(отрывок)
…Накануне Нового года Пресновы наконец-то продали квартиру. Ту, что уже с полгода пустовала после того, как оттуда забрали к себе отца. Когда-то в шестидесятые старик получил эту трёхкомнатную неплохую по тем временам квартиру в хрущёвке от завода, протолкавшись до этого с пяток лет с семьёй в бараке. В семидесятые семья мало-помалу разбежалась, кто замуж, кто в армию, а в девяностые к самому концу тысячелетия старик вообще после похорон жены часто болел, стал слепнуть, оставался какое-то время один, правда, не порывая с детьми и не гнушаясь их помощью. А когда и вовсе ослеп, то кочевряжиться не стал и перебрался в просторную квартиру в многоэтажке к младшей дочери, которой без особых возражений старших детей и отписал квартиру. И вот ныне денежки от продажи её преспокойно полёживали в кошельке среди стираного белья в шкафу в большой комнате, где хозяйничали зять с дочкой. Две другие комнаты занимали внуки погодки, вот-вот собирающиеся выбраться из-под родительской опеки: девчонка оканчивала школу и собиралась учиться на докторшу, и внук, что, проваландавшись уже год после школы, как бы этого не хотелось, вероятнее всего пойдёт в армию. Старику отдали малую комнатку у самого входа, где ему, впрочем, понравилось – всегда в курсе кто дома, кого нет, довольно тепло, и туалет рядом, что в его совершенно незрячем положении очень даже главное условие маломальского существования.
Когда-то с уходом на пенсию он вспомнил своё умение кроить и шить на обыкновенной швейной машинке, и, впрягшись в это увлекательное дело, неплохо прирабатывал к своим заработанным на заводе за сорок лет ста двадцати рублям, днями напролёт просиживая за полюбившейся работой. Но лет через пятнадцать привязалась глаукома, которой он долго не поддавался, скрывал от близких, потому запустил болезнь и к семидесяти пяти годам различал лишь свет и тени. Дети и жена, чувствовали вину свою, замечая слепоту отца, и поругивали его, скорее для спокойствия своей совести, но каких-либо действий никто не предпринимал. Сам же он никого никогда на винил, себя же тем более записывать себя в виновники не помышлял уже только потому, что всю жизнь до последних сил отдал семье.
…Там за дверью шумел затянувшейся перестройкой город, заботы которого с детьми приходили и к нему. Беспокойство приходило в мысли. Он мало соображал, когда слышал о свершившихся изменениях, и совсем не понимал наступившего вдруг, откуда ни возьмись, капитализма. Стесняясь слепоты, он с самого начала почти отказался выходить на улицу, полагаясь во всём на жену, а потом, с её скоропостижным уходом, и на детей. И ныне у него вообще нет никакого занятия, поскольку жизнь прожита физическим трудом, и какой-либо умственной способности, которая ещё бы и приносила какой кусок в дом, у него нет. И в одиночестве, надо полагать, такой человек давно бы уже просто умер. Но в семье он жив и нужен даже в таком беспомощном состоянии. Он получает за трудовой стаж по нынешним временам неплохую пенсию, которая всегда кстати при небольших доходах в семье дочери. Он трезво оценивает своё положение и требует на себя мизер. Потому о нём в семье заботятся, но главное, что может быть и не осознаётся в семье до конца, при его ничтожных запросах этот немощный слепой старик – энергетический дух семьи. В наши опустошённые вселенским дележом дни он, по-прежнему, как и в годы своей активной работы на семью, остаётся источником единения, примером бескорыстного отношения друг к другу.
…По случаю праздника днём все как-то дружно пошумели за столом в большой средней комнате именуемой непременно залом, а потом так же дружно разошлись, оставив включённым «телек» и неубранным стол в полное распоряжение ему, как самому старшему, обещая вернуться лишь назавтра.
