Староселье
|
Утренний звонок из деревни застал Владимира Николаевича уже в кабинете, когда он как заведующий отделением Института травматологии готовился к совещанию, которое должно было начаться через пять минут. По телефону сообщили о том, что на деревенском кладбище случился ураган, который повредил памятники на могилах его родителей. Он сразу решил выехать в деревню, но, вспомнив о важной операции на следующий день, отложил свой выезд на два дня. А за это время узнает все подробности и обдумает, как быстрее восстановить памятники. Уже к вечеру Владимир Николаевич знал время выезда из Минска и где закажет новые памятники. Поначалу он хотел взять сына с собой в деревню, но, подумав, решил отдохнуть от всех, и потом, в прошлое надо возвращать одному, чтобы не стесняться слёз и комплексов из детства. Через день, оформив недельный отпуск, он выехал в родную деревню. По трассе Минск – Брест Владимир Николаевич проехал на хорошей скорости, не останавливаясь, но, съехав с трассы в направлении Пинска, сбавил скорость. Вдоль дороги стоял густой лес с двух сторон, из которого в любой момент могли выйти лось или косуля, и его взгляд скользил по соснам, одновременно любуясь зелёным цветом после чёрно-белого городского ландшафта. Владимир Николаевич безмерно любил лес! Он мог часами гулять по лесу, разглядывая деревья и вслушиваясь в их шёпот. В такие часы он чувствовал, что его корни здесь, в Полесье! И скоро его встретят - родной лес, родная деревня. Проезжая указатели деревень вдоль дороги, он мгновенно представлял их улицы, дворы, вспоминал знакомых, и всё это сливалось в фильм из прошлого, не хватало только самых важных кадров – из родной деревни. Но очень скоро и они высветятся на фоне весеннего неба! Последние пятнадцать километров до деревни Владимир Николаевич решил ехать по лесной дороге, которая всегда разбита лесовозами: пусть медленно, но по лесу. Проехав несколько километров, Владимир Николаевич остановился напротив недавней вырубки, где ещё чувствовался запах древесной смолы и чего-то такого, от чего дышать было трудно. Этот запах сильно отличался от благотворного лесного запаха. «Это и есть запах «крови и слёз» деревьев, и такой же запах сейчас на кладбище», - задумался Владимир Николаевич об урагане в деревне. Затем, пройдя немного по вырубке, увидел срез от большой ели, а рядом, как перья расклёванной птицы, лежали кучей ветки от ели. Дальше он увидел красноватый срез от берёзы и вспомнил, как однажды в весеннем лесу вышел на вырубку берёзовой рощи во время движения соков. Сок вёдрами лился из срезанных стволов, заливал землю вокруг, как снегом, и какое-то время нестерпимо блестел на солнце, потом начинал краснеть, краснеть, и скоро всё становилось ярко-красным, отчего казалось, будто он проходил между шеями, на которых недавно были головы. Ему было больно тогда и сейчас за весенние вырубки: «Это ж нужно как-то вовсе оторваться от земли, от любви к цветам, к деревьям, чтобы так издеваться над природой – прерывать весну жизни. А ведь когда-то человек своим трудом и молитвой сохранял землю, засаживал деревьями и каменистую землю, а теперь деревья пытаются вымолить благодать земли. Когда входишь в большой лес с весенней вырубкой - воздух совсем другой: как будто деревья не живут в нём, а молятся, чтобы человек оглянулся и задумался. Порой взглянешь на поведение людей в лесу - становится стыдно ходить по земле! Древний человек и тот находил в лесу и разум, и чувство, и волю. В шуме лесов, в шелесте листьев ему слышались те загадочные разговоры, которые ведут между собою деревья; в треске сломленной ветки, в скрипе расколотого дерева он узнавал болезненные стоны, в увядании – иссушающее горе…» Тут он снова вспомнил главную цель своего приезда и поспешил в деревню. Подъехав к дому в