пришельцы вам чем помешали? – отодвинув матрас с застеленным бельём, Рыжий ступил на койку. Достал из сумки увесистый свёрток, развернул его на столике.

– Опять ты от ответа уходишь, Сергей Николаевич. Недоверчивый ты человек. Я тебе о пришельцах заговорил, ибо знаю о них не по слухам газетчиков. На озере Иссык-Куль не бывал?

– Нет.

– Так вот, Серёжа, на дне этого красивейшего озера уже давно тарелочная база построена. Спроси любого из местных – подтвердят. Я рыбаков допрашивал: сотни раз видели, как со свистом со дна выныривают целыми стаями. А на Ладогу ихний корабль прилетал. Прилетел и завис. Больше двухсот тарелок из себя выпустил. В конце семидесятых дело было. Сколько людей в шоке на улицах падало. Сам в Петрозаводске опрашивал потерпевших.

– Прошу вас к столу. Картошка ещё теплая, а колбасу моя мама сама готовила. Поздно уж, давайте перекусим и спать будем.

– Ох, и запашок… Надо выпить, Серёжа, за твою мамку, да и за знакомство.

– Я, вообще-то, непьющий.

– А за мамку – можно. Если за знакомство не по душе.

– Я не хотел вас обидеть… Не верю я в этих пришельцев. А к евреям у меня большое уважение. И друг был еврей. В институте строительном.

– Не надо юлить, Серёжа. Я тебя раскусил. Хороший ты мужик. Да мало ещё пожил…

Бородач достал из своего пакета пол-литровую бутыль коньяка, два стакана, плеснул Сергею на дно, себе – на четверть.

– За мамку твою!

Когда выпили и не торопясь закусили, а потом и повторили, Бородач сказал:

– Давай, Серёжа, про нашу с тобой жизнь поговорим. Коли не хочешь о пришельцах и умственно отсталых. Вот, ты человек мирской и даже учёный. А у меня, Серёжа, священника, три жены было. А у тебя?

– Одна.

– А чего сбежала?

– Откуда вам известно?

– Не снаряжает мамка так в дорогу сына, если жена его не сбежавши… Набит у тебя чемодан продуктом?

– Набит.

– Значит, знает мамка, что сбежала от тебя жена, и некому на тебя ворчать: «Не кормлю тебя, да? Плохая жена, да?» Чего сбежала, если ты непьющий, да ещё при делах и зарплаты хватает на двухместную купейку?

– Дочка больная. Церебральный паралич.

– Это я сразу понял, как только ты в купе вошёл.

– Ясновидящий?

– Духовного я звания, Сережа. Был… О дочке твоей говорить не будем. Тут я тебе не советчик. Тут ты сам всё решил. Хотя и врачи тебя уговаривали дочку в роддоме оставить. И супруга. И все, кому не лень. Но ты сам всё для себя решил. Бог судья тебе. Давай о супружницах своих расскажу. Вдруг жениться надумаешь?

Бородач обеими руками расправил рожки своей бороды:
– Первая и единственная, с которой я повенчан, а у нас, не монашествующих священников, только одна и бывает, сбежала от меня с коммерсантиком. В середине девяностых. Вторая, писаная красавица была, отказалась рожать мне наследника. Врач из «Центра планирования семьи» сбил дурочку с толку. Дефектным плодом запугал. Я ей талдычу: плюнь им в рожу и рожай! Ни в какую. Тогда через знакомого достал ей брошюру с разоблачением этих семейных Центров, управляемых, как оказалось, вражеским госдепом. Их у нас в одном только Питере, представь, больше сотни тогда понаехало. Но и брошюра её не спасла. С чего, думаешь, трагедия у нас с демографией? Водка мужикам баб заменила? Нет, дорогой ты мой. Америкашкам главное запугать наших баб в этом Центре. Не разродимся – и ханы нам! Сто сорок миллионов запуганных идиотов плюс инвалиды да старики – народ это, по-твоему? Фитюльки мы, а не народ! И каждый из нас несёт за это ответственность. Каждый из нас должен пополнить страну полноценным поколением, и ничего не надо придумывать и деньгами подстёгивать за второго и третьего ребёнка. Кончится тем дурная эта комедия, что мужик скажет: «Я тебя осеменил, а ну, плати половину!» Разделяешь мою тревогу?

– Не очень. С теми, кто уже родился неполноценным, что делать?

