Olrs.ru / Конкурс
КОНКУРС

Регистрация

Логин

Пароль

забыли пароль ?
















Контра


- Шевелись, контра! Ехать давно пора. Солнце встаёт. Раскиснет дорога, не проедем. Под суд пойдёшь! – горланил уполномоченный из района. Малорослый мужик, в задрипанной одёже, суетился у телеги, возясь с упряжью и ворча под нос разухабистые маты, адресованные, то норовистой кобыле, то нетерпеливому начальству, то вообще невесть кому. Солнце едва взъерошило сосновые вихры и, косыми взглядами, отражалось в тонких наледях осенних луж. Одёрнув портупею, уполномоченный скривился. Голова, после вчерашнего,
стонала от боли. Предательская дрожь в пальцах мешала скрутить клочок от старой агитки, густо посыпанный деревенским самосадом. Наконец, сунув самокрутку в щербатый рот, чиркнул спичкой и блаженно затянулся тёплой струёй. Выдохнув дым и пар дыхания в прохладу утра, он направился к телеге.
- Ну что, контра, долго ещё саботаж устраивать будешь?
Зло, плюнув недокуренной самокруткой под телегу, уполномоченный начал расстёгивать кобуру. Мужик побледнел и торопливо затараторил:
- Ты чё, паря? Ты чё? Ты чё удумал это? Ща тронем.
Прыгнув на передок телеги и, схватив вожжи, громко добавил: - Вишь, паря, всё и сладилось уже. Садись и ехай. Ты думаш, Михей не понимат, что тебе к спеху? Михей всё понимат.
Уполномоченный вскочил на телегу и скомандовал: - Езжай, контра!
- Но, убогая! – дёрнул мужик вожжи, охаживая кобыльи бока. Телега, задним колесом вдавила в землю брошенную самокрутку и затряслась на дорожных выбоинах…

