Вот сидит она на скамейке перед домом, картошку чистит.
- Баб Тань, ты на что сазана-то в субботу взяла? - спрашивает тракторист по прозвищу Кутяй, проезжающий мимо на своем заляпанном до крыши «К-700».
- На пуговицу, Витя, - отвечает баба Таня, спиралью укладывая в дырявое ведро картофельную кожуру. Чищеные корнеплоды в эмалированную чашку с водой летят.
- Какую еще пуговицу? – высовывает Кутяй из окна косматую бОшку.
- Какую, какую, от шубы. Я в ней в шестьдесят восьмом году в Саратов ездила.
И ведь не врет, насчет пуговицы-то. Ее она прилаживает вместо крючка, сверху накладывает жмых. Сазан подходит, начинает тихонько тот жмых поедать, а тут пуговица мельтешит, он хвать ее и выплевывает, как мусор. Но не через рот, дуралей, выплевывает, а через жабры. И тут баба Таня подсекает. Кутяй – в шоке, давит на газ, едет на ферму навоз выгребать.
А вот старик Николай Петрович Куторкин, трижды ударник социалистического труда.
- Таньжа, - начинает пафосно он, - ты, небось, к финалу-то сил поднакопишь? Не уснешь, чай? А то я могу прийти, одергивать тебя буду.
- Верку свою одергивай, - серьезно отвечает баба Таня. – Дергач нашелся.
Для человека постороннего этот разговор, конечно, непонятен. Объясняю. Помимо того, что баба Таня Горбаева является в округе одним из самых удачливых, как она говорит, рыбоудов -приезжают на здешнюю реку мужики, со спиннингами, с эхолотами, день сидят – дай бог на ужин коту налавливают, а баба Таня с удочкой из обычного орешника, леской ноль целых двадцать пять сотых миллиметра и крючком пятеркой, карпов по килограмму за смену по несколько штук вытаскивает. Помимо, говорю, всего этого она еще слывет тут страстным поклонником хоккея. И не просто поклонником. Как формулируют аборигены, баба Таня в этот хоккей «кусками сердце вкладывает». От сердца, молвят они, почти уже ничего не осталось, так - всполохи. Но какие! В прошлом году я сам было тому свидетелем.
В деревню Черновские Выселки я попал случайно. Машина «УАЗ» серии 469 на кочке повредила кардан. И шофер уехал в район чинить деталь, я остался. Тогда-то мне и рассказали про эту бабку. Была средина мая. Сады утопали в цветенье. Когда я пришел, баба Таня в террасе на газовой плите готовила щи. Она заметно волновалась. «Ты не знаешь разве? Хоккей сегодня», - говорила. – «Матч века. Россия – Канада». Она волновалась, и вместо квашеной капусты из банки, добавила из банки другой ложку вишневого варенья. Невзначай отдавила хвост путавшемуся под ногами коту и растопила монографией дочери по парадигме глагола, русскую печь.
К вечеру изба наполнилась теплом, щи с вареньем подходили, кот на печке обиженно зализывал хвост.
Телевизор у бабы Тани хоть и цветной, но довольно старый. «Рубин» называется. В задней избе, огромный, как гроб, он стоял на четырех тоненьких ножках, занавешенный ажурной салфеткой.
- Так-то хорошо показывает, чисто, - говорила она, откинув с экрана вуаль, но бывает, иной раз зарябит, так зарябит, что Жириновского с Кудриным путаю. Я тогда сразу знаю, опять Ванька Малюгин напился.
Ванька Малюгин - это сторож на ретрансляторной вышке в районе. Ни к каким приборам его, конечно, не подпускают. Но больше баба Таня там никого не знает. Поэтому виноват всегда он.
И вот она включает телевизор, мы усаживаемся. Я на топчане с тренькающими, словно лопнувшая струна, пружинами. Она – прямо перед экраном на стуле со спинкой, в выцветшем платочке, очках.
Темно и только синие тени от телевизора блуждают по потолку. Отзвучали гимны – российский и канадский. Конец условностям…
- Этот драчун-то американский Айзерман не играет уже. Старый, наверное, стал, - сказала баба Таня неизвестно кому.
- Так он же канадец был, - тихо возразил я.
- Ты меня не путай, - серьезно сказала баба Таня, - Канада-то, где находится? В Америке. Вот.
Бабе Тане 91 год. Однако энергии, как у гусеничного трактора ДТ-75. До сих пор ухаживает за огородом в 15 соток. Держит двух свиней, индюка Федю и кота по имени Беляш. Так, говорит, внуки назвали, коих у нее набралось от шести детей восемнадцать человек. Дети были подняты в одиночку. Муж умер в 57-м году, так и не сумев оправиться от туберкулеза. В войну он командовал партизанским отрядом где-то под Брянском. Она тоже странствовала, работала медсестрой в блокадном Ленинграде, с тех пор, не переставая, вяжет шерстяные носки и консервирует сало, овощи с огорода с запасом, на несколько лет вперед. Но вот откуда взялась эта страсть к хоккею, баба Таня толком сказать не может.
