Olrs.ru / Конкурс
КОНКУРС

Регистрация

Логин

Пароль

забыли пароль ?
















Катастрофа


Не вижу необходимости (да и вовсе не хочу) вдаваться в подробности нашего знакомства с Гленном, скажу лишь то, что я знала о его существовании задолго до того, как он узнал обо мне, а также то, что я всегда, даже до личного знакомства с ним, знала, что он одна из самых неординарных, неадекватных и талантливейших личностей в мире. Это обожание к Гленну вспыхнуло очень давно, когда, повторяю, мы не были знакомы лично. На той же глупой вечеринке (не помню даже как я там оказалась, наверняка это все Клара с ее жаждой новых связей), в тот миг, когда мы разглядели друг друга сквозь пеструю толпу, когда наши взгляды пересеклись, когда я впервые окунулась в этот восторженный блеск его красивых глаз, когда первый разговор начался как прерванная недавно исповедь; и легкое соприкосновение кончиков пальцев, когда мы схватились совершенно нечаянно за один стакан шампанского, и взгляды наши надолго соединились; когда мы осознали безысходность нашего положения; тогда, именно тогда нами овладело чувство столь сильное, что даже слова любовь кажется недостаточно, чтобы описать его. Обожание? Страсть? Сумасшествие? Это было нечто поистине жуткое, жуткое по своей силе. Но быть вместе мы не могли: Гленн уже десять лет как был женат, у него росли две дочери-близняшки – Лиза и Мари. Как он объяснил мне позже, жениться пришлось из-за беременности Элисон – женщины чуткой, необыкновенной доброты души, чувство вины перед которой никогда не покинет меня…
Также Гленн указал на странное сходство своих дочерей с матерью, при этом ненавязчиво намекнув на то, что на него они не похожи абсолютно. И он был прав: Лиза и Мари были высокими, худыми девочками с крупноватыми ротиками и огромными, черными, как ночь, матовыми глазами, в которых терялся зрачок. Глаза Элисон, однако, были ослепительно голубыми, а у Гленна хоть и темные, но далеко не черные, напротив, светло-карие, зеленоватые, с проявленными узорами. Карий и голубой – в итоге может получиться какой угодно цвет, какой угодно, только не черный. Но Гленн, хоть и сомневался, серьезно сомневался в том, что он действительно отец, воспитывал девочек, как родных, и любил их всем сердцем. Поэтому он и не мог развестись с женой. Бросить или разделить детей казалось ему немыслимым.
«Когда видишь продолжение того, чему суждено отцвести, - говорил он, сердце наливается радостной болью. Но счастье всегда побеждает. Я не знаю ничего прекраснее бутона жизни, чистого, невинного, который раскроется еще не скоро, а до осени его лепесткам еще так далеко».
Однако Гленн без зазора совести мог не видеться с бедняжкой Элисон неделями, скрываясь у меня под предлогом работы. Друзья его не выдавали, хоть и не были сторонниками подобного хождения «налево». Но сам Гленн, напротив, считал хождением «налево» выходные с законной женой и детьми, и с камнем на сердце прощался со мной, когда его кратковременные «гастроли» подходили к концу. После этого он возвращался в Нью-Йорк, оставляя меня с братом в нашем домике в Нью-Джерси.
Мы же пока не стремились в мегаполис. Работа наша была слишком нагружена частыми переездами с места на место, из гостиницы в гостиницу, от одних знакомых к другим. Но по большому счету мы вообще жили в автобусе. И все это не смотря на то, что мы купили шикарный дом на окраине, и я, поработав с интерьером, создала чудесное гнездышко для нашей маленькой семьи, продумав все до мельчайших деталей.
Но нет, жить в нашем доме нам с братом удавалось не более месяца… Кровати-полочки, где нас подбрасывало и качало из стороны в сторону, давно стали нам привычнее удобной постели; драки подушками с друзьями постепенно заменили чтение книг, писанину и рисование перед сном. Нас вполне могла бы устраивать такая жизнь, но в ней отсутствовало такое понятие, как уединение, которое порой было столь необходимо...
Месяцы вдали от родного штата и крохотного городка, где мы обосновались, заставляли меня скучать в первую очередь по одиночеству и Гленну.