* * * * *
Она очень устала. Она устала идти, надеяться, жить. Даже бояться она устала.
И всё-таки боялась. Кровью окрасило землю. Сатана восстал, и железными ордами, ломая святость русскую, круша заповеди божьи, вершил власть свою. Сколько душ православных сгубил Антихрист, счесть невозможно. Сколько счастья человеческого землёю погребено? Той землёю, что матерью была, что кормила и ро’стила, родила и покоила…
Семья Пелагеи большой была и крепкою - пятеро дочерей, да отец с матерью. Ладили. Хозяйством справным держались, трудом тяжким кормились. И любили. Любили Бога, землю родную и друг друга.
Семёна своего Пелагея в поле встретила. Всей семьёй хлебушко убирали. Связав очередной пшеничный сноп, распрямившись и отерев, рукою, пот с лица, девушка замерла, прищурившись. В трёх саженях от неё стоял и улыбался молодой парень. Под огненно-рыжим чубом светились небесно-голубые глаза. Будто солнышко улыбнулось ей. Про него девчата на посиделках так и пели: «Сёмушка ты, Сёмушка! Рыжее ты солнышко!» На Сёму многие тогда подружки заглядывались. А он, как встретил её в поле, только в одну сторону и посматривал. Подруги завидовали поначалу, а кто и злился. Потом успокоились, видя никчемность своих переживаний. Как свадьбу сыграли весёлую, шумную, свёкор сына, почитай сразу, и отделил самостоятельным хозяйством. Пелагее было не впервой за тяжёлой работой время коротать. У отца с матерью их было пятеро, дочерей. Так что приходилось и бабью и мужицкую лямку тянуть. С отцом девчонки сызмальства и в поле и на реке и в лесу. А чуть выдастся время свободное, с мамкой по хозяйству хлопочут. Жена Семёну справная да быстроногая досталась. И сам он ко всем делам охоч и дюж был. Зажили в достатке. А уж как любили друг дружку! Первенца Семёном назвали. Опосля, грибками после дождя, мальчишки появляться стали. Проша, Ванечка, Егор, Акимка. По праздникам, бывало, в церковь выйдут. Впереди Семён с Пелагеей вышагивают, за ними сыновья вьются. Соседи, кто с доброй завистью, кто со смешком, вслед гутарили:
- Ишь, войско како Боровиковы справили. Теперь, ни селу нашему, ни царю-батюшке враги не страшны. Токо где ж на таку ораву невест набрать?
Как в воду глянули. Только старший жену в дом привёл, внучку подарив матери. Пелагея в ней души не чаяла. Светлоголовая, голубоглазая – вылитая бабка. Полечкой прозвали. Теперь в доме три жёнки стало. И хозяйство веселей велось. Мужикам, только радуйся. Да некому стало. Войны царские, смуты Российские забрали и Семёна и мальчиков. Всех. На мужа похоронное извещение в германскую пришло. А о сынах ни весточки. С невесткой ладили, делить-то было некого. А горе и страх сблизили их. Дочерью, которой Пелагее бог не дал, стала сынова жена. Да и она её мамкой звала. Так и жили, втроём.
Ужас в село на конях влетел. От околицы до околицы, под флагом, будто кровью крашенным, пролетели всадники. А потом, на телегах, скрипя разбитыми колёсами, въехала новая - советская власть.
- Селяне! – перекрикивая гвалт собравшейся толпы, встала на телеге молодая женщина в кумачовой косынке.
- Теперь вы свободны. Восстала земля русская, сбросила ярмо со своей шеи натруженной.
Пелагея тогда мало что смогла понять. Но женщина в кумачовой косынке почему-то глянулась ей. Может жалко стало. Худенькая, с воспалёнными от недосыпу глазами, вот – вот ветром пригнёт. Вечером того же дня выбили красных из села военные. Худенькую Пелагея на своём огороде нашла. С невесткой дотащили её до амбара и укрыли. За околицей с десяток её дружков расстреляли. А её саму они выходили. Неделю бредила, решить не могла куда ей пристать – к живым, или к упокоенным. Благо Пелагея в травах мудрёная была.
Отпоили. Потом дней десять, за мешками с зерном отлёживалась. Когда красные снова в село вошли, теперь, как оказалось, навсегда, худенькая ушла не попрощавшись.
- Бог ей судья. Может, и свидимся ещё – рассудила Пелагея.
Свиделись. Двадцатые годы, перемолов в революционных жерновах тела и души людские, святость и любовь, завершали своё кружение. Колхозы, окончательно разорив крестьянина, уровняв радивых и нерадивых, выдавливали с плодородных земель редкие наделы единоличников. Пелагея в колхоз не пошла.
Сыновьям, рассуждала она, всё должно остаться. Негоже отдавать чужим людям
то, что сынам принадлежит по праву. Ни разу, за много лет, Пелагея не усомнилась, что мальчики её вернутся. Так, с невесткой, и тянулись из последних силушек. Маленькая Полюшка выросла ладной помощницей. Бабка на неё нарадоваться не могла. И в огороде труженица, и по дому хозяюшка, и с живностью мастерица. Аккурат Пелагея блины стряпала, Полюшке умение передавала, как в село Карп – председатель колхозный, баламут и балагур, со станции возвращался.