– В отход, Серёжа. Как тебе это ни больно слышать, но – в отход. Если бы у моей второй и вправду урод родился, я бы и глазом не моргнул…

– А выживет народ без милосердия? Не знаю, по какой причине ушли вы из духовного звания, но разве Писание не зовёт к милосердию? Убогие да чистые сердцем разве не под приглядом у Бога?

– Вот удивил! У нас что, нет других позывов к милосердию? – Сделал удивлённое лицо Бородач, закладывая на язык кружок колбасы. – Или остальные проблемы уже все решены? Я же не говорю тебе, Серёжа, что человека, севшего в инвалидную коляску после аварии, надо в отход отправлять. Объектов для милосердия хоть отбавляй. Кто мешает тебе быть милосердным к голодному или униженному, к брошенным животным, наконец? Как же, Серёжа, не понять тебе? Ну, вот, представь только, что на всей Земле одни лишь твои родственники живут. И всех-то ты их знаешь, всех любишь. И что, если в каждой такой семье родится по уродцу? Тысячи людишек, похожих на человеков! Но без мозгов, без надежды, без планов на будущее! А это и есть конец Света! И надо не бояться об этом говорить. Это еще бо̀льший грех. В колокола бить надо. Лёг на жену, так проследи, кого зачала.
А тут ещё и наука, глядишь, позволит этим недоумкам жить до семидесяти лет! Ещё и рожать себе подобных! Представь только, что останется от твоей милосердной планеты уже через столетие? А я скажу тебе – всё население превратится в законченных дебилов! Хотел бы ты, чтобы в твоём доме такая же парочка объектов для милосердия прописалась?

Бородач плеснул себе коньяку и тут же опрокинул стакан.
– Не было ничего подобного у нас издревле, Сергей Николаевич. Всё ваш прогресс да наука спутала. А мы тут же за ними вслед и кинулись, предали Небеса. Никогда Бог этому не потворствовал. Наоборот. Считалось наказанием. За грех родительский. И если мать с отцом являли своё милосердие к такому дитя, то это было их делом, их покаянием. Соседи лишь из вежливости выказывали милосердие. Каждый же в сердце хотел себе нормального дитя. Потому, что из нормального может получиться и талант, и гений, как говорится, и Бог, и царь, …и дуралей. А из дауна – только даун.

Бородач хрустнул костяшками пальцев и продолжил.
– Знаю я, любая мать в душе всегда верит, что её-то уж дитя особенное, и вырастет из него непременно хороший человек. Может, и гений. На что же, скажи, надеяться матери, коли на руках у ней заведомый кретин? Цивилизация ведь не в технике, она в мозгах. Я всегда был той мысли, - какие мозги, такая и цивилизация. А дауну мозги разве переделаешь? Или ты думаешь, Богу досуг возиться с идиотом? Нет! Ему подавай существо, чтобы переделать можно, к покаянию призвать. Устыдить, наконец. А что твой слабоумный, разве устыдится? Извини, Серёжа, никому дебил не нужен. Ни людям, ни Господу Богу. Да и Церковь хочет, чтобы сердцá прихожан очищались. А что такого есть нечистого у дурачка, если ты говоришь, что сердцá их от рождения чисты? – сделал удивлённое лицо Бородач.

Рыжий понял, что Фалалеич провоцирует, пытается вывести его из равновесия.
– Я уже говорил, у меня дома такой ребёнок, и я счастлив! Без дочери я жизни своей не вижу. Давно бы, наверно, спился и повесился. Точно. А она любит меня, хотя ей ещё всего ничего. И меня любить научила. Не пойму я толком: то ли поп передо мной сидит, то ли фашист какой-то?

Бородач поковырял ногтем между зубами.
– У нас про то открыто не говорят. То – правда. Церковь, в которой я был, на словах за нищих да за убогих. Но знаю я, что в наших головах творится, по себе знаю. Потому как сам не один год в попах покорствовал. И говорю сейчас тебе всё, что думаю. Ты, вижу, Библию читал…

Рыжий хотел было ответить, но не успел. Кажется, Бородач разговаривал сам с собой и в ответах не нуждался:
– И что ты там вычитал про инвалидов? Вспомни-ка. Что там про убогих да про слабоумных? Разве Боженька их по головке гладит? – хмыкнул Бородач. – А виной всему наука. Она и есть зло! Раньше ведь как было? Ребёнок просто умирал, как самый слабый в семье. На его место являлся другой. В домах ползало по десять ребятишек, и ничего. Никто за это не переживал. Чахлые ещё в детстве дохли. Бог дал, Бог взял. Естественный отбор. А сейчас как? Наука влезла и всё попортила. Так ведь? – Бородач вытер салфеткой лоснящиеся жиром губы. – Нынче ведь всё больше такие выживают, кто сами, без посторонней помощи и жить-то нормально не могли бы, сдохли бы ещё на груди у мамки. Но хуже того, – эти уроды потомство дают! А власти потворствуют! Демократы хреновы! И чем дальше, тем больше. Будто снежным комом пошло…

Рыжий перебил:
– Да вы, никак, фашист, батенька!

