Гойя
|
- Дон Франсиско Гойя-и-Лусиентес, - голос Магистра тайного Ордена Корсиканцев глухо звучал в мрачной, освещаемой редкими факелами пещере, - по своей ли воле ты пришёл к нам? - Да, - твёрдо ответил Франсиско Гойя. - Дон Франсиско Гойя-и-Лусиентес, - известно ли тебе, что Великий Инквизитор приговорил всех членов нашего Ордена к сожжению? Готов ли ты к этому? - Да, - ответил Франсиско Гойя, но в душе его поселился первородный леденящий страх. - Дон Франсиско Гойя-и-Лусиентес, - снова прозвучал голос Магистра, - готов ли ты свой талант художника полностью посвятить интересам Ордена? - Да, - ответил Франсиско Гойя, хотя всё его существо противилось такому решению. - Итак, - Магистр опустил ритуальный меч на левое плечо коленопреклонённого художника, - Дон Франсиско Гойя-и-Лусиентес, отныне ты полноправный член Великого тайного Ордена Корсиканцев. И, если ответы твои были искренни, то всё, ради чего ты пришёл к нам, в точности исполнится. Если ответы твои были искренни, - повторил Магистр, - иначе... А теперь иди по этому тоннелю, и да помогут тебе потусторонние силы. По дороге Гойя снова и снова вспоминал ту Рождественскую ночь, когда Каэтана Альба впервые подарила ему неземное блаженство. Потом были другие ночи, и он, весь во власти молодой герцогини, проклинал и обожал её – прекрасную и похотливую, лживую и гордую, вздорную и всё-таки прекрасную свою Каэтану. Он забывал о времени только от одного её прикосновения, а Земля уходила из-под ног. Он забывал о своей глухоте и своем возрасте, а вся Вселенная возвращалась к первоначальному хаосу, в котором царствовали хрупкость и грация её фигуры, обаяние ее красоты с удлиненным бледным лицом, огромными глазами и пышными черными кудрями. И вот теперь её нет. Она ушла такой молодой, и Гойя понял, каждой своей клеткой прочувствовал, что жизнь без неё потеряла смысл. А проклятая память снова и снова возвращала его к финалу земного бытия божественной Каэтаны. Этот день он провел в её спальне, чередуя зарисовки эскизов красавицы с исполнением постельных эскизов совместной страсти. Домой Гойя вернулся поздно и, пьяный от герцогини и андалузского вина, не раздеваясь, сразу же заснул. А утром Каэтаны не стало. Он стоял перед её портретом и тончайшей кистью воображения добавлял новые мазки. Она все еще жила в нем – жеманная, с искрометными шутками и дерзкими словами, страстная и холодная, капризная и очень злая, предававшая его Каэтана. И так же, как при жизни герцогини, с каждым взглядом, с каждым новым воображаемым мазком Франсиско Гойя влюблялся в нее все больше и больше. А надпись на песке: «Solo Goya» сводила его по-прежнему с ума. Поэтому и пришёл он сюда, в тайное братство запрещённого Ордена Корсиканцев, которому подвластно воскрешение усопших. Он поставил на карту всё: талант, своё искусство, карьеру придворного художника, собственную жизнь, наконец, чтобы снова сжать в объятиях божественную Каэтану. И вот он, Франсиско, на пути к ней, и сердце его едва не рвётся на клочья от предстоящего счастья. Правда, беспокойство вызывает предупреждение Магистра. Ведь Гойя и в самом деле был неискренен в последнем своём ответе. - Неужели что-то будет не так? Тоннель постепенно сужался и уходил вниз. При неверном факельном свете прямо пред собой Франсиско вдруг увидел движущуюся навстречу женскую фигуру. Вот она ближе, ещё ближе, и уже Гойя узнаёт в ней контуры божественной Каэтаны. Он почти пробегает последние дюймы. Но что это? Улыбаясь отсутствующим ртом и протягивая изъязвлённые руки, тянется к нему полуистлевший труп Каэтаны, а у безобразных ног её отчетливо выделяется надпись «Solo Goya». Гойя в ужасе пятится, но