- Тихо! Разбежались, идолы…, – отвлекаясь от звука телевизора, незлобиво поругивал детей старик, полусидя подрёмывая, пристроившись на диване. – Нет, чтобы дома праздник встретить всем вместе, как бывало раньше…
С одолевающим сном пригрезился маленький сибирский городишко далёкого детства. Трудно узнаваемые места без названий, и люди без лиц, без имён. Много людей, что-то всё строящих, возводящих какие-то мрачные железные ограждения, захватывающих с какой-то бессмысленной враждебностью друг к другу вокруг всю землю. По тротуарам, знакомым в детстве, стоят столбы какой-то несуразной ограды, мешающей проходить. Чувство одиночества и тоски полонит душу. Нелепая боязнь остаться без дела, ненужность и неприкаянность. Стыдно спросить дорогу к вокзалу, а так нужно уезжать! Но как, куда? Мечется сердце в страхе, из груди рвётся…
Неожиданно в дверь кто-то настойчиво постучал, после чего упрямо долго верещал в коридоре звонок, оборвав окончательно тревожный сон.
- Кто-то чужой…, – медленно подумалось старику. – У своих ключи есть, и свои знают, что я слеп и почти как колода недвижим, потому к двери давно не подхожу.
Стук по-прежнему не прекращался.
- Надо бы подняться и пойти спросить, кого там леший носит в ночь на Новый год? Всяко бывает…, – думалось по-стариковски вяло и бесстрастно.
Совсем не было сил подниматься с дивана. Рюмка водки, выпитая за всеобщим застольем накануне ухода дочери с зятем, давала о себе знать. Из угла от телевизора пробивалось сквозь слепоту единственное светлое пятно, и доносились приглушённые звуки какого-то праздничного шоу.
Опять призывно подал голос звонок, кто-то упрямо не отходил от двери.
Кряхтя и постанывая, старик пошкандыбал в коридор. В этот момент звонок смолк, и стало тихо. Добравшись до двери, старик прислушался. Кто-то мальчишеским голосом сквозь слёзы просился к соседям:
- Тётенька, пустите, пожалуйста, я совсем замёрз…
Было слышно, как ему визгливо отозвалась соседка, прогоняя прочь ночного просителя:
- Сейчас милицию позову, хулиганьё проклятое, ни днём, ни ночью покоя нет…!
На лестничной площадке стало тихо. Старик ещё постоял у двери и повернулся уж было обратно к дивану, как вновь затрещал звонок, а за дверью плаксиво заканючил почти детский голос:
- Что же вы за люди такие…?
- Шёл бы ты домой, мил человек…, – приблизившись к самой двери, громко проговорил старик.
За дверью «гость» обрадовано зачастил:
- Дяденька, дяденька, помоги, пожалуйста! Я совсем замёрз и не дойду до дома…
- Я не дяденька, я старый слепой дед. И даже не знаю, как дверь тут открывается, и потому вряд ли чем смогу тебе помочь, – старик пошарил руками по двери, отыскивая всегда висевший на гвоздике ключ.
Замок легко поддался, и после двух его щелчков дверь отворилась. В прихожую тут же ворвался запах промёрзшего подъезда и незнакомого человека, стоящего напротив.
В юности и запахи сближают людей. Молодость пахнет волей, раздольем, полем либо лугом, раскинувшимся неоглядной ветреной далью, врывающейся в сердце возвышающим чувством окрылённости, необъяснимым душевным чувством, влекущим молодых в путь к познанию той необозримой дали. Так надо природе, она устремляет людей друг к другу для продолжения своего, для бесконечья, для вечности.
В старости же запахи начинают раздражать и разъединять людей, как впрочем, и многое другое. У стариков наверно слабеет природа притяжения к другим, гаснет внутренняя устремлённость друг к другу, и лишь усилия сознательные, с годами преобладая в сердцах превратившись в привычку, единят людей и оставляют вместе. Природа же, так неодолимо сближающая в юности, покидает человека с возрастом, отбирая волшебство действа своего теперь для других юных, устремлённых в жизнь…
От незваного гостя несло препротивнейшим парфюмом, алкоголем и чем-то, несомненно, детским.
- Сколько тебе лет? – старик взял незнакомца за рукав.
- Пятнадцать будет… скоро, – голос дрожал, то ли от того, что малец замёрз, то ли он волновался.
- Ну, заходи, погрейся, - старик пропустил мальчишку, закрыл дверь. – Что ж ты полуночник шастаешь по подъезду…? И телефона сотового нет, нынче у всех телефон в кармане…
- Мы у одного пацана Новый год встретили, пошли к другому. Потом почему-то подрались, телефон я потерял и убежал…, – мальчишка хлюпал должно быть разбитым носом.
