Традиции
|
Нужно было все как следует обдумать. В деталях. И каждый день, после обеда, Нина сидела на лавочке в парке, в полутени, сложив руки на животе, и пыталась выстроить в голове свою дальнейшую жизнь, а для этого нужно было подробно вспомнить предыдущую, собрать мелкие, разорванные и смятые кусочки, на которых было убористо написано непонятное, не до конца осознанное, расправить, разгладить их, сложить один к другому, склеить в целое. Вместо этого она думала о всяких пустяках, например о том, куда она будет класть руки, когда, наконец, родит? Уйдет от нее это неожиданно возникшая привычка складывать руки на животе или нет? Она даже спросила об этом у матери, но Раиса посмотрела на нее удивленными глазами, и засмеялась. –Я не знаю,– сказала она. –Знаю только, что сидеть сложив руки на животе или где-нибудь еще тебе просто не придется. Даже и не вспомнишь об этом. И она отстранено, как на постороннюю посмотрела на дочь. Под взглядом матери Нине стало неуютно, как когда-то в детстве, когда мать так же смотрела на нее и говорила бабушке: –Как бы мне хотелось знать, о чем этот ребенок думает, какие мысли роятся в этой темной головушке? Бабушка выглядывала из своей комнаты, смотрела на них, и очевидно было, что за весь день, проведенный с внучкой, она ни разу не задумалась о том, какие мысли заблудились в голове у Нины. Каждый, кто впервые видел их вместе, не мог поверить, что это три женщины связаны самым близким родством, так они были не похожи. Старшая, Люба, была крепкая, высокая, ладно скроенная, еще совсем не старая. Правда это сейчас Нина понимает, что бабушка у нее молодая, а тогда ей казалось, что бабушка где-то далеко в хвосте жизни, а она, Нина в самом начале, и ей было жалко бабушку, но бабушку нисколько не заботило то, что она в хвосте. Она брала Нину за руку и они шли в ближайший магазин, а потом еще гуляли в парке, в том самом парке в Сокольниках, где теперь сидела на лавочке Нина. Бабушка Люба имела веселый нрав, круглое лицо, нос картошкой, синие глаза и светло русые, совсем не тронутые сединой волосы, а у Нины было удлиненное лицо, черные прямые волосы, смуглая кожа и карие глаза. И обе они, такие разные, завидовали Раисе, связывающему звену в их временной цепочке поколений, потому что Раиса в их троице удалась особенно хорошо: она была красавицей. У Раисы не было ни жгучих темных или ярко-синих глаз, а глаза были какого-то неопределенного серого цвета, кожа была ни белая, ни смуглая, с легким румянцем, нос ни-то ни се, и волосы пепельно-серые, не яркие, и тем не менее, мать у Нины и дочь у Любы была самая обыкновенная красавица, так ясно, соразмерно, было это лицо с тонкими, неуловимыми, чуть расплывающимися чертами, такая была на нем игра света и тени, так оно освещалось улыбкой, что когда мать приходила с работы и ела на кухне, Нина приходила туда же, сидела за столом, положив голову на его холодную деревянную поверхность, и наблюдала за матерью, не в силах отвести от нее взгляда. Обе они, и бабушка, и внучка сходились на том, что Раиса самая красивая среди них. Разногласия возникали только в вопросе, что труднее, когда у тебя мать красавица, или когда дочь? Вслух этот вопрос прямо никогда не обсуждался, но внутри себя Нина часто спорила с бабушкой на эту тему, старалась доказать, что ей, Нине, труднее, что невольно все сравнивают ее с матерью и жалеют о том, что неожиданная красота Раисы, случайно возникшая в одном поколении, так же неожиданно закончилась и не продолжилась в детях, точнее, в ребенке, а если еще точнее, то в ней, Нине. И это разочарование она, Нина, должна была нести всю свою жизнь, и чувствовать себя, как будто она в чем-то обманула окружающих – как будто изначально подавала большие надежды, а потом их не оправдала. Но Нина никаких надежд и не подавала, просто она родилась похожей на своего отца, которого никогда не видела, а Раиса, в свою очередь родилась похожей на своего, Нининого деда, который никаким красавцем не был, а был негодяй и эгоист и бабник, и когда он раз в год приезжал навестить своих дорогих Раечку и Ниночку, как он называл дочь и внучку, бабушка запиралась в своей комнате сразу после его приезда и выходила оттуда только, когда он уезжал. – Мама,– говорила Раиса, – ну сколько можно? Столько лет прошло, давно должно было травой порасти… –А у тебя поросло?