В колхозе Карпу ладно было. Времена бандитские, унесшие жизни трёх его предшественников позади. Лет пять уже, как атаман, в округе лютовавший, на пуле ЧОНовской замер. Карп, на германской глаз потеряв, воевать перехотел и смерть не выискивал, вперёд не высовывался. Хозяйство у него было хилое, бобылёвское. Окромя рук ничего и не было. В колхоз такие шли первыми. На последних выборах в председатели его и выбрали, как самого «повидавшего».
Да вот только и колхоз оказался немногим богаче бобыля. Оно и понятно – без охоты дело - не дело, без сноровки вовсе безделие. А крепкие, да умелые крестьяне в колхоз вступать не спешили. Уж и уговаривал их Карп и стращал, а всё безрезультатно. Чахло коллективное хозяйство. Усыхали корни власти советской, чего та допустить никак не могла. Двадцать пять тысяч коммунистов партия бросила в прорыв на аграрном фронте. На станцию председатель ездил одного из них встречать. Двадцатипятитысячницей оказалась малорослая худая дамочка, в кожанке и с папиросой в узких губах. Вместе с ней из вагона вышли два красноармейца. Всю дорогу до села молчали. Карп опасался сболтнуть лишнего, женщина пристально смотрела на дорогу, красноармейцы прикрыли глаза и крепко сжали винтовочные ремни.
Вечером в правлении долго не гасили свет. Выдохнув очередной клуб дыма, худенькая двадцатипятитысячница разогнала его энергичными движениями ладони.
- Колхозы – заговорила она – являются, на сегодняшний день, важнейшим звеном в цепи социалистического строительства. И мы, коммунисты, не дадим – худенькая строго посмотрела на Карпа – никому не дадим рвать эту цепь. Почему, товарищ председатель, ваш колхоз в таком, я бы сказала, плачевном состоянии? Почему амбары пусты, почему скотина ревмя ревёт от бескормицы, где сельхозинвентарь? Если вы не способны дать партии ответы, партия спросит по-другому! – взглянув на красноармейцев, она выжидающе замолчала.
Карп даже испарину со лба стереть побоялся:
- Товарищ двадцатипятитысячница! – почти закричал он – Вы же не знаете, с кем работать приходится. В колхозе – то беднота одна. Они же все с пустыми руками пришли. Откуда ж взять чего? А позажиточней кто, обиняком держится.
И уговаривал я их и ругал, стращал даже, плюют ироды на значимость момента и на призыв партии. А я-то все, что имел, в колхоз снёс. Я значимость момента нутром чувствую. Я за родную власть всё что хош… - Карп умолк и осмелился отереть со лба пот.
- Власть Советская крестьянину мать – вновь заговорила худенькая – Но выродков терпеть не станет. – Она на миг замолчала. Даже сквозь пелену повисшего в воздухе табачного дыма Карп увидел блеск, сабельной стали, в её серых глазах.
- Вы, товарищ – обратилась она к нему – составьте список отказавшихся. Будем разбираться. -
Ночью в окно Пелагеевой избы постучали.
- Кого там посреди ночи принесло – прошептала она, скидывая ноги с лежанки. Свечу жечь не стала, осторожно прильнула к стеклу. В лунном свете угадывался силуэт человеческого лица.
- Кто? Чего надо? – приглушённо спросила Пелагея.
- Открывай, тётка. Я это. В прошлый раз не прощались, здороваться не будем.
- Худенькая! – ахнула Пелагея и заспешила к двери.
- Ты, тётка спасла меня. Я, хоть и ушла, не попрощавшись, но добро твоё не забыла. И поэтому сейчас здесь – говорила двадцатипятитысячница вполголоса.
Лампу не зажигали. На столе, приняв форму занавешенного окна, мерцал лунный свет.
- Тётка, ты пойми, колхозное движение уже не задушить. Мы не дадим, я не дам, партия не позволит. И не вступившие в колхоз - враги советской нашей родине. И твоей, тётка, родине тоже. Списки составлены вражески настроенных к коллективизации крестьян. Все ответ держать будут. Ты тоже в списках. Но я могу рекомендовать тебя. Завтра же колхозницей, а не врагом будешь – худенькая выжидающе замолчала.
- А и не враг я никакой – как-то спокойно и распевно заговорила Пелагея – Я вон уж, сколько на землице русской живу, потом своим пою её, трудом кормлю. Не враг я ей. И себе не враг. Глянь, что в колхозах деется – нищета и бардак. А почему? Потому что земля там не русская, советская. Обчая земля, а значит ничья. И работать на ничьей земле не станет никто. Да и работники-то, лодыри.
А земля ленивых не любит. Без любви и не родит. Так что не я враг-то. -
Спорили долго. Ближе к утру худенькая встала – Всё, тётка, рассвет скоро. Не наша ты. Жаль, но я с тобой рассчиталась. Прощай – и, оглянувшись в дверях, добавила – Прости -
- Мамка – в проём комнаты выглянула невестка – был кто? А то сквозь сон бу-бу-бу, да бу-бу-бу -
- Спи. Приблазнилось тебе. Полюшку разбудишь. Спи -