Гленн… Что-то новое закралось в душу с его появлением в моей жизни… Любовь казалась мелочью, жизнь – игрой в русскую рулетку, старуха-Смерть - шутом.
«Неправильно!» - казалось мне. Но нет… иллюзия застилала мне глаза до последнего… До того самого момента, пока я, наконец, не поняла, что мы проиграли… Раздался выстрел…
Случилось это два года назад в Нью-Йорке.
Был пятничный вечер, никаких дел на ближайшее время у нас не намечалось, выходные обещали море веселья. Мы были вместе после долгой разлуки, соскучились, устали от отделяющих нас расстояний и не могли представить себе более подходящего часа, чтобы расслабиться. Решено было уехать из мегаполиса в Нью-Джерси в тот самый пятничный вечер и отдохнуть от городской суеты, работы, шума. Усевшись в прекрасный черный Форд Гленна, мы переехали мост и помчались по трассе.
- Подушки безопасности неисправны. – вдруг произнес Гленн, уменьшая громкость музыки.
- У тебя полным-полно времени. Почему ты не отвез машину в ремонт? Если уж все так серьезно, мы могли бы поехать на моей. – я спокойно листала журнал со статьей о новом альбоме MCR. – Предыдущий не впечатлил, но об этом и слова против не скажу! – я любовалась качественным фото. – Поехали, забудь о чертовых подушках! – попросила я, перелистывая страницы.
- Ну что ж! – вздохнул Гленн, заводя мотор, - Поехали.
Мы всегда соблюдали правила дорожного движения и не рискнули пренебречь ими сейчас, ехали с умеренной скоростью, осторожно. Любимая музыка никогда нас не отвлекала. Не отвлекла и сейчас.
Мы оба ясно осознавали каждую секунду после того, как огромный грузовик подрезал две легковые машины, как переехал крохотный «жучок» и замер на месте; потом раздался удар, звон разбитого стекла, леденящий кровь скрежет железа. Смятый задний бампер потеснил задние сидения, потом, не успев затормозить, наша машина врезалась в другую. Сбоку со стороны руля в нас въехал внедорожник, и что-то треснуло и хрустнуло, что-то живое, теплое… Я почувствовала, как меня градом обсыпали осколки лобового стекла, как больно стиснуло железо мои ноги под сиденьем и придавило грудь, почувствовала удар и боль, темноту, свет, удушье.
Мое сознание отчаянно боролось со смертью. Но глаза и горло заливала кровь. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я смогла приподнять голову и оглянуться.
Гленн лежал без сознания, голова его было разбита, кровь пропитывала одежду, его прекрасное лицо было исцарапано стеклом. Тонкие струйки застывали на бледных щеках, скользили по губам, по шее.
Я ждала. Снаружи кричали люди, пытались открыть двери машины, чтобы вытащить нас, но мне было наплевать на них, наплевать на себя. Я ждала лишь пробуждения Гленна. Но он не шевелился.
Несколько секунд моего оцепенения, несколько секунд ожидания превратились в вечность. За эти несколько секунд я испытала все муки Ада, я заживо сгорела, заливаясь немыми слезами, не в силах пошевелиться, не в силах закричать, не чувствуя боли, не осознавая, что происходит, что произошло, не зная, что будет дальше, чем закончатся эти мучительные секунды ожидания, и слышала, четко слышала только то, как громко разбиваются о виски потоки крови, как разрывает грудь бешенными ударами сердце. Я не могла дышать. Легкие сдавило болью, как колючей проволокой. Горло будто перетянули струной - я не могла произнести ни звука. Слезы, а может быть кровь, струились по моим щекам горячими, дымящимися потоками, руки были липкими, скользкими, соленый запах вызывал одновременно жажду и тошноту. Я ощущала только это и больше ничего.
Взгляд мой застыл на неподвижном теле Гленна, на его густых блестящих волосах, по которым стекала кровь, на окровавленных, вцепившихся в руль в последней надежде на спасение, руках, на осколках лобового стекла, впившихся в его ставшую мертвенно-восковой кожу.
Прошла минута, другая… Дверь машины отодрали спасатели, набежали, столпились вокруг меня работники скорой медицинской помощи и я, сама не помня как, стала отдаляться от Гленна.