– спрашивала бабушка.– У тебя поросло? – Я его не вспоминаю,– и Нина внимательно смотрит, как меняется мать в лице, становится жалкой и некрасивой.– И это совсем другое дело. Папа, вот он. А Андрей где? Нина его и не помнит. Нина хмурит брови, роется в памяти, хочет вытащить на свет темную фигуру, о которой говорят взрослые и которая зовется отец, но ничего не получается. Фигура чернеет в глубине сознания, расплывается темным пятном, не имеет ни голоса, ни каких-то других черт, которые отличают отцов окружающих Нину детей. Нет, у Нины пробел в сознании, и ни мама, ни бабушка не стараются это изменить, не считают нужным сообщить какие-то конкретные приметы отца Нине. Деда она в детстве тоже забывала за год, и когда он приезжал, дичилась его, пряталась, не давалась, но потом привыкала, и уже через час позволяла взять себя на колени и прижаться лицом к ее лицу. Дед был реальный, имел жесткую царапучую щеку, от него пахло табаком и каким-то непривычным одеколоном и к этому запаху нужно было привыкнуть, а привыкнув, потом вспоминать и позднее, в старших классах, возвращаясь из школы, уже с порога, еще не видя деда, узнавать о его приезде по этому запаху. А от отца не было даже фотокарточек, а если они и были, то Нина их не видела, не видела до сегодняшнего дня, когда собиралась этого неведомого ей отца сделать дедом. Пока Нина была маленькая, ее жизнь с мамой и бабушкой казалось ей чем-то совершенно обыденным, данным от начала мира, и никакой другой семьи она не представляла и не хотела. Ее и здесь любили и баловали. Долгое-долгое время Нина звала маму Раей, а бабушку мамой, и только после двенадцати лет стала бабушку звать бабой, а вот мать до сих пор зовет Раей. И только где-то в двенадцать лет, а неосознанно, возможно и раньше, их жизнь втроем с приходящим дедом перестала казаться ей совершенно естественной, и она стала задумываться, сравнивать свою семью с семьями окружающих и не могла не заметить множества странностей. Полное отсутствие мужчин не было единственной чертой, которая отличала ее близких от окружающих. Мама и бабушка и разговаривали совсем не так, как окружающие люди, и приходя домой из садика, а позднее из школы, Нине нужно было каждый раз сделать усилие, чтобы вернуться в мир семьи, настроиться на волну домашних. Нина была уверена, что никому из ее подруг не задавали вопросов типа: –Скажи же, что за мысли роятся в твоей голове? Нина знала, что их спрашивали просто: О чем ты думаешь? Или: О чем ты только думаешь? И каждому ребенку было понятно, что на второй вопрос вообще не требуется никакого ответа, так как заведомо подразумевается, что спрашиваемый думает о всякой ерунде, о которой и думать то не стоит, и делает дурацкие промахи. А вот вопрос: какие мысли роятся у тебя в голове подразумевает, что мысли эти есть и нужно только объяснить, какие именно, а то получится, что ты что-то усиленно скрываешь. Но именно из-за формы вопроса мысли Нинины начинали роиться, разбегаться, размножаться, и их трудно было собрать в кучку. Эти самые мысли состояли, в основном, из обрывков услышанных взрослых разговоров, недопонятых фраз, которые откладывались для понимания на потом, а пока просто запоминались про запас, и никто тогда еще не знал, даже сама Нина, что она обладает исключительной, феноменальной опасной памятью на слова и события, и совсем не имеет предметной памяти на вещи и что все сказанное при ней после ее четырех лет рано или поздно выползет наружу. До поры до времени об это исключительной Ниной способности, позволившей ей позднее, в старших классах и институте прекрасно учиться без всяких сколько-нибудь заметных усилий со своей