– Можешь сейчас называть меня как угодно. Но, скорее всего, я гуманист, – как ни в чём не бывало парировал Бородач. – Притом, гуманист самый настоящий…

– И это вы мне говорите в то время, когда весь мир проклял нацизм? Человеку, у которого оба деда замучены в фашистских концлагерях!?

– Это были отнюдь не фашистские лагеря. – Бородач забросил новый кружок колбасы себе на язык. – Это была рука Бога! Общественные гуманисты – хлюпики. Среди них не нашлось ни одного, кому можно было бы доверить столь серьёзное дело. Очистка генофонда – это работа для серьёзных мужчин. Все ваши «человеколюбивые» теории о важности, о спасении всякого человеческого заморыша – человеконенавистны. От них только зло и гибель живому…

Рыжий перешёл на «ты»:
– Чёрт знает что! Послушать тебя, Фалалеич, со стороны, может, и верно покажется. Но от того ещё мерзче, когда вникнешь. Как же ты попом, и такое говоришь! Да ты ведь самого простого-то и не понимаешь. То, что любому ребёнку ясно. Жизнь-то человека священна! Любая! Кроме Бога ей никто не смеет…

– Ух, ты! Ух, разошёлся! – Бородач энергично потёр ладони и тут же опрокинул новую четверть стакана. – Мне ты будешь рассказывать о Боге? – Поморщившись, отломил кусок хлеба для занюха. – Да я на нём… собаку съел!

Одним махом Бородач сдёрнул вниз молнию своего костюма до самого пупа, вытянул из-под майки крест размером с кулак и затряс им над головой.

– Вот где ваш гуманизм! Видишь? – заорал он и саданул крестом, тем его концом, к которому была распята правая рука Спасителя, о край столика. – Видишь, какой он крепкий? Когда мои нежные длани пастыря не могут разломать ореха, я бью его этим крестом! И знаешь что? Он колется! Я достаю зерно и даю страждущим. И сам тоже ем. Где тут зло? В чём я преступил? Запустили, понимаешь, порочный круг, а теперь и сами не знаете, что со всем этим делать!

За стенкой соседнего купе кто-то, проснувшись, вскрикнул.
– А тут тебе не райские кущи! – продолжал шуметь Бородач. – Тут выживать надо да наперёд думать. Не гуманизмы соплями разводить, а от дитя своего избавляться!…

Рыжий соскочил со своего места.
– Ты что такое говоришь, поп!? Чтобы я дочку свою… Да ты смелый такой, пока тебя самого не коснулось! А вот коснётся, по-другому запоёшь! И отцовские чувства проснутся…

– Да уж, я такой монстр, и вовсе не человек даже! Будто не понимаю чувств родительских. Ту же мать, носившую и родившую в муках. Нет, всё не то. Не меньше твоего понимаю. И чувствую. Вот здесь чувствую. – Бородач ладонью ткнул себя в грудь. – Только у меня ещё и другое чувство есть. Ответственность. Я должен дать земле здоровое потомство. Или уж не давать никакого, если здоровое не получается. Ничего нечеловечьего в этом нет. Чем гуманизмы да нюни разводить, лучше ставь вопрос так: быть или не быть? Нам ведь повезло ещё, остались люди добрые с кулаками. За счёт них и живём. Только чем дальше, тем крепче должны быть кулаки у этих добряков. Миру-то всё труднее дышать. Поголовье растёт. Одними лагерями не обойтись нам уже.

– Постой-ка, Фалалеич! Чем тебе так помешал инвалид? Тем, что не может дать здоровое потомство? Или он кусок хлеба у тебя отнял? В отличие от тебя, дауны, например, никакие не эгоисты. Такие дети вообще не умеют быть эгоистами! И разве в лице плосконосого симпатяги это не призыв Бога к тебе, служителю добра и милосердия?

