То ли плач, то ли вскрик со слезой - приподнявшись в постели, уставилась невидящим взглядом в окно. В квартире одна, мать ушла по хозяйским делам, и стало ей страшно. Диван, на котором лежала, вдруг предстал несуразным, бордовая крышка, как гроб. Рубашка на ней виделась смертной, простыни тоже смертные - смерть кругом! Выбросить этот проклятый диван! Убрать смертное!.. Пытается встать. И встала, но тут же свалилась ничком на прежнее место.
Предчувствие смерти ужаснуло её, всё нутро застонало.
Она была ещё молода и мечтала дожить до седых волос, видеть в морщинах своё лицо, не раз представляла себя такой, ей нравилось представлять себя старой - сухая, поджарая, а глаза молодые. “Автопортрет в старости”...
Снова приподнялась - лихорадочный блеск в глазах. “Неужели всё?..”
Это её подхлестнуло, всё же встала. Стянула рубашку с себя - “Господи!” Вроде и легче. “Дай мне силы”... В последние дни не раз вспоминала где-то прочитанное, что заболевает душа, а не тело, душу и надо лечить. Разобраться в душе, отделить от белого чёрное. Почему-то была уверена, что сделает это в своей мастерской.
Надела просторную блузу, длинную юбку, сунула ноги в мягкие туфли. Посидела немного, пошла. От двери вернулась, написала на памятке (маме): «Я в мастерской». Ещё посидела.
Вышла во двор, а дальше идти и не может: кружится голова и ноги дрожат. Присела на лавочку, закрыла глаза. “Иди, иди, не сиди! Надо идти!.. Ползти буду, а до мастерской доберусь”. Ощущение было такое, что лишь доберись, а уж там обязательно оживёшь.
- До-бе-ру-ууусь!..
Свежий воздух немного добавил сил, встала и тихонько пошла - медленно, останавливаясь. Мастерская недалеко, ходу десять минут, она же потратила целую вечность. Погода вовсе не летняя, прохладно и небо в свинцовых тучах. Да ей всё равно, пусть бы и дождь, град - она будет идти!
Уткнулась в подъезд мастерских - дошла! Даже не верится. Лицо её оставалось бледным, едва ли не белым. Не помнит, как набирала код, в лифт входила и выходила на своём этаже. Оказалась у двери - отдышаться бы, но ключ уже вставлен, щёлкнул замок, и картины встречают её. “Родные мои!” - в дальнем углу отозвалось, будто громко сказала; вроде и силы вернулись к ней. Но - всего лишь на миг, поняла это тут же, войдя, опустилась на стул и при первом желании встать и пойти почувствовала, что не только пойти, а и встать не сумеет. Откинулась к спинке стула и долго сидела - как в полусне-полуобмороке.
Разобраться в душе... Как? Что?..
Потянуло к мольберту. Сидя, скрипя ножками стула, приближалась к рабочему месту. Под рукой оказались кисти, наощупь берёт их, ищет глазами краски, увидела, а достать не смогла. И сидит, сидит. Потом, словно очнувшись и не понимая, что происходит, медленно выпрямляется, смотрит на холст, как если бы что-то там видела. Снова к краскам...
Осторожный, робкий мазок, нерешительный штрих - слабость в руке, всё тело пустое. Усилие, каким держала себя, уходило, гибельно растворялось.
“Да что ж это я!” - будто встряхнуло её. Злость в ней всплыла - на себя, на свою беспомощность. Следом досада: к чему эта злость? У-хо-ди!..
Потихонечку успокоилась, закрыла глаза.
Вдруг - вспышка, озарило видение, образ неясный мелькнул, задержался чуть-чуть и исчез, опять появился - поймать его!.. Тяжело было гнаться, но она погналась, себя пересиливая, напрягаясь всем телом до боли. Каждый мазок отдавался внутри, будто что-то сдирала с себя, соскабливала, минутами - душу из себя вынимала. Чувствовала себя так, как должен чувствовать истязатель: вскрыл рану растравленную, рвёт её, рвёт остервенело, безумно, остановиться не может. Не думала ни о чём, лишь гналась: успеть образ схватить!
Забыто о белом и чёрном в душе - рождалась душа картины, нежное возникало, обнажённое, беззащитное. Боялась выпустить кисть из руки - что как это мираж и исчезнет всё?..
На холсте постепенно вырисовывалось лицо. Голова подростка - вся слегка розоватая, без волос, будто голова новорожденного. Тонкая, хрупкая шея, узкие голые плечи, глаза - два колодца бездонные.
Художница ничего не могла бы сейчас сказать о своих ощущениях: жила не она, а картина. Картина вела её, и она за ней шла. Рука её, пальцы крепли, и вся она напряглась, как в прыжке, обретая былую уверенность.
Необъяснимо-святые минуты.
В дверь заглянула украдкой мать, заглянула испуганная и, видя дочь за работой, притаилась, не зная, плакать ли, радоваться, и тихонечко плакала - от радости.
Дочь не обернулась, не видела.
х х х
Полгода спустя на её персональной выставке не было посетителя, кто бы мимо прошёл, не остановился у этой картины. Лицо подростка поражало невинностью, глаза его гипнотически завораживали: боишься сорваться в эти колодцы, но тянешься заглянуть, влезть вовнутрь. Думаешь не о том, что видишь на полотне, а - как защитить его, слабого, оградить от всякой опасности - вдруг заденет кто, и погаснет в нём жизнь.
В другом конце зала, у других картин стояла художница - с алой гвоздикой в руке, в окружении знакомых и незнакомых людей, пришедших на выставку. Лицо художницы бледновато, заметна усталость, но лучились глаза и живо она отвечала на все вопросы, какие ей задавали - и глубокие, и наивные, в любом из них - к ней интерес, и она, благодарная, с радостью отвечала.
|