стороны, ни мама, ни бабушка, даже не подозревали и считали Нину порядочной растяпой, да и было за что. Она теряла варежки, игрушки, позднее шариковые ручки, обувную сменку, ножницы, краски, буквально все, что можно было потерять и даже то, что казалось потерять невозможным, например связанную бабушкой безрукавку или спортивные трикотажные штаны. Из-за этих бесконечных потерь, из-за Нининой рассеянности, которая проистекала из-за бесконечной перетасовки мыслей, роящихся в голове, из-за всего этого, она в начальных классах плохо училась, чем огорчала бабушку, и та, в отчаянии, пыталась достучаться до Раи, обратить ее внимание на учебу дочери. Рая работала стоматологом. Целый рабочий день она возилась с зубами: с утра в одной поликлинике, вечером в другой. Придя с работы, она ужинала приготовленной бабушкой едой, смотрела в глаза наблюдающей за ней дочери, потом уходила в комнату, ложилась на диван и уставляла свой взор в телевизор. А бабушка стрекотала и стрекотала ей под ухо о нерадивости дочери в учебе, и Рая вставала, смотрела принесенные Ниной тетрадки, вздыхала, смотрела дневник, где, в отличие от тетрадей, мелькали иногда и пятерки, и интересовалась, почему у нее по контрольной по русскому тройка. –У меня три ошибки, –отвечала Нина.– Одно слово не знала, как писать, а в двух других пропустила буквы. –Значит, ты страдаешь невнимательностью,–ставила диагноз мать, и Нина начинала чувствовать страдание где-то в груди. –А по математике?– допытывалась Рая. –Задачку решила, а в примерах ошиблась,– отвечала Нина.– Скучно считать без калькулятора, а с ним не разрешают. –Не вижу ничего страшного,– Рая отодвигала Нинины тетради и дневник и непедагогично, не считаясь с тем, что ее слышит Нина, сердилась на бабушку.– Учится ребенок и пусть учится. –А вот на родительском собрании,– начинала бабушка, но Раиса смотрела на мать такими глазами, как будто та говорила что-то очень неприличное, и бабушка замолкала. И этим, полнейшим равнодушием к Ниной учебе Раиса тоже отличалась от всех остальных матерей, и Нина чувствовала, что печать маминой необычайности ложится и на нее, Нину, и ей позволительно не очень старательно выводить буковки в тетрадках, а то она удивит мать и обманет бабушку, которая считает ее, Нину, божьим наказанием. –Это твое божье наказание,– говорила бабушка Рае, но Рая отмахивалась, целовала дочку, и продолжала пустым взглядом смотреть в телевизор. И Нина, по выражению бабушки, росла как сорная трава: играла на компьютере или читала до часу ночи книжки. Гарри-Потера, в основном. Только один раз, когда в седьмом классе взбешенный Нининой болтовней учитель географии поставил ей единицу, вот только тогда Раиса спросила, за что, и, узнав, что за поведение, несколько минут удивленно смотрела на дочь, а потом подписала и все! К двенадцати годам Нина собрала то, что уловила и запомнила за годы детства о жизни взрослых до ее появления на свет, и, разложив по полочкам, получила, пусть не живую, подвижную, как в кино, но все же связанную картину: Бабушка прожила с дедом в счастливом браке двенадцать лет, а потом он уехал как-то раз в командировку в Севастополь и не вернулся: Очарованный городом и встретившейся там женщиной, он решительно изменил свою жизнь, ушел от Любы и устроился в порту инженером по ремонту судов. Это было так неожиданно для бабушки, так ужасно, что простить деда она не сумела, хотя дед исправно платил алименты. Но Раиса отца любила и, отвечая на его настойчивые просьбы, ездила к нему в Севастополь, жила в его второй семье, нянчилась с маленьким братом и отказалась разделить с матерью ее ненависть ко второй жене мужа. – Понимаешь,– сказала Раиса Нине, когда Нина достигла, наконец, такого возраста, чтобы что-то понимать, –понимаешь, бабушка наша с твердым характером, всё у нее так , как должно быть, мир состоит из черно-белых квадратов. А мир, он цветной. И дед твой, воспринимая мир, как цветной, очень мучился с твоей черно-белой бабушкой. Они были с разных картин, понимаешь? Нина подумала, что возможно, она понимает, а возможно, она сама, как бабушка, квадратно-черно-белая, и тогда она изначально, неизбежно, понимать этого не может, и ей, в сущности, прежде чем понимать, тем более брать чью бы то ни было сторону в этом старом, случившемся задолго до нее семейном конфликте, надо было разобраться с самой собой, что, в общем-то, совсем не просто. И Нина решила вопрос о деде оставить пока как есть и выяснить о своем собственном отце, какой он был, черно-белый или цветной? –Твой отец, какой он был?