У всякого русского села своя примечательность. Одно славно своими частушками, другое аккуратной деревянной церковкой или наивной легендой про Кудеяра-разбойника, про силача Проню…
Сысоевка известна психбольницей, проще говоря, – дурдомом. Хотя среди его контингента порой встречаются люди вполне интеллигентных профессий. Как тот же Евгений Юрьевич, бывший учитель истории. С его появлением многое для сысоевских психов переменилось в лучшую сторону. Начал он с того, что в своем отделении каждому на правую щёку поставил зеленкой крест, будто некую перепись произвел. В связи с этим и прозываться они среди местных стали по-новому. Придут, скажем, в кафе возле больницы, сядут в угол подальше и робко поглядывают на здешнюю хозяйку, а она усмехнется им своими красивыми, ярко накрашенными губами и подаст долгожданную команду: «Эй, «крестоносцы», марш пиво разгружать!» И кинутся они тогда на улицу, по-детски счастливо сияя глазенками. А когда расторопно перекатают бочки, так она нальет им щец, само собой – пустых. Вот тут и начнут «крестоносцы» друг перед другом метать «жрачку», да так, что только ложки свистят. Иной раз удастся им и повыгодней шабашку сыскать: скажем, кому-нибудь из местных огород перекопать или сортир почистить. Такса за такую работу была известная: куриное яйцо или пяток картошек. Но и это Евгений Юрьевич с первых дней перевернул: плата для контингента его стараниями была категорически поднята втрое. Он сам поначалу ходил везде со своими «крестоносцами» на подработку и строго следил, чтобы не нарушались, как он говорил сквозь зубы, тихо и холодно, – элементарные права человека.
Работа работой, но насчет свободного времени Евгений Юрьевич тоже проявил инициативу: организовал местными силами вроде как самодеятельность. Сценой стал мост через реку, делившую Сысоевку на Правую и Левую. Сюда и наладились они приходить время от времени «свадьбу играть» – с гармонью, мотаней и частушечным визгом. Для свадебных гуляний Евгений Юрьевич придумал своим «крестоносцам» украшения из пустых пивных банок.
С этой ватагой однажды вечером и сошлась Катя на мосту. Она смело и даже с улыбкой шла навстречу громовени: Катя не первый год работала санитаркой в больнице.
Евгений Юрьевич вышел из толпы и протянул ей букетик июльской луговой герани. Он скупо, болезненно усмехнулся:
– Свадьба у нас нынче забуксовала. Жених есть, а невесты
нет. Вы не согласитесь восполнить этот пробел?
– Кто жених?.. – усмехнулась Катя.
– Я…
Катя в своей еще молодой жизни уже дважды была невестой.
И она знала, что невестой быть, в общем-то, очень даже хорошо. Проблемы начинаются потом. А потом уже дважды оказывалось, что она вышла замуж за алкоголика. И оба её мужика по белой горячке с разницей в три года повесились, избрав для этого один и тот же крюк в сарае, – под хомут, кованый, с четырехгранным жалом.
На «невесту» Катя… согласилась.
Подхватив ее и Евгения Юрьевича на руки, «крестоносцы» бегом понесли их через мост. Надрывно сипела гармонь, лязгали гирлянды пивных банок. Сысоевские собаки молчали, поджав хвосты.
Наискось пугающе висела тяжелая, полная Луна. Она была
идиотски круглая, как лицо дауна.
Герань несколько дней синела у Кати на столе. Это были первые цветы, которые ей подарили за всю жизнь.
И она решила в свою очередь сделать что-то хорошее для Евгения Юрьевича. Она пожарила для него ядрёные, как на дрожжах подошедшие, домашние котлеты.
Евгений Юрьевич отдал их на «общак».
Вскоре она заметила за собой, что день за днем, чем бы сама ни была занята, не выпускает учителя из поля зрения и все за ним невольно примечает: она притирает в палате пол – Евгений Юрьевич глядит на паутину за окном; она макароны на кухне ломает над котлом – он Василию Васильевичу, главврачу, огород перекапывает – как раз напротив их дурдома.
Она хорошо знала, что это с ней и чем такое заканчивается.
На днях она увидела, что он в саду читает какую-то книгу, и решилась подойти, чувствуя себя при этом, ни мало, ни много, круглой идиоткой.