Через некоторое время он исчез из моего поля зрения, надо мной появились лица врачей. В кожу проникло что-то холодное, лицо протерли чем-то жгучим. Но в сердце моем, почуявшим каждой своей клеточкой беду, пропитавшемся ароматом смерти, извивалось что-то более холодное и еще более жгучее, чем то, что болело на теле. Я закрыла глаза, и вдруг почувствовала, что задыхаюсь. На мое лицо тут же надели дыхательную маску, но это не помогло. Кислород перестал поступать в легкие. Я стала медленно проваливаться куда-то в темноту, и единственное, что я ощутила - резкую сильную боль, скальпелем прорезавшую горло. Дыхательная трубка... Падая в забытье я все отлично понимала, позже смогла слышать то, что говорили суетившиеся вокруг врачи. Кто-то назвал мою фамилию, потом прозвучало имя Гленна.
- В операционную обоих! Срочно! - крикнул кто-то. Потом меня снова поглотила тьма, на этот раз надолго.
Очнулась я в комнате с белыми стенами и едким запахом лекарств. Рядом с моей койкой на стуле сидел брат. Он был необычайно бледен, точно мертвый, тонкие руки сплошь были в алых полосах, в глазах застыла влага, веки отекли, губы были искусаны и кровоточили. Увидев, что я очнулась, он весь задрожал. Кровь прихлынула к его лицу в одно мгновенье, глаза вновь увлажнились, но теперь слезами радости.
Я была совсем без сил, но смогла коснуться его руки, смогла чуть улыбнуться уголками губ... Мой брат, мой любимый брат казался мне сейчас ангелом. Он им и был всегда и не только для меня. Но сейчас я будто бы впервые разглядела свет, божественное сияние, исходящее от него, внутреннее свечение его прекрасных глаз, ореол невинности над его головой... Ангел! Мой Ангел-Хранитель! Сколько благодарности к нему, сколько любви было в моей душе, в моем сердце! Не описать словами! Я просто любила его, просто обожала! Возможно, это была болезнь, это было сумасшествие, бред, может, это ненормально, но... Это горячее чувство действительно насыщало кислородом мою душу. Любовь к брату была чиста, бескорыстна, прекрасна... Я не могла представить свою жизнь без него. Без него это бы уже была не жизнь. И видеть его страдающим из-за меня, видеть его боль было для меня пыткой. Сейчас, наблюдая за этим прояснившимся взглядом, за счастьем, которое отразилось на его лице, мне стало легче дышать.
Прошла минута, другая. Брат все улыбался, глядел на меня и плакал. Его тонкие руки сжимали мои пальцы, его глаза глядели на меня сквозь стекла очков и сверкали, наливались волшебным, искрящимся светом. Потом он заговорил, и говорил долго, тихо, каждое слово его изливало любовь и эту наивную радость, которой всегда исполнены сердца тех, чей любимый человек по милости судьбы остался жив, имея все шансы умереть, продолжает дышать, хотя мог бы уже быть опущен в могилу. Эта радость пробивает сердца, как пуля. Она молниеносна, она спасительна. Так происходит всегда, когда смерть обходит человека стороной. В те же секунды, когда исход еще неясен и человек борется со смертью, мечется между небом и землей, страх проявляется на животном уровне, желание жить действует, как инстинкт. Остаться в живых любой ценой - вот о чем думает тогда человек. Последствия его мало интересуют, важна сама цель - выжить. Так думает тот, кто ожидает вердикта врача, проводя ночи напролет у палаты, в которой без сознания лежит дорогой и любимый ими человек. Так же думал и мой брат, и мои друзья, все, кому я была небезразлична.
Вскоре я произнесла имя брата. Лицо его вновь просияло, его озарила новая, умилительно нежная улыбка.
- А Гленн? - спросила я, осознав, что, наконец, могу говорить. Этот вопрос на секунду ввел брата в ступор. Тень легла на его лицо, пальцы нервно передернулись. Он сильнее сжал мою руку и замолчал. Я повторила вопрос.
- Врачи сделали все возможное и до сих пор пытаются вернуть его к жизни. - произнес он.
Брат никогда не врал мне. Я не могла ни на секунду усомниться в правдивости его слов.
- Он умирает? - спросила я. Голос мой дрожал, глаза наполнились слезами, пиканье кардиограммы участилось.