– Раиса задумчиво смотрела на Нину, повторяя ее вопрос. –Был ли он цветным или черно-белым? Как странно, чем только не забита твоя голова. И Нина поняла, что мать забыла разговор неделю назад о черно-белой бабушке. –Твой отец, –тянула Нина, подбирая слова, –как бы тебе сказать, был человеком одного измерения, а в одномерном мире цвет не играет никакой роли. Нина справедливо подумала, что мать превышает ее, Нинины способности, и воспринять внутренний мир одномерного человека ей кажется невозможным. –Он был человеком одной страсти, –объяснила Раиса, правильно истолковав недоуменный взгляд дочери.– Его страсть была: стяжательство. Он хотел быть богатым, только богатым и никаким другим. Это его и погубило. А как конкретно это погубило отца, и почему это произошло так быстро, что она, Нина, даже и познакомиться с ним не успела, она узнала гораздо позднее. Кусочки к кусочкам, и сложилась у Нины картинка о ее собственном, таинственном отце. Каменистый путь к вершинам богатства, который предстояло преодолеть тому под тяжкой ношей корысти и стяжательства, оказался для него роковым: он кому-то перебежал дорогу, жестокая конкуренция заставила влезть в долги, а его магазинчик спалили, и спалили после того, как он закупил на занятую сумму товары. –Если бы пожар произошел неделей раньше, или он купил товар неделей позже, тогда все было бы по-другому, –сказала Раиса Нине. Нина задумалась. Получалось, что всего неделя отделяла ее от памяти об отце: если бы он не купил товар, а просто погорел, то деньги занятые можно было бы вернуть, и если не начинать с нуля, то куда-то просто устроиться на работу, а так вот, ему пришлось бежать, и Нина никогда отца и не увидела. Всего неделя, каких-то семь дней, и отец не сбежал бы, не сгинул… Нина решила уточнить у бабушки, возможно ли, что из-за каких-то семи дней все так перепуталось. –Чему быть, того не миновать, –отвечала черно-белая Люба. –Вести дела он не умел, хотел много, так что рано и поздно… Нина думала дальше. С отцом прояснялось, но ведь он не гриб, который взял да и вырос вдруг в лесу под сосной. Были же и у него родители. Вот у ее подружки две бабушки, а у нее, Нины, только одна. И Нина пустилась в разведку. Опять у бабушки. Разговаривать с бабушкой про отца было проще, а вот про деда лучше было спрашивать у мамы. –А вот отец, Андрей, он откуда был? Нина уже слышала, что он цыганско-молдаванских корней, вот и привиделось ей, что он с юга. –Он местный, москвич, это его отец был откуда-то оттуда, а он местный. –Значит, у меня здесь есть дедушка и бабушка еще? –Дедушки нет, он куда-то сгинул, это в роду у них исчезать так, что никто не знает где он и что с ним, а вот бабушка… И при этих словах о чужой, другой бабушке словно облако наплыло на лицо Ниной родной бабушки. –Да не хочу я об этом даже и говорить… И Люба замолчала, а Нина еще два года мучилась неизвестностью, а потом все же вызнала. Кусочек ей рассказала мама, кусочек бабушка, и теперь Нина могла склеить эти все кусочки, хотя уже не помнила, какой достался ей от матери, а какой от бабушки. В общем, отец женился против воли своей матери. Она так разозлилась на него за своеволие, что даже на свадьбу не пришла, и не смягчилась даже после рождения Ниночки. –Если бы ты мальчишкой родилась, тогда, может быть, она простила… Нина опять почувствовала себя обманщицей. То не красавица, то не мальчишка. Раисина свекровь была женщина богатая, заведовала большим