деревне, машину он оставил на улице, поскольку выгружать ничего особого не надо было, а пакеты с продуктами он донёс в руках. Войдя в дом, он перекрестился на иконы, раздвинул занавески на окнах, чтобы следом и солнечный свет проник в дом и известил все комнаты о весне. Подключив холодильник, насос, он сходил в сарай за дровами, потом затопил печь, грубку, и пока дрова разгорались, он позвонил в Минск, чтобы сказать жене, что доехал хорошо. Он ещё говорил по телефону, когда в дверь постучали. - Заходи, Петрович, я уж думал о тебе… что-то не заходит, уж не заболел ли? Но теперь вижу, жив и здоров! - Здравствуй, Николаевич! Я-то жив, а вот дед Антон умер. - Когда? Ведь недавно звонили мне… - Да вскоре после урагана. А звонить уже не стали, знали, что приедешь. Вовремя подъехал, хоть проводишь деда, - он уважал тебя! - Что же сразу не сообщили? Помог бы чем, с районной властью связался… - Да дед Антон сам обо всём подумал: гроб сам сделал, во что одеть - наказал близким, даже дорогу на кладбище обговорил – везти только на телеге, запряжённой Орликом! - А как умер? Дома? - Да прямо во дворе. Вышел из мастерской, прислонился к поленнице и повалился. – Петрович продолжал говорить уже сидя на табуретке. - На «скорой» сказали, что сердце подвело. Да и какое сердце выдержит! Можно сказать, жил в мастерской сарая – всё что-то пилил, строгал, не мог без работы и дня прожить. А ведь уже за восемьдесят было! Мне семьдесят, а уже задыхаюсь с косой, сын привёз бензокосилку, на ремень надо цеплять через плечо, так и она тяжёлая, зараза… - А похороны когда? – прервал его Николаевич. - Сегодня. Вот батюшка приедет, отчитает, и тронемся в заветное место. - Петрович, ты выручишь меня? Подкинешь ещё дровишек в печку, а я пойду, посижу рядом с дедом, пока священник не приехал. - Конечно, Николаевич, не беспокойся, всё сделаю. А ты иди, иди к деду. Только оденься теплее, солнце вроде бы пригревает, но ещё прохладно. Или ты на машине на кладбище? - Ну вот ещё! Я пешочком с вами… - Вот и правильно! На машине только батюшка поедет. - Ну, я пошёл, Петрович? - Иди, иди… - А ты подложишь ещё раз и возвращайся. Дверь прикроешь. - Да ладно, иди уж… Шагая к дому деда, Владимир Николаевич вспоминал, что уже не первый раз его приезд совпадает с похоронами очередного старичка в деревне, а сейчас он шёл прощаться не просто со старичком, а с двоюродным дедом Антоном. Давно наблюдая, как дед прихрамывает, Владимир Николаевич не раз предлагал ему лечь к нему в отделение. - Нет, Николаевич… За стены не удержишься! Даже за больничные, - отвечал ему дед Антон, снисходительно улыбаясь, когда тот уговаривал его по осени обследоваться в больнице. – Не обижайся, Николаевич, но мне надо быть поближе к родной деревне, к могилам родных, где так приголубно склоняются дубы, за их ветви ещё могу удержаться! А пока вот опираюсь на палку. При этом он что-то чертил палкой по песку, а потом вдруг принимался разговаривать сам с собой, с небом, с лесом, с птицами, и всё его слушало и понимало, одни мы не понимали. «Выходит, дед Антон чувствовал, что скоро ляжет под ветви дубов», - подумал Владимир Николаевич, подходя к дому деда, где уже стоял народ в ожидании выноса гроба. Долго посидеть у гроба Владимиру не удалось, приехал батюшка на отпевание с двумя певчими из прихода. В доме стало тесно от людей, и Владимир Николаевич решил не толкаться, а подождать во дворе. К тому времени подошёл и Петрович, от которого Владимир узнал подробности урагана и последние деревенские новости. А новостей хватало, оказывается, не так давно похоронили бабу Веру, которую забил родной сын. Выяснением всех обстоятельств смерти старушки никто не занимался, а по заключению «скорой» – умерла по возрасту. Но её соседки, зная характер сына, не верили этому заключению. Но поднимать