Бородач на этот раз не перебил Рыжего, но и уступать не собирался.
– Вот, смотрю на тебя, Серёжа, и что вижу? Однозначно, доброго человека. А что ты есть из себя? Думаешь, если твой сосед, какой-нибудь Иван Иванович, ни разу тебя не оскорбил, он непременно добрый человек? Так, по-твоему? А у меня есть другой критерий, понадёжнее твоего. Попроси-ка добренького Ивана Ивановича вместе с жёнушкой его, пусть пару дней понянчатся с твоим идиотом, пока ты в командировке будешь! Тогда-то и поглядим, чего стоит человечье милосердие. Будут они твою дочь кормить, подмывать, лелеять? То-то и оно! А значит, всё твоё милосердие – это ты сам и есть.

Бородач продолжал:
– Дочку твою, Серёжа, хорошо бы пришельцам передать. Иначе ничего ей не светит, окромя интерната. Когда сам помрёшь. С такой дитёй долго не протянешь. Хотя сегодня ты здоров и ещё крепок. Подумай, попади твоя дочь к пришлым, не будет ли она там спасена? А я уверен, что на их планетах нет ни сирот, ни умственно отсталых. Если только они сами их туда не свозят. С разных уголков Вселенной… А что, недурная идея – представить инопланетян в добром свете! Гуманоиды-гуманисты! Скажем, потому и Землю-то нашу они нынче достают, что очередь наша пришла! Отдадим-ка на усыновление наших лишних деток! За так. По-дружески. Или за их технологии. Разве нормальный кто из людей будет против этого? И коли уж добрались пришлые до нас со своей «Андромеды», значит не такие уж они и тупые. И даунов наших вылечат. А может, и вернут потом в родные семьи. Вот родители-то обрадуются! И всё это без твоего надуманного милосердия. Просто вылечат, и всё тут!

Бородач наступал на самое больное.
– Неужто бы ты сам, Серёжа, не захотел этого? Или всё ещё будешь стоять на том, что даун, мол, сам по себе совершенен, создан Богом для удержания в людях милосердия, и что мозги его исправлять не надо? Ну, а мать твоей дочери? Отказалась бы она от помощи пришельцев? Может, и не ушла бы тогда от тебя. Да разве какая нормальная мать откажется? По глазам твоим, Серёжа, вижу, противен тебе мой совет. Да, мерзкие они, эти пришлые. Предатели. Мне-то всего лишь Церковь изменила, а не Христос. И я ещё из ума не выжил. Разве ты не заметил, как в глазах пришлых сквозит предательство? Я заметил. Посмотри в глаза монастырского монаха и сравни их с глазами пришельца. Кажется, пришлым так и не удалось от нас это спрятать. Все они твари бездушные! Не будь люди такими хлюпиками и дураками, я бы ни за что не согласился отдать им наших ребятишек.

– С чего вы это взяли? Моя знакомая всю жизнь воспитателем в детском доме. Как здорово, говорит, Сергей Иванович, что американцы усыновляют наших сирот! Сами материально обеспечены, и детки, стало быть, в надёжных руках. Да и стране от сделок таких какая прибыль! Продавать-то, оказывается, выгодно…

Бородач, вытирая жирные пальцы о свою бороду, опять перебил Рыжего:
– Да, да, твоя замечательная знакомая, конечно же, права! И сарказм мне твой, Серёжа, понятен. Только откинь свой напускной патриотизм, и ты начнёшь видеть. Торговля детьми или этими же… эмбрионами, от вытяжек которых так помолодел вдруг наш бомонд – очень уж затея рентабельная, как сейчас любят говорить. Государственная и безотходная! Точно ты сказал – наш это, национальный товар! Спросом торгуем! Как торгаши в Царь-Градском храме Отчем. Может, потому и не решаем ничего ни с сиротами, ни с абортами, что выгодно это! Теперь ты, конечно, опомнишься и закричишь: «Это святое! Не смей трогать наших деток!»? А что вы все, крикуны, готовы делать, чтобы у нас не было этого святого позора? Государство с радостью сдаст всех сирот, аки хенерал Власов, со всеми их потрохами хоть иностранцам, хоть бы и пришлым! Какая ему разница? Да хоть и самому дьяволу! Вот и получаются из деток наших государственные выкидыши, точь-в-точь, какие бывают у несчастных женщин.