универмагом в старые, еще Брежневские времена, и деньги у нее были, и на бизнес сына она начальный капитал дала. А сын надумал жениться, да не так, чтобы за невестой еще взять, а на бесприданнице, на Раисе, девке с голой ж…. Нина даже отшатнулась от бабушки, услышав такое: ее красавица мать, которая работает врачом-стоматологом, всех их кормит, и вдруг про нее такие грубые слова! –А она ее даже никогда и не видела, сказала нет, у меня другая на примете, ты на той должен жениться, а тут у тебя счастья не будет, я тебе не помогу, у тебя ничего с бизнесом не получится, и останешься ты со своей женой гол, как сокол, и тогда на меня не рассчитывай. Но Андрея очень Рая зацепила, может он и был действительно стяжатель по натуре, а может и нет, но он свою подружку от матери защитил, и женился на ней, и дела свои решил расширять, чтобы доказать, что он и без матери обойдется, тоже не лыком шит. А вот не обошелся, думала Нина, права, значит, мать его, Нинина вторая бабка оказалась. –А почему она ему не помогла, когда он в беду попал? А ее не было рядом, она к тому времени уже из страны уехала, в Европу, кажется в Чехию. –А вы что же? Бабка промолчала, и Нина стала допытывать мать. Раиса тоже не хотела ничего вспоминать. Но все же, все же Нина вызнала: Отец должен был деньги отдать, а сумма была большая, он пришел, стал умолять мать продать квартиру, а иначе его убьют. Но тут вмешалась железобетонная черно-белая бабушка. Она наотрез отказалась продавать квартиру, а квартира была приватизирована на нее. –Бери все,– сказала она зятю, – все, что у нас есть, но жилье оставь. Не можем мы остаться без крыши над головой, нас три женщины, куда мы пойдем? Подумай сам. – Меня убьют, убьют,– Андрей боялся, твердил как заезженная пластинка одно и то же, и бабка вынесла ему кольцо. Покопалась где-то в старом серванте, и вынесла: – Это старое кольцо, с изумрудом и осколками бриллиантов. Много оно не стоит, но и мало тоже. Возьми его. Зять мотал головой, говорил, что этого не хватит никак, что он задолжал серьезным людям. –Ну, не вездесущи же твои серьезные люди, беги,– сказала теща, и Андрей задумался, а через два дня Раиса, проснувшись утром, возле себя мужа не обнаружила, а нашла записку, положенную на подушку: «Рая, прости, не жди и не ищи». Рая выполнила только один пункт, не искала, так как не представляла себе, как его искать, но не простила и все же ждала. Вздрагивала на каждый звонок в дверь или на телефон, исхудала вся, задергалась, не знаю уж, как и работала. – А ты ничего…, –бабушка прервала свой рассказ, глянула на Нину поверх очков. Все спокойно перенесла. Побегала немного за мужчинами на улице, покричала: «Папа, папа» да и забыла о нем. А не много он тобой занимался, чтобы ты очень о нем горевала. Нина, слушала, раскрыв рот. Она так увлеклась распутыванием этой детективной истории, что забыла, что речь идет о ее родном отце. В конце концов, куда он мог деться? –Рая думает, что он погиб, –сказала бабушка.–После того, как он исчез, серьезные люди звонили ей, спрашивали где муж. Она-то записку в слезах порвала, но я собрала обрывки, и когда этот заявился, один зашел, бандиты его внизу маячили, наверх не поднялись, так вот, он зашел выяснить, где муж, начал с нас деньги требовать. Толстый такой, смуглый, усы седые. Раечка не в лучшей своей форме была, уставилась на него своими глазищами, ну себе представляешь, и молчала, а я тоже молча, кусочки записки перед ним на стол разложила, он прочитал, спросил, почему порванная? А я молча на Раю кивнула, вот, мол, кто порвал. –А разговаривать кто-нибудь из вас тут умеет? –спрашивает, а сам на Раю смотрит, не на меня. И Раиса разжала губы, выдавила из себя тихо так: –Я все же не понимаю, какой смысл ставить на счетчик человека, у которого за душой ничего нет? – А зачем он в долг брал? –Когда брал, было. И тут ты вошла. Молча на него посмотрела, ни звука не сказала, залезла к матери на колени, и сидишь, смотришь. Он встал, руку твоей матери поцеловал, и