– Интересная? – тихо сказала Катя.
– Кому как…
– А кто автор?
– Ты его не знаешь.
– Вам трудно сказать?
– Ильин. Иван. Известный русский философ.
– И что он пишет?.. – Катя вдруг почувствовала, что может
беспричинно расплакаться от волнения.
– Ильин пишет, что «там, где все кажется безутешным, утешение уже стоит у порога»…
– Откуда ему только взяться в такой нашей дурацкой жизни?
– Прислушайся, оно уже стучится в дверь… – сдержанно улыбнулся Евгений Юрьевич.
– А это ваши слова или Ильина? – взволнованно спросила Катя.
– Его для нас с тобой…
Кате вдруг стало не по себе, что вечером им опять придется расстаться до самого утра. Она пригласила его к себе поужинать «по-человечески».
У нее Евгений Юрьевич и ночевал.
Рано утром она пошла домой к Василию Васильевичу.
Туман от реки навалился плотный, вязкий, так что казалось, будто он цепляется за ноги и мешает идти.
Главврач доил в сарае козу, и они объяснились без свидетелей.
– Смотри, деточка…– вздохнул Василий Васильевич, который
сидел перед ведром в байковом больничном халате. – Жить ему у тебя я, конечно, временно разрешить могу. Считай, что уже разрешил. Но пусть огород у меня перекопает и всю ботву картофельную пожжет.
– Миленький Василь Василич! – заплакала Катя, судорожно обняла его и опрокинула ведро с молоком. Правда, молока оказалось всего ничего, как от мышки. Коза была старая, а зарезать ее Василий Васильевич жалел.
Уходя, Катя с уважением вспоминала то хорошее, что говорили в
диспансере про этого человека: лет тридцать назад он работал на неплохой должности в облаздраве, готовился защитить диссертацию по лечению шизофрении молитвой, а потом от него ушла жена и он бросил все, перебрался к ним в Сысоевку, и здесь его все полюбили.
Вернувшись домой, Катя первым делом зашла в сарай, пахнущий старым сеном, и на всякий случай с трудом, но выдернула из бревна тот самый кованый крюк для хомута.
Теперь вечерами Катя убиралась по дому, готовила, а Евгений Юрьевич рядышком читал своего Ильина, вместо очков используя большую увеличительную лупу, словно рассматривал страницы через иллюминатор.
Катя однажды взяла эту книгу в руки и робко прочитала заголовок – «Книга раздумий и тихих созерцаний». Полистала: «Болезнь», «Бедность», «Одаренный», «Обиженные»…
«От этого реально с ума сойти можно!» – растерялась она и куда подальше спрятала книгу.
Евгений Юрьевич дня два мучался без чтения, а потом вдруг лег на пол лицом вниз и затих.
Катя бегом принесла томик Ильина и положила рядом с ним.
Однажды ночью ее разбудила Луна-даун: неестественно большая, она светила тупо и бездумно ярко.
Евгений Юрьевич спал с каким-то странным выражением на лице, словно одна часть его была счастливая и спокойная, а другая – нервная и несчастная.
…Под утро ему был голос.
«Пришел твой час спасти человечество… – сухо сказал он Евгению Юрьевичу. – Ещё пара часов и боль страданий на Земле превысит критическую точку. Что будет тогда, тебе известно Ты должен сразиться с большим красным драконом о семи головах и десятью рогами!»
– Аллилуйя! Я полетел!.. Я перехвачу его!!!– крикнул Евгений Юрьевич.
Катя переходила мост, когда он, угнувшись, напористо пробежал мимо.
Какая-то дикая сила мощно двигала его ноги. Он как топором
простучал ими по бревнам настила.
…Из аминазиновой палаты Евгений Юрьевич вернулся через месяц, тягостно опустошенный, будто из него вынули все кости.
Катя кормит Евгения Юрьевича домашней едой, из которой на первом месте у нее уже известные котлеты размером с батон, покупает ему у Василия Васильевича козье молоко, а по вечерам читает вслух Ильина.
Катя ждет ребенка.
«Крестоносцы» продолжают подрабатывать на сысоевских огородах, катают в буфете бочки с пивом, а недавно опять играли свадьбу на мосту. Правда, на этот раз была та и без невесты, и без жениха. Но громовень, как всегда, стояла на все село.
|