Бородач набрал полные лёгкие воздуха и через сжатые губы медленно выдохнул:
– И что неприятен тебе был разговор про евреев, я тоже понял. Да, да, антисемит я. А ты в этом ничего не понимаешь. Говорят же, если сам хоть чуть-чуть не еврей, приличного антисемита из тебя никогда не получится. Изнутри это. У тебя, Серёжа, этого нет.

– Хочешь сказать, Фалалеич, что пришельцы – родственники евреям? – спросил Рыжий.

– А чем ещё объяснить такой успех? – усмехнулся Бородач. – Везде они лучшие, везде первые. Притом же, всегда в тени. Каюсь, я в своё время не обратил внимания на морды пришлых. Есть сходство, но больше не с нашими, европейскими евреями, а теми, что поюжнее. Но смотрю я на человека, а не на кровь его. И не сомневайся, Серёжа, антисемит я в самом что ни на есть здравом смысле слова. Знаю я эту историю, потому и не могу им не быть.

Рыжий отодвинул свой стакан в сторону:
– А вы сами дали себе это право? Всех судить? Пришельцев, евреев, меня за то, что не бросил дочку?

– Не всегда я священником был, Сергей Николаевич, – ответил Бородач. – Да и склад ума у меня особенный, взрывной. Меня ведь долгое время ничто утишить не могло. Я ведь поначалу-то дьяконом был. А ещё раньше, когда прилепился к Христу, так уже тогда ничем меня отодрать нельзя было. Не видел я иной силы. Но твёрдо знал, переувещевать меня может только здравость ума.

Бородач оторвался от трапезы, откинулся к стенке купе:
– Дослушай меня ещё малость. Я вроде как специалист по сектам. Был такой факультет, когда обучался в духовной академии. Разные веры штудировал, но точно знал, что крепче отеческого Православия на свете нет ничего. А в последние годы, когда йогу попробовал, даже вот изнутри у меня что-то исходить стало. И в голове как будто кто говорит со мной. Слова отдельные так хорошо слышишь, ну, точно Христос у тебя над ухом шепчет. А что ответить слову Его, не знаю.

Бородач зевнул.
– Дальше только хуже стало, с подробностями. Стал я размышлять, что это со мной? Как подпустил я их к себе? Что я завтра приходу своему скажу, как в глаза людям смотреть буду? А ты думаешь, мне вопросов люди не задавали? Ещё какие вопросы! Я ведь сам тогда промаха дал, всё, что про пришельцев-то узнавал, людям рассказывал. Я к настоятелю своему, а он нос воротит. Крепись, мол, отец Сéргий, испытание бесово к нам идёт! Кто ныне устоит, тот и спасётся! Вижу, и он, вроде, тоже доверился пришлым. А мне слова его, как пустышка для подростка. Мне опровержения нужны, а не упокой. Верующий-то знает, что только его исповедь настоящая. А тут такая подмена, такой мне удар, что, вроде как, и сам Спаситель апостолам своим от них, от пришлых, являлся. А ты ещё спрашиваешь, кто мне право дал…

Бородач с последними словами заметно сник:
– Тьфу на это всё! Отвернулись от меня, один Христов голос незримый и остался…


Вконец охмелевший Бородач уронил было голову на столик, уткнувшись носом в надкусанный ломтик хлеба, потом повернулся на щеку и, глядя одним глазом на Рыжего, прокряхтел как из преисподней:
– Уходи в другое купе. Договорюсь с проводницей.

– Голову подыми. – Рыжий подался вперёд.

– Ну, поднял… И что?

Сергей бережно ухватил Сергия за лохматые раздвоенные клочья бороды, чтобы голова его опять не упала.
– Внимательно разгляди меня.

– Ну… Гляжу…

– Понял, кто я? – Рыжий смотрел прямо, не отводя взгляда.

– Кто?

– Пришелец.

Категория: Рассказы Автор: Федор Избушкин нравится 0   Дата: 05:03:2013


Председатель ОЛРС А.Любченко г.Москва; уч.секретарь С.Гаврилович г.Гродно; лит.редактор-корректор Я.Курилова г.Севастополь; модераторы И.Дадаев г.Грозный, Н.Агафонова г.Москва; админ. сайта А.Вдовиченко. Первый уч.секретарь воссозданного ОЛРС Клеймёнова Р.Н. (1940-2011).

Проект является авторизированным сайтом Общества любителей русской словесности. Тел. +7 495 999-99-33; WhatsApp +7 926 111-11-11; 9999933@mail.ru. Конкурс вконтакте. Сайты региональной общественной организации ОЛРС: krovinka.ru, malek.ru, sverhu.ru