так высокопарно произнес: –Я с женщинами и детьми не воюю. Но мужа твоего искать буду. И повезет ему, если не найду. И ушел. И только тогда я поняла, как испугалась его прихода. А Рая ничего и не сказала. Взяла тебя за руку и повела укладывать спать, как будто этот человек и не приходил в наш дом. А ведь это из-за него вся ее жизнь порушилась, из-за него твой отец в страхе удрал. Она много ночей не спала, видно было по утрам, что она не спала, а потом вдруг загуляла твоя мать, пьянки, подружки, мужчины какие-то. Совсем с пути сбилась. А в пять лет ты такой страшной ангиной заболела, Рая подле тебя всё сидела, выхаживала и потом всё, как опомнилась. И если и есть кто у нее, а ведь на нее многие посматривают, то нам с тобой об этом знать не положено, а значит, ничего серьезного у нее и нет. *** –У нас наблюдается заметный прогресс, –сказала бабушка, когда Нина объявила им, что беременна. Я все же прожила с мужем двенадцать лет, мать твоя три года, а ты, внучка, как я понимаю, и совсем замуж не собираешься? –Во всяком случае, за отца ребенка точно не собираюсь,– сказала Нина, и это было чистой воды правда. Она не собиралась, а если бы даже и собралась, то навряд ли бы вышла: в браке есть две заинтересованные стороны, а вот ее вторая сторона интереса не проявила. Стараясь быть правдивой до конца перед собой, Нина должна была сознаться, что могла себе только представить, как она выходит замуж, в белом платье, с букетом. Но в дальнейшем ее фантазия не работала и совместную свою жизнь с Леонидом Нина не просматривала никак, а значит и не могло ее быть, этой жизни. Короткие совместные пребывания в чужом для них обоих жилье, безалаберной огромной квартире, принадлежащей матери друга Леонида, которая работала с утра до ночи, и приходила домой только переночевать, и куда ее два сына приводили друзей и подруг с ночевой, и по квартире разгуливали неизвестно чьи девушки, и чистота и порядок этой квартиры определялась исключительно склонностью к домашнему хозяйству этих самых молоденьких подружек, а склонность эта была такой эфемерной, такой мизерной, и ограничивалась, в основном, только мытьем посуды, и в минуты финансовых затруднений, когда невозможно было заказать готовую еду, варкой макарон, эту жизнь с Леонидом Нина никак не могла засчитать за какую то ни было практику супружеской. Практика все же была, но не в овладении навыков ведения домашнего хозяйства. И когда Нина обнаружила, что беременна, она, сообщая об этом Леониду, не ждала от него, что он страшно обрадуется и потащит ее в загс. Леонид и не обрадовался, а сказал просто, что он к этому не готов и считает, что она, Нина, тоже не готова, и что ей учиться, как не крути, еще два года, и эти два года, хотя бы до диплома, заводить детей не следует. Леонид, в отличие от Нининого отца и бабушки, был, прямо скажем, не одномерным, и не квадратным черно-белым, и а цветным, многокрасочным и многомерным, жил по своей собственной морали, и Нина не была уверена, что женитьба на матери своего ребенка входило некой обязательной составляющей в эту самую мораль. Леонид считал, что он совершенно честен с Ниной, так как никогда ничего ей не обещал, в вечной любви не клялся, и его порядочность по отношению к ней ограничивалась тем, что находясь в связи с ней, он с другими девушками дела не имел. И дети ему были ни к чему. Он забеспокоился и сказал Нине: –Если тебе нужны деньги для этого дела, я достану. Под этим делом Леонид имел в виду аборт. Сама по себе это звучало трогательно, но маловероятно: в многомерном мире Леонида денег не водилась, они проскакивали сквозь Леонида, чтобы осесть где-то там, вдали, в мире одномерном. Нет, сказала Нина, денег не надо, и, увидев настороженность в глазах дружка, солгала: –У мамы есть знакомства, она мне поможет. Это была правда. У мамы были знакомства, и она могла помочь и денег с нее подруги не взяли бы. Ложь заключалась в том, что Нина еще не решила, что она будет делать в создавшейся ситуации. Леонид