Там, на Днепре, это было
|
За мутным от пыли окном проплывали унылые пейзажи – кирпичные печи, оставшиеся от сожженных хат, развалины полустанков. Чёрные стволы деревьев, протягивали свои обугленные сучья к небу, словно руки в безмолвной мольбе. Покореженная техника, бывшая когда-то грозным танком, уткнула хобот съехавшей набок башни в искромсанную землю. Мелькали свежие могилы с наскоро срубленными памятниками и вырезанными солдатским ножом звездами. – У, какая тоска, — протянула Женька. Она лежала на верхней полке и задумчиво смотрела в окно, положив голову на сложенные ладони. – А ты что думала, на курорт едешь? Море, пляжи, пальмы? — ответила, не отрываясь от чтения книги, Валентина. Она была на пять лет старше восемнадцатилетней Женьки, год повоевала и теперь ехала на фронт после ранения. – Ничего я не думала, просто тоскливо, — проговорила Женька, зевнула и перевернулась на спину, — подремлю, пожалуй. Третьи сутки шёл эшелон к фронту. В вагоне, где с комфортом расположились на полках связистки, было многолюдно и шумно. Войска, понёсшие в последних боях значительные потери, ждали пополнения. За двое суток однообразного существования девушки подружились и теперь уже никак не хотели расставаться. Несмотря на разницу в возрасте и характере, Женька с Валентиной сразу потянулись друг к дружке. – Знаешь, Валюха, я первый раз из дому уехала, — снова заговорила Женька. — И страшно, и муторно на душе. Школу только закончила, пошла на танковый завод, его из Харькова эвакуировали. Все наши ребята и девчонки туда устроились — кто к станкам, кто в металлургический цех, кто в кузнечнопрессовый. Рабочая карточка неплохо кормила, в семье-то нашей четверо ртов, я самая старшая, а работала одна мать. — Она помолчала немного. — Потом решила добровольцем, окончила курсы связистов и на фронт. – Это правильно, я считаю. Если не мы, то кто же тогда детей защищать будет. Мужики-то почти все воюют. — Валентина закрыла книжку. – Вот скажи, Валюха, у тебя на гражданке был парень? — спросила неугомонная Женька. – Был, конечно, пожениться мы собирались, — на лицо Валентины легла тень. – Так закончится война, поженитесь. Валентина задумалась, закрыла ладонью лоб, глаза и произнесла глухо: – Убили его, я и похоронку получила, он-то сиротой был, без отца-матери рос. Их ещё в Гражданскую расстреляли. Только-только мы жить начали, даже ребёночка сделать не успели. — Она вздохнула глубоко. – Прости, — промолвила Женька виновато. – Да чего там, год уже прошёл. Я, как получила похоронку, сразу пошла на связистку учиться, а потом на фронт. – А у меня вот никого не было, — призналась Женька, — даже не нравился никто. – Ну, тебе только восемнадцать, на фронте кругом мужики, влюбишься. – Да ты что, какая может быть любовь на войне, я даже думать об этом не хочу. – Если и не влюбишься, всё равно надо с кем-то спать, мужики голодные вокруг, жить спокойно не дадут. Женька округлившимися глазами смотрела на Валентину. – Как это спать с кем-то без любви? Зачем это? – Эх, молодо-зелено. Женщина на войне, а тем более такая молодая и красивая, как ты, это приманка. Невольная приманка, — добавила Валентина, увидев откровенный ужас и страх в глазах Женьки. – Так что я на фронте не смогу обойтись без этого, если никого не полюблю? – Всё равно полюбишь, выбор-то огромный. А не полюбишь, трудно придётся, надо будет охрану выставлять, — пошутила Валентина. – Нет, нет, никого я не полюблю, я считаю, что там надо не о любви думать, а о том, как лучше бить фашистов, — не приняла шутки Женька. – Одно другому не мешает, а даже помогает, иногда. – И что ты тоже там… это… спала с кем-то? – Конечно. И не с кем-то, а с