Глубокая ночь. У противоположной стены утробно кашляет Татьяна, разбитная молодка средних лет. Торгует на рынке обувью китайского производства. Всю палату уверяет, что дела торговые у нее идут хорошо и «крыша» самая крепкая в городе – чечены. А глаза грустные. Днем болтает безумолку. Боится умолкнуть, иначе боль из глаз выльется истерикой одинокой молодой женщины, уставшей бороться за свою жизнь или с такой жизнью. Была у нее нормальная семья, да подруга мужа безвольного увела, утопила в вине и ласке. Вот недавно приходил, опомнившись от пьянки, а она его гордо выгнала. Выгнать-то выгнала, а ждать – ждет. Слушаю и думаю:
– Придет ли он завтра, простит ли она его за-ради прощеного воскресенья, с тайным ликованием в душе, что пришел и что не унизилась, а простила потому, что так поступать надо по вере христианской во искупление грехов своих.
Всхлипывает во сне восьмидесятисемилетняя бабуля, продолжая свой разговор с Вечностью, что стоит у нее в ногах в черном платке с острой косой и настороженно ловит последний миг, последний вздох этой уже никому не нужной на этой земле человеческой жизни. Просит Вечность подождать еще чуть-чуть. Ее родненькие придут и простят ее, хоть и не виновата она. По немощи своей не удержала дитя на руках, упала с ним вместе и повредила ему ручку. Давно здоров малыш, а она недвижима и забыта. Прощеного, прощеного воскресенья ждет и простит им все и за все попросит у них прощенья. И всхлипывает во сне и надеется.
Вот всхрапнула, выпустив лишний воздух, девяностотрехлетняя полковница. Самая счастливая из всех обитателей палаты. Она прожила долгую, сложную, нелегкую, но очень счастливую жизнь рядом с бесконечно любимым человеком. Он умер сорок лет тому назад, и она долго не могла понять, как же ей жить дальше: без землянок, окопов, в пустой (без него) квартире с двумя дочерьми, которых еще надо выучить и научить тем житейским домашним премудростям, которые до сих пор выполнял он. Он часто снится ей по ночам, жалуется ей, что мерзнет, скучает и ждет ее, а она все обещает, что совсем скоро они будут вместе, и страшно переживает, что обманывает его. Живет – любима дочерьми. Знает, в прощеное воскресенье дочери будут с нею.
Каждая из трех соседок по палате в вечерних беседах рассказывает о себе. У каждой своя судьба, свое прошлое и свое будущее. Что ждет их? Как встретят они свой последний час? По ком из родных покатятся последние мутные слезы, застывая на холодеющей щеке мелким речным жемчугом? Кто из их родных, всплеснув руками, зайдется горьким плачем от невыносимой сердечной боли или, наоборот, вздохнет с тайным облегчением – отмучилась и нас отпустила.
– А я?! Я – четвертая в этой палате. Почему я думаю о них, додумываю за них и боюсь коснуться личного? Разве так безоблачна моя жизнь? Что загоняю я глубоко в душу и запираю на замок? Вину свою? Оправдание свое? Боль непреходящую? Что жду я от прощеного воскресенья? По ночам мысли, прорвавшись сквозь пелену запретов, выстраиваются словами в предложения, торопятся стать первыми, чтобы с них начались воспоминания. Так ответьте мне, слова мои, с чего начать воспоминания, или не надо тревожить душу свою?
Человек часто в своей жизни совершает поступки, несовместимые с совестью. Болью своей стучится совесть в душу. Не дает уснуть. Каждую ночь одна и та же мысль горячей волной прокатывается по моему сердцу и просит-кричит:
– Прости ее, она же дочь тебе.
И холодный рассудок в ответ: – Нет! Она сделала выбор. Она устала от меня. Её дети выросли. Ей понадобилась абсолютная свобода. И она разорвала пуповину, которая всю жизнь связывала нас и делала мою жизнь осмысленной и целеустремленной.
Какая женщина, особенно в зрелые годы не мечтает о полноценной семье, о заботливом муже? Не удавшаяся семейная жизнь, дочери подвигли ее еще на один брак. Поспешность поступка острыми углами топорщилась уже с первого месяца. Но русское «авось» и безумная надежда, что на этот раз ей повезет, застило глаза дочери.
В тот день, впервые лечащий врач, разрешил дочери ночевать после капельниц дома. В прекрасном настроении заехали ко мне домой. Я ушла на кухню, а дочь включила компьютер.
– Ма-ам! У тебя почта. Открыть?
– Открывай! Посмотрим, кто мне написал.
Тихо замерцал голубой экран. Высветилась тема письма «Сука», а ниже и само письмо: «Чтоб ты здохла, сука. Что ты мешаешь нам жить. Здохни сука!». Я даже не поняла смысла письма. Только автоматически отметила, что слово «здохла» написано с ошибкой.
–Это спам – засмеялась я, – убери его.
– Мама, – тихо сказала дочь, – это не спам. Это Сашка написал. Он все время думает, что ты нас хочешь развести. Вот и адрес. Да! Это он. Ну, ладно, я сейчас поеду домой и разберусь. Причем здесь ты?! Я и сама ему говорила, что наши отношения не имеют перспективы.
Если бы это было единственное письмо, то все, наверное, закончилось бы благополучно. Но письма с таким текстом приходили и приходили.
Я боялась включать компьютер. По ночам не могла спать. Зашкалило в очередной раз давление, сильнейшая тахикардия, боль сжимала грудную клетку. … Телефон молчал.
А в ту очередную бессонную ночь я напоминала рыбу, выброшенную на берег. Казалось, никогда не наступит рассвет, никогда не закончится боль за грудиной. Не выдержала. Позвонила. Спросила и услышала в ответ:
– Я его простила. Он меня любит.
– Ты должна сделать выбор: он или я! Ты простила, но ведь не тебя унижали все эти дни?! – кричала я в телефонную трубку.
– Мама, ты же знаешь, я не люблю, когда на меня жмут.
– Значит, ты сделала выбор? Но я не позволю унижать себя. Если ты сделала выбор, значит, у меня нет больше дочери?! – А в ответ тишина… Я положила трубку.
Кто из нас виноват? Кем и когда была допущена ошибка, что развела нашу жизнь по разные стороны. Вопросы, вопросы, ответа на которые нет…
Тихо вползало в палату утро. Серым сумраком оседало на стенах, туманом прилипало к оконным стеклам. Смотрело: есть ли счастливые в палате?
Первые лучи скользнули по стене, прогоняя предутреннюю серость. Внизу под елкой заскулили щенки, брошенные мамкой. Чирикнул воробей, приветствуя наступающий день. Наступило! Наступило прощеное воскресенье!
Потихоньку просыпались обитатели сей скорбной юдоли. Лежали молча. Только тихие, почти неслышные вздохи нетерпеливого ожидания витали в воздухе.
Донесся перезвон церковных колоколов. Солнцем наполнилась палата.
Прошел завтрак. Никто не вышел в столовую. Палата ждала. Казалось, остановилось время и вместе с нами прислушивается к каждому шагу в коридоре. Но, звук шагов не замирает у нашей палаты.
Неспешно, все еще надеясь увидеть радость встречи и прощения-целования в такой важный день, как «прощеное воскресенье», солнышко покидает палату…. Сумрак затягивает окна… Тишина.
И в этой гробовой тишине в каждой душе давился крик: да при-и-ди-те, да вспомните, да приласкайте, прощаю, прощаю, и вы простите! Ведь для кого-то – это последнее целование!
Не пришли. Никто. Ни к кому.
Бабуля умерла около десяти часов вечера.
|