шум из-за этого им не хотелось, сына покойной пожалели – мол, не со зла, а в пьяном угаре… И уж очень искренне сын раскаивался на похоронах – рыдал, падал на гроб и неустанно просил прощения у мёртвой матери. А уже к вечеру над деревней слышался пьяный гомон. После поминок в доме покойной сын собрал компанию собутыльников и всё закончилось пьянкой. Выслушав рассказ Петровича, Владимир Николаевич вспомнил и другой способ избавления от стариков. Год назад привезли в деревню на покой другую старушку. Привезли из города, куда дети забрали по причине болезни, да вот только жила она не с ними, а в доме престарелых. Горько было это осознавать, зная о том, что в старину заботились даже о состарившихся быках, их не только не закалывали, а продолжали кормить и заботится о них. - Как можно забить, это ведь наши кормильцы были, - говорили селяне. Владимир Николаевич шагал на кладбище среди родных деда и десятков двух старушек и старичков, опиравшихся кто на трость, кто на палку. Шагал по хорошо знакомой дороге. Впереди ехала телега, на которой покачивался простенький, сделанный из светлых сосновых досок гроб. И не по бедности гроб выглядел скромно, просто почивший дед Антон ещё при жизни наказал детям, чтоб хоронили в том гробу, где каждая досочка обработана его же руками. Ещё года два назад Владимир Николаевич застал деда в мастерской, когда он, зачищая одну из досок, говаривал: «И каждую досочку делаю с напуском: большой гроб - не беда, ведь всегда вытягиваешься чуть-чуть. Вот когда жмёт – тогда дело хуже». Дед Антон был мастером по дереву и мог сделать всё, но больше всего дед гордился сундуками, которых сделал за свою жизнь не один десяток. После войны случалось и гробы делать под заказ. Тогда же он решил: и для себя сделает. В сравнении с покупными гробами, обитыми бархатом или парчой, этот гроб действительно напоминал новый сундук, крышку которого открыли лишь для того, чтобы всякий мог увидеть аккуратно сложенное «всё добро», украшенное венчиком, цветами и свечечкой, точно она понадобится там деду Антону, чтобы лучше рассмотреть загробный мир. Дополнял всю эту «красоту» рушник на кресте. «Прости, Господи! – если можно так говорить о смерти?» - заключил свои воспоминания и мысли Владимир. Дорога на кладбище проходила по староселью, так назывался большой пустырь, тянувшийся до самого озера. Когда-то именно здесь было начало деревни Бобровичи и до кладбища было рукой подать, но в войну деревню сожгли вместе с людьми. Может, поэтому после войны здесь уже не строились, рука не поднималась закладывать тут дома, где земля хранила кровь и слёзы, пепел и прах 676 селян, заживо сожжённых фашистами. В основном погибли женщины с детьми и старики. Молодёжь к тому времени вывезли в Германию. В том огне и сгорели почти все родные родителей Владимира. Только Ольга Васильевна с дочкой Анной, впоследствии его матерью, которой на то время было десять лет, чудом спаслись. Рано утром Ольга Васильевна повела приболевшую корову в табун на пастбище, взяла с собой и дочку Анюту, чтобы та присмотрела за коровой, а к вечеру привела обратно. Пока нашла табун, пока поговорила с пастухом и уже собралась идти в деревню, как услышала хлопки выстрелов и увидела дым со стороны деревни. Вскоре прибежал и соседский хлопец Колька, спрятавшийся в разоре, когда увидел, что фашисты сгоняют жителей в центр деревни. А услышав первые выстрелы, побежал лесом дальше от деревни, вскоре и выбежал весь в слезах на табун, и затем спасались уже вместе. Да так и остался жить с ними, потому как вся его семья погибла в тот день. Впоследствии он и стал отцом Владимира. Колька уже не представлял жизни без девочки Анюты, с которой вырос рядом. Владимир Николаевич с детских лет испытывал волнение, когда шёл по староселью. Казалось бы, уже давно никаких