- Врачи сказали, он поправиться. - услышала я в ответ. Мне стало спокойнее, потому что это была правда. Хотя возможно брат, не обманывая меня, был сам обманут... Но эта версия пришла мне в голову не сразу. Первые минуты после услышанного, я испытывала несказанное чувство облегчения.
Я стала разговаривать с братом. Он сообщил, что в коме я пролежала четыре дня, что Гленн не очнулся до сих пор.
Мы оба получили серьезные травмы, врачам стоило большого труда сохранить нам жизни. Я прекрасно это понимала и помнила, как начала задыхаться сразу после того, как меня вытащили из машины, помнила разрезанное горло и дыхательную трубку. Я сейчас с трудом могла разговаривать - все внутри болело, особенно разрез на шее. Пальцы не шевелились. Опустив глаза, я увидела, что они в гипсе.
- Удивительно... - протянул вдруг брат. - На лице всего пара царапинок... У Гленна всего пара синяков и рассечена бровь. Вам повезло! - он улыбнулся, дотрагиваясь до моей щеки.
Действительно - повезло. Я знала множество случаев, когда людям после аварий собирали по кусочкам челюсти, руки, ноги, вставляли искусственные суставы, а чтобы лицо оставалось похожим на лицо, делали пересадку кожи. Мы избежали этого. И это было самой большой моей радостью после известия о том, что Гленн жив.
Но шли недели. Я поправлялась. Тело переставало так жутко болеть, раны затягивались. Я смотрела на себя в зеркало и находила свою внешность изменившейся в лучшую сторону. Волосы стали густыми, яркими, блестящими, кожа побелела, и эта фарфоровая белизна необыкновенна шла мне; губы заалели, заблестели глаза. Я могла бы радоваться этой перемене, но все в моей душе омрачала неподвижность Гленна. Он еще ни разу не очнулся. Мне говорили, что все будет хорошо, но я уже переставала верить.
Однажды я услышала разговор врачей. Один сообщил другому, что его пациент, а им был никто иной как Гленн, больше не очнется. Пришло время вызывать его семью и просить разрешения отключить его от аппарата.
После этого случайно услышанного разговора раздался еще один выстрел в моей жизни. Я и не ожидала уже более осечки…
Нет, я не могла принять даже саму мысль об этом благородном убийстве! Я не могла поверить, понять, что это необходимо, что жизнь бесполезна для этого неподвижного, впадшего в вечный сон, ангела. Я не могла смириться с мыслью, что это молодое, прекрасное создание, этого чуткого, доброго человека и его нежное округлое лицо с широким сверкающим лбом, искрящимися глазами, отточенным профилем и копной блестящих густых волос закроют в гробу, закопают в земле, забудут. Что может быть страшнее, чем потеря человека, питающего твою жизнь? Это равносильно удушью. Секунды кажутся вечностью в испытываемой агонии, но эта вечность не стоит ни секунды небытия. Сметь - критическая точка, к которой все мы однажды придем, - стремительно опускается, обнажая свои клыки и лезвия когтей. Мы сами стремимся к ней, когда ничего более не может заменить нам утратившуюся пищу души. Желания не исполняются, слабая воля мешает достижению целей, мечта становиться недосягаемой, друзья предают или умирают, нужда подхватывает человека своим течением, и тогда мысль его перестает стремиться ввысь. Когда это происходит, теряется истинное предназначение человека. Тогда, испугавшись или не выдержав, человек сворачивает со своего пути, ступая на тропу, ведущую в логово Смерти. Та поджидает его на пороге и никогда не посоветует, завидев издали, повернуть назад.
Но я не стала слабее духовно, воля моя не подкосилась, мои мысли и взгляд по-прежнему были обращены вверх, мечты и желания жили в моем сердце. Но мысли о скорой смерти Гленна убивали во мне здоровье. Ожидание этого ужасного часа, той минуты, когда с его руки срежут резиновый браслетик пациента и привяжут бирку на большой палец левой ноги, высасывало мою кровь, впуская в вены яд. Я вся горела. Ночами у меня начинался бред, днем мучила лихорадка. Брат не отходил от меня ни на секунду и не мог понять, что со мной происходит.