влекомые воскресшей страстью останки герцогини крепко сжимают его в своих объятиях, он чувствует тлетворный запах её поцелуев, а она, уже вся сжигаемая страстью, рвёт отваливающимися пальцами одежды художника. И прекрасное при жизни, а теперь cтрашное в своём смертном гниении, раздираемое извивающимися змееподобными гадами, тело герцогини Каэтаны Альба вновь, как и в ту Рождественскую ночь, сливается с телом Гойи. Он лежал в спальной комнате доньи Фелипе, хорошенькой владелице книжной лавки, которая с недавнего времени смотрела на него благосклонным взглядом. Вот уже почти неделю сознание не возвращалось к дону Франчо, как ласково называла его Фелипе. Но на седьмую ночь он вдруг встал и, находясь в каком-то безумии, стал лихорадочно лист за листом рисовать всякую дьявольщину. Вот толпа обездоленных, которая с неиссякаемым терпением кормит своих угнетателей - грызунов, крыс и прочих тварей. А вот ритуал целования руки у сатаны в образе козла. А здесь молодая женщина в поисках талисмана, приносящего счастье, забралась к виселице и вырывает зуб у повешенного. Вот сам художник, упавший головой на стол. А вокруг кишмя кишит ночная нечисть. И уже одно из чудовищ вскарабкалось ему на спину, а он закрыл лицо руками, не в силах стряхнуть с себя это зверьё. Человеческие пороки и духовное уродство плодят нечисть. Тёмной ночью колдуны и ведьмы, домовые и бесы хохочут, кривляются, однако с наступлением утра нечисть не исчезает, а лишь меняет свой облик, оборачиваясь внешне добропорядочными людьми. Здесь чудовищно безобразные старые сводни развращают юных неопытных девиц, а коварные прелестницы жестоко обманывают своих кавалеров, старость берёт верх над юностью, глупость и невежество над умом, а распутство над добродетелью. Когда бумага кончилась, Гойя сложил рисунки стопкой, накрыл их носовым платком, подаренным Марией-Луизой, на котором написал «Caprichos», и тут же рухнул в постель. Снова Франсиско Гойя лежал в спальной комнате доньи Фелипе, и сознание не возвращалось к нему. Однажды, по выполнении своей дипломатической миссии в Амьене, в дом доньи Фелипе заглянул друг Франсиско Мигель Бермудес, первый секретарь всесильного дона Мануэля герцога Алькудиа, из-за кулис вершивший судьбами Испании. Листы с рисунками жгли ему руки, их хотелось отбросить, но не было сил отвести взгляд. Пока Гойя был в беспамятстве, дон Мигель показал «Caprichos» друзьям и гостям своего салона. По староиспанскому обычаю супруга дона Мигеля донья Лусия Бермудес принимала гостей, сидя на возвышении под высоким балдахином. Когда гости собрались, изящная и церемонная, вся в черном донья Лусия, радуясь предстоящему эффекту, сняла платок с надписью «Caprichos», открыв листы с рисунками. Зрелище «Caprichos» потрясло гостей. Страх перед Великой инквизицией побуждал их к немедленному бегству. Однако по тому же староиспанскому обычаю гости не могли расходиться до окончания приема. И гнев властного дона Мигеля был не менее страшен. А вскоре по Мадриду поползли странные слухи о бесовском искусстве Франсиско Гойи, которое может дать человеку только принадлежность к адскому Ордену Корсиканцев. В дверь доньи Фелипе постучали. Этот стук странным образом вернул сознание Гойе. Он встал и, подойдя к двери, распахнул её. Светало. Стоявший на пороге человек в чёрной сутане поднял левую руку и, чеканя каждое слово, произнёс: - Господин придворный живописец Франсиско Гойя-и-Лусиентес, вам предписано в ближайший четверг явиться на суд Великой инквизиции. Начинался первый день светлых Рождественских праздников. |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Юрий Полисский | нравится 0 Дата: 30:05:2014 |