- Ну, а к чужим людям, зачем стучишься? Шёл бы себе домой…
- Автобусы уже не ходят, а на такси у меня нет денег. Мне бы позвонить. У вас есть телефон…? – и, заметив тут же в прихожей телефон, обрадовался: - Можно я позвоню…?
- До дому-то далеко? – спросил для порядка старик.
- На другой конец города, в северный микрорайон…, – мальчишка принялся звонить по телефону.
Долго набирал номер, долго ждал, потом молча положил трубку, должно быть там, куда он звонил, никого не было дома.
- Не отвечают?
- Наверно ещё не пришли. Мама с отцом тоже собирались к знакомым, но обещали к утру быть дома, – мальчишка был явно озабочен. – Можно я вымою руки…?
- Валяй, только аккуратно. Мне не с руки убирать за тобой, – старик напустил на себя строгость.
Мальчишка, закрывшись, долго возился в ванной. Старик вынес в прихожую стул и присел тут же у телефона.
Закончив мытьё разбитого носа, мальчишка вновь принялся куда-то звонить. После нескольких неудачных попыток, кажется, дозвонился то ли до приятеля, то ли до старшего брата. Долго разговаривал и объяснял, как найти его. В ответ, было понятно, пообещали через полчаса приехать и забрать страдальца.
- Можно я ещё чуть подожду у вас? – чувствовалось, что малец успокоился.
- Подожди. А лучше пойдём, я чай согрею…? – предложил старик.
Мальчишка не отказался. На кухне они молча минут пятнадцать пили чай. Потом мальчишка ушёл, виновато буркнув – спасибо. Старик закрыл за ним дверь, основательно ощупью проверяя свои действия. Затем убрал со стола, перемыл посуду, затратив на это добрых полтора часа и, включив телевизор, вслушался в утренние новости и вскоре задремал.
…Дочь с зятем объявились лишь к полудню. И сразу же заметили в квартире некий непривычный беспорядок.
- Папа, ты ванной пользовался? – дочь определила что-то не по-своему в туалетной комнате.
- Нет, это мальчишка ночью…, – беззаботно ответил старик. Он выспался и до этого в полусне подумывал о завтраке.
- Какой мальчишка? – насторожилась дочь, а зять удивлённо выглянул из кухни, куда до этого ушёл с намерением продолжить встречу нового года.
- Ты кого-то ночью впускал в квартиру? – дочь явно заволновалась.
- Пацана кто-то поколотил, он так просил…, – старик почувствовал, что в чём-то провинился.
Дочь метнулась в свою комнату, зять проследовал следом. Деньги за квартиру были на месте.
- Ну, ты даёшь, батя…, – вмиг улетучившаяся новогодняя хмель провоцировала зятя отчитать тестя. Но дочь молча тронула мужа за руку и тот, не особо огорчаясь, замолчал.
- Ну, тогда айда, старик, опохмелимся на радостях! – зять в предчувствии выпивки всегда панибратствовал, потому бывал развязен.
- Пошли, только по маленькой…
- Конечно, по большой мы потом вдарим…
Пока собирали на стол, объявились внуки. Стало вновь шумно. Только накрыли на стол, в дверь позвонили. Дочь пошла открывать. На пороге стоял незнакомый мужчина, из-за его плеча выглядывала миловидная женщина, чуть далее переминался с ноги на ногу мальчишка лет четырнадцати.
- Извините, пожалуйста, – мужчина был несколько неловок. – Сын утверждает, что ночью в вашей квартире ему… помогал какой-то дедушка…?
Дочь явно растерялась:
- Может быть это… папа?
- Разрешите войти. Я…, мы хотели бы поблагодарить его, – мужчина явно волновался.
- Проходите, – дочь смутилась, чуть отступая, впустила гостей, и позвала: – Папа, это наверно к тебе…
Старик, явно прислушиваясь до этого к разговору, скоро показался в прихожей. Привычно касаясь рукой стены, осторожно повернулся навстречу и тут же оказался в чьих-то крепких объятиях.
- Спасибо, отец! За сына… кланяюсь тебе низко, - незнакомый голос дрожал…
***
|