Пелагея уже не ложилась. А через пару дней во двор вошли чекисты. Выйдя из-за их спин, к двери направился председатель.
- Пелагея! – прокричал он – Выдь-ка во двор. Я тебе от власти нашей, советской, официальную бумагу принёс. Не отмолчишься теперь - Встав на пороге, Пелагея поднесла ладонь ко лбу:
- А, это ты, пустобрёх. Какой нечистый тебе тропку сюда протоптал? -
- Ты партию грязью не ляпай, единоличница зажравшаяся! Партия меня прислала. Хватит с вами по добру-то говорить. Собирай монатки в дорогу и кати в Сибирь. Там будешь брюхо набивать. И девок своих с собой бери – побагровев от натуги орал Карп. Он нарочно внёс Пелагею в список подлежащих раскулачиванию, уж слишком рьяно она подрывала его авторитет среди селян, обличая принародно. Пусть теперь медведей критикует, ликовал он. Во двор вошла двадцатипятитысячница и, глядя на Пелагеевы руки, сказала как на митинге: - Решением местной партъячейки, являющейся законным представителем советской власти в вашем селе, Боровикова Пелагея Антиповна
вместе с семьёй, включающей жену старшего сына и прижитую с ним в браке дочь, как яркая представительница антинародной прослойки крестьянства, метко названной кулачеством, надлежит немедленной высылке из села, с
последующей отправкой вышеназванных в плохообжитые районы Сибири. Всё имущество раскулачиваемых подлежит экспроприации в пользу колхоза -
Из села они выезжали на одной подводе с Григорием Журавлём, его молодой жёнкой и их пятилетней дочерью Дарьей. Дашутка, всю дорогу до вокзала, пела какую-то песенку и, иногда, вскарабкиваясь на мамины коленки, заглядывала ей в лицо. Она проводила ладошкой по заплаканным щекам женщины:
- Мамка, ты цему плацес? – удивлённо пищала Дашутка. Та, вытирая слёзы, отворачивалась. Девочка пожимала плечами, слазила на сено, клоками покрывавшее дно телеги, и снова запевала какую-то детскую песенку.
Григория сняли с поезда за Свердловском. Сгорел он за неделю. Так и не сумев понять своей вины, смотрел мёртвыми глазами в потолок вагона, будто видя там ответы на все свои вопросы. Хоронить мужа Анне запретили, поезд ждать её не станет. Поседев от горя, она стала чудить. Сидя неподвижно в углу, подолгу молчала. А если и говорила, то только с Гришей, будто тот рядом был.
- Гришенька, говорила ведь, не нужна нам втора тёлка. Пошто продать не разрешил? А? – и помолчав, будто слушая ответ, начинала подвывать слова песни - Ах ты неслух, жеребё-о-нок, не скакать тебе поля-а-ми, не играть тебе луга-а-ми, утонул в реке глыбо-о-кай –
Приходя в себя. Анна искала глазами дочь, прижимала к себе и, гладя её льняные волосики, говорила: – Сиротинка ты моя! Одни мы с тобой теперь. И защитить нас некому и обогреть некому. Помрём мы –
Дашутка не успевала даже заплакать, Анна забивалась в угол и замолкала. Пелагея с невесткой тянули девочку к себе, кормили тем немногим, что удавалось раздобыть, поили кипятком, укладывали спать. Дашутка, обнимая Полю за шею, слушала очередную сказку и засыпала, почему-то всегда улыбаясь.
Ночью Анна ушла. Пелагея, проснувшись от ледяного дыхания сквозящего ветра, увидела её силуэт в дверном проёме. Прокричав имя мужа, Анна бросилась в летящую черноту ночи.
- Что случилось, мама? – спросила невестка, захлопывающую дверь, Пелагею.
- Тише, девочек не разбуди – зашептала та – Анна сбросилась на ходу –
Невестка, в ужасе, прикрыла рот рукой. Потом прошептала:
- Как же теперь? – и посмотрела на спящую Дашу
- А, как и прежде – ответила Пелагея – Наша она теперь. Наша –
Лениво переваливаясь с боку на бок, состав подошёл к деревянному перрону станции. Спрыгнув на дощатый настил, Пелагея развернулась и приняла на руки Дашутку. За ними сошли невестка с Полинкой. Невдалеке, под обвисшим красным полотнищем, на привокзальной площади, пеньком на опушке, врос в землю, всеми четырьмя завалинками, одноэтажный дом. Под деревянным навесом крыльца Пелагея прочитала «Милиция». Проводив взглядом уходящий поезд, обе женщины направились к дому. Перекинув через плечо узел с нехитрым скарбом, оставшимся у них после многодневных скитаний, Пелагея подошла к дверям и потянула за ручку. Недовольно скрипнув, те открылись. Паутина, свисающая с потолка, создавала ощущение заброшенности. Заглянув в комнату, Пелагея увидела два стула, непокрытый стол и портрет над ним. С портрета на неё пристально и строго глядел угловатый мужчина. Даже бородка у него была уголком, не мужицкая.
- Кто такие? – разорвал тишину голос. Будто портрет заговорил. Пелагея вздрогнула и машинально перекрестилась. Из-за стола появилась взлохмаченная голова. Затем на столешницу легла ладонь со смуглыми пальцами.
- Кто такие, я спрашиваю? – снова заговорил, усевшись на стул, узкоглазый хозяин дома. Его скуластое лицо было заспанным и казалось расплющенным.