следов трагедии: земля свои раны залечила травой, деревья свои раны залечили смолой, всё тихо и обыденно - не слишком яркое солнце, лёгкий ветерок с близлежащего озера, к которому примешивается приятный аромат разнотравья полесских болот, и всё это кружит, скользит, задевает песчаную дорогу и скромную процессию. Но в этой тихой процессии было столько правды жизни, что Владимир Николаевич всматривался в каждый фрагмент процессии. То разглядывал стариков, одетых почти по-зимнему; то рассматривал старого Орлика, последнего коня в деревне, который неспешно тянул телегу, привыкший выполнять любую работу не торопясь, надёжно. А может, дед Антон и с Орликом сговорился о последней дороге? И конь как никогда шёл тихо и осторожно. Но больше всего Владимира Николаевича занимала жёлтая дорога, её песок был так чист и светел, как будто его перемывали всю зиму. Под весенним солнцем, даже не наклоняясь, можно было разглядеть каждую песчинку, и в каждой песчинке играл свет. И всё это как будто светилось не только от лучей весеннего солнца, но и от какого-то едва уловимого внутреннего света, который казался нездешним, потусторонним. Этот свет не слепил, а мягко стелился под ногами, и хотелось идти, идти – идти до конца. И было не важно, куда он заведёт – на край земли, или на тот свет. Владимир Николаевич поглядывал на деда Антона в «сундуке» и находил в его лице что-то такое, от которого на сердце была радость жизни! Он не понимал, что это с ним: в глазах стоят слёзы, а в сердце радость жизни? Похороны… и радость жизни?! А ещё в этот мартовский день ранней весны гроб с дедом был самым ярким пятном на земле. С этим «светлым пятном» соперничала только дорога, её рыжий песок явно опережал весну. Правда, после городского асфальта ноги Владимира Николаевича как будто вязли в песке. Однако он всё равно обгонял старушек, которые не шли, а плыли по дороге как по реке жизни. «Вот как надо шагать по земле», - подметил про себя Владимир Николаевич и постарался шагать уже мягче и неторопливее. И всё же ему продолжало казаться, что он шагает тяжело и жёстко. Так, по каким-то мелочам, он всё больше стал замечать за собой, как быстро теряет связь с родной землёй. Вон как неслышно шагают старушки! А может, они хотят неслышно подойти, тихо похоронить соседа и так же неслышно уйти, чтобы кладбищенский мир не обратил на них внимание – здесь не место заявлять о себе громко. У стариков своё отношение к кладбищу, ведь они знают, что эта встреча с роднёй не за горами, и они уже сердцем ощущают внутренний трепет, какой переживает человек перед встречей с родными, которых давно не видел. Господи! Сколько простоты и красоты в этой деревенской процессии! А жёлтая дорога под ногами точно в золоте! Он идёт, идёт, и эта дорога есть ему как самая близкая родина! – открыл для себя Владимир Николаевич, когда осознал всю красоту и важность своего наблюдения. Одному деду Антону в гробу было всё равно, дед даже веки закрыл перед селянами, чтобы не смущать живых. Да и смотрел он сейчас в потусторонний мир бездорожья, и по спокойному выражению на его лице было видно, что потустороннее его не раздражает, а вот от настоящего у него были причины закрыть глаза. Уж очень неуютно стало жить старикам. Им, плохо видящим и слабо слышащим, уже не по силам ответить современности, и старики сердцем чувствуют своё унижение. На их изможденные трудом плечи ложится не только усталость, но ещё безответственность молодых, которые не очень-то способны обеспечить себя трудом, и многие доедают всё то, что было нажито старшим поколением. А за все недостатки ещё и обвиняют стариков. Конечно, дед всё это видел и понимал, а может, и боялся оказаться беспомощным. Поэтому встретил свою смерть на ногах и с улыбкой, если верить словам его сына. Хотя об этом же говорит