замполитом полка, и все знали об этом. Правда, перевели его потом в другую дивизию и мы больше не встречались. Женька сжала кулачки, глаза её метали молнии. – Да как ты могла? У тебя муж погиб. – Валентина с грустью посмотрела на Женьку. – Успокойся девонька. Я — женщина. Такими уж природа нас создала — не может женщина без мужчины, а на войне особенно, каждый миг убить могут. А мужик без бабы, тем более… – Нет, я себе зарок дала — никакой любви, пока война не кончится. – Ну, зарок всегда поменять можно. Валя расстелила на полке кусок ткани, прихваченный из дома, положила шинель, чтобы укрыться. – Эй, девчата, давай спать, хватит полуночничать, — раздалось из середины вагона. – Спим уже, — ответила Валентина, накрываясь шинелью. А Женька долго ещё ворочалась, шепча что-то и вздыхая. Едва забрезжило, прозвучали команды «подъём» и «собрать вещи, приготовиться к выходу». Поезд стоял на какой-то станции с одним уцелевшим зданием. Около него группа офицеров оживлённо беседовала. – Купцы, — заявила опытная Валентина, глянув в окно. – Какие купцы, — не поняла Женька, рассматривающая офицеров. – Ну, это те, кому пополнение нужно, — объяснила непонятливой подруге Валентина, — представители подразделений за бойцами прибыли. – И что мы сейчас с тобой расстанемся? — Женька тревожно посмотрела на подругу. — Могли бы и самостоятельно добраться. – Кому нужно, чтобы ты плутала в прифронтовой полосе, часть свою искала? Тебя передадут с рук на руки, а там уже новые командиры будут, — с улыбкой объяснила Валентина. – Я не хочу с тобой расставаться, ты сможешь что-нибудь сделать? Валентина пожала плечами: – Это война, девонька. Кто нас спрашивает? — Валентина посмотрела в ждущие глаза Женьки, — я попробую. Девчонки застыли в строю, перед которым стоял командир сборной маршевой роты, задача которого — доставить бойцов до места и передать представителям частей. Вот он назвал фамилию Валентины, и когда она ответила — «я», показал рукой в сторону молодого парня, на погонах которого блестела одна звёздочка: – Вы — в распоряжение младшего лейтенанта Белохвостика. Валентина вышла из строя и подошла к лейтенанту: – Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться? Парень посмотрел на девушку, которая даже на вид была старше его, на сержантские погоны, награды, нашивку за ранение: – Слушаю вас, товарищ сержант. – У меня большая просьба — не могли бы вы взять и мою младшую подругу, рядовую Никифорову. Мы хотим воевать вместе. Лейтенант помолчал с минуту, раздумывая: – Вы же знаете, товарищ сержант, что… – Я всё знаю, товарищ младший лейтенант, но вы должны понимать, что молодому бойцу, тем более девушке, нужен наставник. Лейтенант, который воевал скорей всего меньше, чем Валентина, замялся, даже покраснел слегка, что не укрылось от зоркого глаза девушки. – У меня нет такого приказа, если командир роты… – Не тушуйся, лейтенант, — произнесла Валентина тихо, — никуда не денется твой командир. Беру ответственность на себя. – А, чёрт с вами, — махнул рукой младший лейтенант. Видавшая виды полуторка мчалась по истыканной воронками дороге, взбрыкивая на колдобинах. Девушки, сидевшие в кузове, едва успевали переброситься несколькими фразами, как очередной ухаб подбрасывал их и швырял в разные стороны. – Женька, как тебе лейтенантик? — задорно спрашивала Валя. – Ничего себе, симпатичный парень. – Я уже выпытала, что он совсем недавно из училища, на год старше тебя. – Хорошо, ну и что мне с того? – Как что? Я же видела, какими глазами он на тебя смотрел, понравилась ты ему. Ещё бы. Такая красивая девушка любого с ума сведёт, — подмигнула Валя. Женька действительно была хороша только что расцветшей