- Сосланные мы – одновременно сказали женщины.
- Сосаные – пискнула Дашутка и заулыбалась.
Полюшка дёрнула её за руку: - Не болтай! – та, посмотрев удивлённо, сунула пальчик в рот и замолчала.
- Враги народа значит – подъитожил милиционер и холодно посмотрел на вошедших.
- Мы народу не враги – не выдержала Пелагея – Враги народ в кандалы заковали, да в ссылку погнали. Враги кровь народную пьют и флаги свои ею красят. Враги… - но вдруг осеклась, увидев, как бледнеет смуглое лицо хозяина дома. Рванув на себя ящик стола, он выдернул из него револьвер и направил его на Пелагею.
- Ах, ты ж, отродье кулацкое! Ты на кого, гадина, рот щеришь?!
- Молчите, мама, молчите – запричитала невестка и заслонила Пелагею, повернувшись спиной к наведённому револьверу.
- Дяденька! – закричала Полинка – Не надо! – и двумя руками ухватилась за вороненый ствол. Выстрела никто не услышал. – Ну не надо – тихо попросила девочка мертвеющими губами. Опустившись на грязные половицы, Полинка обхватила острые коленки худенькими руками и прошептала – Ну, пожалуйста.
Судмедэксперт увёз её в мертвецкую местной больницы. Пелагею, невестку и Дашутку, под конвоем, отправили на Ангару, в острожный Братск. На третий день подошли к небольшой реке. Конвоиры разрешили им помыться, вшей боялись. Что такое тиф, знали все. За всю дорогу невестка не обронила ни слова. И сейчас она, молча, подошла к берегу и остановилась у воды. Пока Пелагея купала Дашутку и обмывалась сама, холодной речной водой, женщина стояла.
- Эй, контрики! Хорош плескаться – крикнул конвоир
Невестка, не раздеваясь, прыгнула в реку и поплыла. Но утонуть не успела. Взмахнув руками, от свинцового толчка догнавшей её пули, она ушла к дочери…
А через сутки Пелагею свалил жар. Купание в холодной речке и зябкие осенние ночи, сотрясли тело дрожью и затуманили разум горячечным бредом. Конвоиры стрелять не стали – то ли её пожалели, то ли пули. Старую «кулачку» бросили в тайге, отнеся её с дороги в лес. Ни воды, ни еды не оставляли, чего добром бросаться-то? А кроху, вцепившуюся в руку бредившей, вроде, никто и не увидел – забот меньше.
Пелагея пришла в себя от ночной стыни. Такой холод, идущий изнутри, называют могильным. И только в правом боку пульсировал кусочек тепла. Сознание медленно наполняло собою голову. Дашутка! Где Дашутка?! Вопрос взорвался в голове болью и заставил Пелагею застонать.
- Бабуска – пискнуло тепло в правом боку – Ты не спис узе? Бабуска, ты не спи. Я тебя лазбудить не мозу, а мне одной стласно. Темно и дысыт кто-то всё влемя – Дашутка, прижавшись к Пелагее, укрыла себя её рукой – И есцё холодно оцень. И… - девочка подняла головку, боясь, что бабушка опять уснула – и есцё кусать хоцеца. –
- Ничего, доча, я не сплю уже. – простонала Пелагея – А где все? Мы где? –
- Ты кода уснула, бабуска, тебя сюда плинесли. Потом усли все, а я осталась. Ты зе как одна-то? -
Пелагея, охнув, начала подниматься. Дашутка, помогая, держала её за руку.
- Пойдём, доча. Нельзя нам оставаться тут, околеем -
Достав откуда-то маленький сухарь – последнюю их пищу, женщина протянула его девочке: - Кушай, милая. Ты только пососи его, не глотай сразу –
В лунном свете, сухарь на протянутой ладони, был почти невидим и казался совсем крохотным. Дашутка бережно взяла его пальчиками и положила в рот. Но, тут же, вытащив обратно, будто испугавшись чего, спросила: - А ты? –
- Кушай, милая, я не хочу – прошептала Пелагея сухими губами.
Дашутка, снова сунув сухарь в рот, замолчала и крепко ухватилась за бабушкину руку. Так и пошли в темноту, не разъединяя рук. Первые утренние всполохи осветили двух спутниц, вышедших из леса к таёжной дороге. В разодранных лохмотьях, с избитыми в кровь лицами и телами, они еле держались на ногах.
Каждый шаг, каждое движение, отдавались болью у Пелагее в голове. Она больше не могла. Она устала, она очень устала – устала идти, надеяться, жить. И только маленький человечек, ещё не понимающий, что отдал свою жизнь ей, не позволял упасть на землю и забыться. Но не было сил. И Пелагея, опустившись на ледяной придорожный валун, закрыла лицо ладонями. Закрыла, чтобы Даша не видела её смертных слёз. А та уткнулась носиком в бабушкину ногу и молчала. Потом посмотрела на спрятавшееся Пелагеево лицо и, будто сразу всё поняла.
- Бабуска – сказала она тихо – мы помлём – вздохнула и крепко прижалась к холодной ноге. Пелагея отняла ладони от лица и судорожно сдёрнула с шеи крестик. Надев его на Дашутку, выдохнула: - Нет! Ты не умрёшь! Боженька спасёт тебя. Ты только обязательно дождись его. Слышишь?! Обязательно дожди-ись!! –
Эхо, как тяжёлый вздох, пронеслось над таёжными кронами…