умиротворённость на застывшем его лице. Владимир Николаевич взглянул в сторону озера и увидел такую же умиротворённость над старосельем. Благостный воздух умиротворяющего душу добра витал над старосельем. Тут было тихо. Задумчиво. «А когда-то здесь паслись лошади, - задумался Владимир Николаевич. - Умирают старожилы, и родная земля, родительский дом уже не останавливают нас, родившихся на селе, и большая часть из нас разъехалась по городам, и только благодаря дачникам жизнь в деревне ещё как-то поддерживается. Но остаётся связь с этой землёй, и первое чувство при соприкосновении со старосельем – это смириться, отдаться, даже припасть. Слабым приходишь сюда, а уходишь сильным». За процессией тянулась машина священника, в которой сидели певчие и несколько старушек, которым было уже не под силу пройти пешком до кладбища. Благо, что машина позволяла всем уместиться. Но своим видом современная машина никак не вязалась со старым конём, тянувшим обычную телегу. Видимо, понимая это, священник за рулём держал солидную дистанцию. Процессия прошла мимо поворота на озеро, потом миновала тропинку, которая вела в деревню напрямки, через небольшое болото за огородами. Сколько Владимир помнил себя, эта тропка всегда была: то рыбаки сокращали себе дорогу к озеру, то детвора утаптывала её летом, бегая купаться; по ней можно было сократить путь и на кладбище. Уже с тропки виднелась величавая вершина тысячелетнего дуба, которая маяком возвышалась над последним пристанищем. Само же кладбище располагалось в дубовой роще, которая в древности являлась языческим капищем, и было чудом, что оно сохранилось до настоящего времени, пережив две мировые войны и ту ужасную трагедию, когда горела деревня. Погост спасло болото, вставшее на пути огня от горящих домов. Одно это заставляло людей преклоняться перед дубовой рощей с тысячелетним дубом в центре. Тем более что под сенью вековых деревьев разместились могилы предков, а недалеко от дуба захоронили останки сожжённых фашистами жителей деревни, где был прах всех родных по отцу и по матери Владимира. И, приближаясь сейчас к кладбищу, он всматривался в голую надломленную вершину дуба вдалеке и вспоминал Ольгу Васильевну бабушкой, когда она рассказывала Владимиру, что дед очень почитал старый дуб и, если появлялась свободное время или что-то болело, то непременно шёл к дубу, и, как правило, шёл один. Что уж он там делал, никто не знает, только через это ходили слухи о нём: одни называли его чудаком, другие - колдуном. Впоследствии и отец стал ходить к дубу. Местные люди тоже с почтением относились к дубу, а некоторые испытывали к дубу необъяснимый страх. Поэтому в деревне не любили говорить о дубе, а если уж вспоминали о нём, то в связи со смертью. И все знали: если дуб заскрипел, то жди покойника в деревне. Точно дуб напоминает людям о потустороннем и за каждую человеческую жизнь скрепит, шелестит, вздыхает… Или в непогоду попадаешь под его шум как под дождь, как под молитву, как под крест… Точно шумит на-встречу. И когда Владимир шёл на кладбище, он шёл не только к могилам родных, но и к дубу, он шёл в своё детство. Вот и сейчас, подходя к заповедному месту, Владимир стал испытывать непонятное волнение перед воротами кладбища и, как мог, попытался подавить в себе это волнение. Уж очень не хотелось ему пускать слезу на людях. И всё же при погребении прослезился. Но кого утешит его плач? – подумал он. – Приходим к могилам и, чтобы утешить мёртвых, приносим им свои слёзы. Только для чего несём им то, что в земле имеется с лихвой? И наши слёзы над могилой могут утешить только нас же самих, нам нужно пожалеть себя перед неизбежной смертью. Когда гроб с дедом опустили, он бросил на крышку гроба горсточку песка «на лёгкое лежание» и с болью подумал: человек умирает и песок остывает, согретый