- После войны, Василий мой играл один раз в Пензе, - вспоминает она про мужа. – Чудной был. В коньках, а с одной рукой. Три гола забил, - вспоминает она в темноте. И тени по потолку перемещаются, бегают. С 60-х годов, с тех пор, как у соседки Романовой Нюры появился первый в деревне телевизор, мимо нее ни один чемпионат мира не прошел. Впрочем, были, конечно, перерывы. С конца 90-х по 2005-й, уж больно много родственников помирало у нее в этот период, не до хоккея было.
- Да и силы уж не те, - говорит баба Таня. Вот в 2007-м, в Москве, когда играли, полуфинал с финнами, помнишь? Я перед концом третьего периода че-то задремала так, захрапела, сама себя разбудив. Тут нашим и вкатили, шайбу-то. Помнишь?
- Малкин! – крикнул комментатор. – Овечкин!
- На агронома на нашего похож.
- Кто? – в недоумении спросил я.
- Овечкин. Тот тоже носится как угорелый на мотоцикле своем, на этом, как его «ИЖе». У Зинки Вороновой трех кур задавил, у Верки Ермолаевой – одну. И всех насмерть.
Мы помолчали немного.
- Глянь-ка, сказала баба Таня, - а Быков-то сегодня в новом пиджаке.
- Мне кажется он всегда в черном, - спорил я.
- А я тебе говорю, в новом. В полуфинале в елку был пиджак, будто драповый. Настенкка на прошлой неделе в свой магазин такой привезла. Стоит, как «Жигули». И калоши, представляешь по триста пятьдесят рублей за пару. А сейчас, погляди, будто атласный пиджак на нем, сатиновый. И главное дело, не улыбнется никогда, Быков-то, с Тихонова, наверное, пример берет. Помнишь Тихонова. Серьезный был, как разведчик.
- Ой, ой, ой, - запричитала вдруг баба Таня. – Зачем же клюшкой-то прямо в лицо. Мать, поди, щас смотрит, сердце кровью обливается. Федоров, а ты куда глядишь. Дай ему в шлем. Будет знать, как лезть, - обратилась она напрямую к нападающему Сергею Федорову. Тот глянул в экран и поехал меняться.
- Эх, Рогулина на них нет, - вздыхала баба Таня. Мы году, в семьдесят третьем, кажется, смотрели с Олечкой Елагиной матч. Тоже с канадцами наши играли. И вот Рогулин-то их прямо за борт кидал. Берет за шкирку и бросает. Берет и бросает, она жестами показала как. – Как щенков.
Рогулина не было. Наши безнадежно проигрывали. Баба Таня мяла в руках с вой фартук и все больше молчала. Иногда только произносила что-то вроде:
- Ну, куда ты, милый лезешь, вне игры же.
А потом случилось вот что. Стул свой баба Таня перенесла в угол. Залезла на него в темноте и чиркнула спичкой. Под потолком закачался скромный пучок света. Разгораясь, лампада осветила иконы. Баба Таня отнесла стул на кухню, встала на колени и зашептала:
- Заступница усердная…
Мне стало как-то неловко сидеть на диване, я встал и зачем-то ушел в кромешно темную кухню. Хоккей я больше не смотрел, а только слушал. Я слышал, как за несколько минут до конца третьего периода сборная России сравняла счет. Но баба Таня не двинулась с места. Я слышал истошный вопль, когда Илья Ковальчук забросил победную шайбу. Но и тут баба Таня осталась на коленях. Только минут через пять она почти промчалась мимо меня вприпрыжку во двор. Потом неспешно вернулась, зажгла верхний свет. Лицо ее было тихим и усталым.
- Чаю-то с вечеру надулась, - степенно произнесла она. Тут в окошко наше постучали.
- Кто? – спросила баба Таня. Это был дед Куторкин. Баба Таня отперла ему в сенях дверь, тот поклонился в косяке и сипло сказал: «Ура, товарищи». Потом попил ковшом из ведра воды колодезной и спросил:
- Отвечай, Таньжа, с какого периода стала молиться? Небось, с начала третьего? Я чуть инфаркт не получил.
- Да на тебе пахать можно, - обессиленная присела на лавку баб Таня, опустила на колени совсем ватные руки.
- Тертий чемпионат так, представляешь, - обратился ко мне Куторкин. – Когда в первый раз мы с ней смотрели, я прямо натурально заплакал, представляешь? И в церковь стал ходить.
- Грех мне, Петрович, будет, - сказала вдруг баба Таня.
- Это почему?
- Люди у Бога здоровья просят или там облегчения мучений. А я ему про хоккей.
|