* * * * *

Телега, мягко перебирая лапами, покрытых грязью, колёс, кралась по раскисающей дороге. Разрезая ободами подтаявшую землю, она плыла между сопками и соснами. Семён Боровиков, районный уполномоченный, возвращался из поездки по району. Привкус сивухи во рту и шум в голове портили настроение, и без того уже мерзкое. Как долго ещё суждено ему колесить по Сибири? Когда он решится вернуться домой? Никогда – понимал он. Как он посмотрит в глаза матери, что скажет ей? Как объяснит, что собственной рукой расстрелял белогвардейцев Боровиковых (Прохора, Егора и Акима)? Не мог не расстрелять, не имел права. Они были врагами. Только мать всёравно не поймёт. Не простит мать. Отец погиб в Германскую. Одна она совсем. Где-то Иван ещё, последний сын её, ходит. Только кто знает где?
- А я умер, мать, хоть и дышу ещё – неожиданно вслух, заговорил Семён.
Михей обернулся – Чё гришь-то, паря? – и натянул вожжи.
- Езжай, давай! К вечеру не приедем, под трибунал пойдёшь – прорычал он и откинулся на солому. Уставившись глазами в небо, на котором солнце выныривало из-за туч и исчезало снова, будто утопающий в речных бурунах, уполномоченный Семён Боровиков продолжил истязать себя бессмысленными
поисками ответов на свои вопросы.
Телега остановилась на подъёме. Подняв голову, Семён увидел Михея, вытянувшего руку куда-то в сторону леса. Там, на камне сидела абсолютно седая старуха. Глаза были закрыты, будто сон сомкнул их, не дождавшись, когда она ляжет. Обхватив ногу спящей, на них смотрела маленькая девочка. Но она тоже не двигалась.
- Поехали. Что смотреть? Мёртвые они. – закричал Семён – Поехали, говорю!
- Как поехали, паря? У дитя-то глаза живые, не стылые! Как поехали?
Михей слез с телеги и пошёл к камню.
- Назад! Пристрелю, сволочь! – холодно и, от того более страшно повторил уполномоченный, доставая наган. Щёлкнула сталь. Михей застыл, и снова пошёл вперёд. Выстрела не было. Взяв кроху на руки, Михей вернулся назад. А Дашутка, запустив ладошку в его окладистую бороду, щурилась от удовольствия.
- Бозенька! Ты плисо – о - ол?! – выдохнула она – Бабуска, я доздалась – и заулыбалась.
Солнце, выныривая из - за туч, ещё долго смотрело вниз, на телегу, ползущую по таёжному тракту.
Категория: Рассказы Автор: Юрий Розовский нравится 0   Дата: 17:10:2011


Председатель ОЛРС А.Любченко г.Москва; уч.секретарь С.Гаврилович г.Гродно; лит.редактор-корректор Я.Курилова г.Севастополь; модераторы И.Дадаев г.Грозный, Н.Агафонова г.Москва; админ. сайта А.Вдовиченко. Первый уч.секретарь воссозданного ОЛРС Клеймёнова Р.Н. (1940-2011).

Проект является авторизированным сайтом Общества любителей русской словесности. Тел. +7 495 999-99-33; WhatsApp +7 926 111-11-11; 9999933@mail.ru. Конкурс вконтакте. Сайты региональной общественной организации ОЛРС: krovinka.ru, malek.ru, sverhu.ru