Однажды в бреду я долго кричала, умоляя не убивать Гленна. Только тогда врачи поняли, что причина моей болезни психологическая. Но обещать мне оставить его в живых не могли. Дело в том, что его семья подписала все необходимые бумаги, согласившись отключить его от аппарата - врачи убедили их в правильности этого решения. У Гленна оставалась неделя, в течение которой я по разрешению врачей приходила к нему каждый день, сжимая его холодную руку и всматриваясь в прекрасное спящее лицо, раскинутые по подушке густые блестящие волосы, слушая пиканье кардиограммы и с ужасом разглядывая аппараты, поддерживающие в нем жизнь. Несколько проводов, по которым струиться ток являлись сонными артериями этой машины. Прервав поток питающих ее работу частиц, обрывали жизнь безнадежного пациента.
День, второй, третий, четвертый... Каждый раз приближаясь к роковому дню, я желала вернуться в предыдущий, а лучше назад на несколько месяцев, вернуться в тот страшный день и предотвратить аварию, никуда не поехать, остаться в городе, остаться в душной пыли мегаполиса, но остаться в живых, оставить в живых Гленна... Я проклинала день той аварии, я пообещала себе больше не пускать никого за руль автомобиля, садиться туда самой, чтобы погибнуть, но не допустить смерти другого. Я проклинала того, кто лишил меня Гленна. Как выяснилось в стельку пьяный водитель грузовика, спровоцировавший аварию, жив, здоров, отделался легким похмельем и отрицает свою вину. Но наказания ему не избежать: я - двадцатый пострадавший, а Гленн шестой погибший. Кровь людей не смоешь с рук водой. Ее не смоешь ничем, ее можно только сжечь, вскипая в топке Ада. Но отчего-то мне было жаль несчастного. То ли безнадежность его положения, то ли внутренняя жажда сострадания и сочувствия породили эту жалость, но я сдерживала, усмиряла свой гнев. Ненависть сейчас не имела смысла...
Последний день... Он наступил внезапно, налетел черным вихрем, навис тяжелой тенью, поглотил мраком, могильным холодом, оторвал часть души и унесся прочь, в омут памяти. То, чего я так боялась, произошло. Я стояла, чуть живая, около рыдающей жены Гленна, когда попрощавшихся с отцом дочек вывели из палаты, а врачи стали беспощадно отключать аппараты, поддерживающие в нем жизнь. Они сделали это быстро, как мне показалось, даже без сожаления, и я, не отрывая глаз от бедного лица умирающего, застала себя на том, что плачу. Слезы лились по моим щекам безостановочно, как струи осеннего ливня, голова кружилась так, будто я стояла на краю обрыва, сердце колотилось, горечь заполняла пустоту. Я не считала секунды, не мерила его дыхание, но почувствовала, однако, последние удары сердца, последние слабые выдохи. Потом тишина...
Тишина оставалась после него призраком. Тишина наполняла закоулки и улочки, по которым я пробиралась к кладбищу. Тишина туманом окутывала могилы, тишина лилась с неба вместе с дождем. Тишина ползла под ноги, тишина хлюпала в лужах. Тишина глядела глазами статуи Девы Марии, тишина скрипела вместе с чугунными воротами. Тишина холодными каплями проступала на могильном камне, тишина дрожала росой на цветах. Тишина дышала ветром, тишина шевелила листву. Тишина жила в разбитом горем сердце и окутывала саваном тело покойника. Тишина стала всем. Она росла во мне, в моих мыслях, становилась музыкой. Я чувствовала, что эта тишина означает скорую смерть. Однажды Гленн сказал мне: "Услышав тишину, мы приближаемся к тайне Жизни, а, значит, и к тайне Смерти. Просто слушай, и ты различишь в тишине последние шаги своего существования..." Он слушал ее сквозь вечный шум колес... Теперь ее слушаю я. И ощущаю лишь дуновение ветра...
























Категория: Рассказы Автор: Виктория Александрова нравится 0   Дата: 03:12:2011


Председатель ОЛРС А.Любченко г.Москва; уч.секретарь С.Гаврилович г.Гродно; лит.редактор-корректор Я.Курилова г.Севастополь; модераторы И.Дадаев г.Грозный, Н.Агафонова г.Москва; админ. сайта А.Вдовиченко. Первый уч.секретарь воссозданного ОЛРС Клеймёнова Р.Н. (1940-2011).

Проект является авторизированным сайтом Общества любителей русской словесности. Тел. +7 495 999-99-33; WhatsApp +7 926 111-11-11; 9999933@mail.ru. Конкурс вконтакте. Сайты региональной общественной организации ОЛРС: krovinka.ru, malek.ru, sverhu.ru