им… И теперь он старшим остался из рода. Когда же засыпали могилу, он долго всматривался в свежий холм и силился поймать то неуловимое, что знает только один бог, - тайну ненужности и в то же время значительности всего земного. Хотя бы этот желтоватый холмик, над которым он сейчас стоял. В его песчинках он видел что-то очень важное, искристое, которое рассыпалось по земле, но своим блеском проникало в его сознание и вызывало мысли о предках… Мысли до рези в глазах, до слёз… Точно это последние капли живительной влаги из умершего корня в его роду. Он явственно ощущал сейчас, что корень умершего деда и его корень имеют общую сердцевину, уходящую в вечность. После погребения, когда большая часть селян двинулась в деревню, Владимир подошёл к тысячелетнему дубу, чтобы обнять его, а от него перешёл к могилам родителей, которые располагались совсем рядом. Думая с сожалением о поломанных памятниках на их могилах, в голове Владимира крутились мысли об установке новых гранитных памятников, а ещё вспомнилась берёза: «Ещё издали белел её ствол, а теперь нет белизны, остались дубы – кавалеры без местной красавицы-березы, чурки которой были сложены за оградой кладбища и ждали вывоза. Пока была жива берёза, то удостаивалась чести расти на кладбище, а погибла – вынесли за ограду. Выходит, люди смертью заслуживают этих мест, а деревья - жизнью». Но сейчас Владимир переживал за живые деревья на кладбище, поскольку от селян узнал, что местная власть приняла решение убирать большие и старые деревья с деревенских погостов. Он умолял жителей деревни не позволять такую вырубку, а если что, то тут же звонить ему в Минск, а там он найдёт способ, как остановить распоряжение районных чиновников. А пока опять взглянул на древний дуб и увидел его очень одиноким среди крестов и памятников, которые как бы выстроились рядами и шагают на него со всех сторон, а если какие-то падают, то на их месте возникают новые каменные плиты. А дуб крепко стоял, гордо разбросав по сторонам свои мощные ветви. В это же время колыхались венки, рушники, словно разгуливали усопшие и поправляли все украшения на крестах; целовали бескровными губами свежепринесённые цветы. И только дубы продолжали стоять над могилами в застывшем молении, да время пролетало над тихой обителью лёгким дуновением, наклоняя юные дубки. Перед тем как уйти с кладбища, Владимир вновь подошёл к дубу и прижался к нему всем телом. Он верил в то, что корни дуба сплетаются в земле с корнями его рода, и в проросших корнях дуба есть знаки от предков: в морщинах коры - морщины его предков, в ветках - руки предков, в шелесте листвы - шёпот предков. И, обняв дуб, он это чувствовал руками, лицом, губами, сердцем! И в эту встречу он, как в детстве, просил: «Дуб-дубище, яви силищу!» Затем прислонился к дубу спиной и прикрыл глаза. Холод лизнул ему щёки, и он услышал странный шумок. Как будто кто-то отвлекал от медитации с дубом. Через мгновение он увидел, кто шумел: маленький сморщенный листок дуба, гонимый ветром, шуршал по земле и был похож на маленькую полевую мышку. И даже двигался, как она. Он был живой! Дубы всегда сопротивляются наступлению зимы, и Владимир не раз наблюдал, как они подолгу держат свой лист. И весной старые листья расстаются с дубом лишь после того, как начинают расти молодые. И сейчас воздух был напитан ароматом весны и божественной влаги. В тишине под благостной сенью ещё не познавших вандализма вырубки деревьев, щедро обволакивающих доброй энергией Владимира, очищался его разум от всего наносного и случайного, чтобы сказать дубу вслух: - О, если бы мы были чисты и искренни, как вы, деревья, и так же верны небу в своей молитвенной устремлённости… |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Вениамин Бычковский | нравится 0 Дата: 23:12:2018 |