успокоился. Он решил, что Нина здравомыслящая девушка, зачем ей ребенок, тем более от него, от Леонида? Не сомневаясь, что Нина не захочет рожать от него, так как это не сулит ей никаких ни моральных, ни материальных преимуществ Леонид упускал из виду, что выросшая в семье, где был сплошной матриархат, и не привыкшая к роли мужчины в воспитание детей, Нина выбирала не между возможными отцами своих возможных детей, а только между тем, сейчас рожать или отложить на потом? А тут много было за и против. За был ее возраст, все же уже почти двадцать лет, не малолетка, а против, то, что она не доучилась. Но рисковать Нина не хотела: вероятность того, что после аборта у нее не будет больше детей и никто никогда не будет ее любить так же сильно, как она в детстве любила маму, пугала ее. И обеспокоенная в основном, только этой мыслью, она ведь все же была дочерью одномерного отца, Нина решила дома промолчать, с Леонидом незаметно расстаться, и родить, а там уж как-нибудь. Оставалось только осуществить этот план до того, как станет заметна беременность. Выполнить все это оказалось значительно проще, чем она думала. В первые месяцы беременности она испытывала токсикоз, побледнела, похудела, плохо реагировала на запахи пищи, и потеряв внешнюю привлекательность, уже не нравилась Леониду так сильно, как раньше. А у нее токсикоз помимо отвращения к пище вызывал неприязнь к мужчинам. Она не только не могла без отвращения думать о физической близости с Леонидом, но с трудом переносила его присутствие, и когда он звонил и звал на свидание, она без малейших усилий отвергала его, ссылаясь на занятость учебой. Все же она несколько раз пересилила себя и встречалась с Леонидом, дабы не вызвать подозрений у него и тем более приступов ревности: и так незаметно их горячая любовь в течение зимы незаметно сошла на нет. Сессию за третий курс, она сдала досрочно, и выпятившийся животик ей в этом помог, и теперь она могла гулять в парке, и ни о чем особенно не беспокоиться, только о будущем ребенке. Мама и бабушка, все же были необычными женщинами, и поэтому они не делали никаких попыток встретиться с Леонидом, которого знали только по Нининым рассказам, не собирались взывать к его порядочности и отцовским чувствам, предоставив Нине полную возможность решать самой. А Нина сидела и думала, что в общем, она и не очень рассчитывала на брак: и странно ей было бы рассчитывать: если она никогда не видела собственного отца, и все детство рисовала его в виде неопределенного темного пятна, из которого торчали кончики усов, и даже никогда не спросила у матери, а носил ли ее отец усы, и какого они были цвета, и если она вполне счастливая девочка, которую ни разу не пожелала увидеть ее вторая бабка, такая же родная ей, как и первая, то почему она должна ждать, пока кто-то захочет на ней жениться, а не самостоятельно решать вопрос, заводить ей ребенка или нет? Тем более, что УЗИ показало, что она носит девочку? А еще одна девочка никак не нарушит равновесие и благополучие в их семье, мама пока работает, Нина родит, отсидит год, потом пойдет учиться, закончит свой МИЭМ, найдет хорошую работу, а бабушка понянчит правнучку. –Дед пока не приедет,– сказала Рая. –Он хочет приехать, когда ты родишь, чтобы глянуть на девочку. И Нина поняла, что там, в Севастополе, все поняли, все приняли и смирились. И Нина ждала родов, думала б отце, и беспокоилась о предстоящем ей испытании и боли. Беспокоилась, но не очень. Она как-то знала, что все у нее будет хорошо, и родит она, молодая, легко, и мама и бабушка встретят ее и накупят цветов, и может быть, даже дед приедет, и будет видно, что они, все же, не самостоятельно размножаются, а и мужчины как-то принимают участие в этом процессе. Оставалось только придумать, что сказать дочери об его отце, но с другой стороны, об этом еще будет время подумать, не обязательно решать это прямо сейчас. |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Зоя Криминская | нравится 0 Дата: 21:11:2011 |