юной красотой. Светлые волосы хорошо сочетались с круглым чистым девичьим лицом, с наполненными неразгаданной тайной зеленовато-карими глазами. Военная форма прекрасно сидела на стройной фигурке с тонкой талией и высокой грудью. – Валюш, ты же знаешь, что я категорически против всех этих нежностей и любовей. Для нас главное — бить немца. – Хорошо тебя научили, правильно, как с плаката цитируешь. Только жизнь, она под эти плакатные установки не подпадает. Сердцу не прикажешь. Минуло два месяца. Августовская жара стала спадать. Дивизия готовилась к наступлению. Валентина закрутила роман с капитаном — командиром батальона, в котором ей было поручено осуществлять связь с полком и дивизией. А Женька теперь всё время проводила со своим взводным — Виктором Белохвостиком, которого, несмотря на присвоение ему звания лейтенанта, звала Хвостиком. – Слушай, Хвостик, а откуда у тебя такая смешная фамилия? – Так я же из Украины, у нас самые причудливые фамилии есть. Рассказывают, что предок мой в стародавние времена носил вместо одежды шкуру от какого-то животного, на которой внизу сохранился маленький белый хвостик. В бою он шёл всегда впереди и тем, кто сзади него, хвостик служил ориентиром. – Ой, как интересно, — раскрывала от удивления рот Женька, — а моего предка звали Никифор, от него и фамилия моя. Однако в присутствии бойцов Женька и девятнадцатилетний лейтенант Белохвостик сохраняли официальные отношения. Приказ о наступлении пришёл внезапно, и войска двинулись вперёд, взламывая оборону противника. Впереди был Днепр. Женька, водрузив на спину катушку с проводом, шла по грязи за бойцами, разматывая бесконечную чёрную ленту. Связь в наступлении играла важную роль. Немцы отчаянно сопротивлялись, иногда переходя в контратаки. Женька вымоталась, едва успевая ремонтировать порванную снарядами и минами связь. В один из дней недолгого затишья в блиндаж связистов ввалилась Валентина. Прямо с порога заявила: – Беременная я. Женька смотрела на неё округлившимися глазами. – Сумасшедшая, тебя расстреляют! – Ну что ты такое болтаешь, кто это меня расстреляет? За что? Вот собираюсь в тыл ехать, мой капитан письмо своим родственникам написал и мне вручил, чтобы я передала. И подарки, конечно. В письме просит принять меня и нашего будущего ребёнка. А он, как война кончится, приедет, и мы поженимся. – Да что ты, Валюха, разве можно на войне рожать? – И рожать можно и любить. Одно с другим — неразрывно. Да ладно обо мне, ты-то как? Что Хвостик? Встречаетесь? – Видимся, болтаем. Сейчас, правда, не до этого. – Любит он тебя, неужели не замечаешь? В постель не приглашал ещё? – Валюха, да ну тебя! Что ты такое говоришь? Какая постель? Я твёрдо придерживаюсь принципа, что на войне не может быть любви. – Ну, и дура. Неужели ты к нему ничего не чувствуешь? Прекрасный парень, редко нынче встретишь такого. Сама бы к нему подластилась, кабы помоложе была и в капитана своего не втюрилась, — Валентина рассмеялась. — Ладно, пошла я. Давай попрощаемся, не уверена, что успею ещё увидеться с тобой, сейчас весь фронт двинулся. Девчонки обнялись крепко, расцеловались и разошлись. Как оказалось, почти на всю жизнь. В конце сентября вышли к Днепру. Было ещё тепло, бойцы бросились к воде. Кто лицо омывал, кто разделся и, оставшись в исподнем, нырял в днепровские воды. Женька сняла сапоги, размотала портянки и с удовольствием полоскала ноги. Тылы отстали, целый день связисты налаживали постоянную связь с полком и дивизией, копали землянки, строили блиндажи. К вечеру похолодало, пошёл дождь. Отдежурив днём на радиостанции, Женька, укрывшись шинелью, завалилась спать. Разбудил её Виктор Белохвостик: – Вставай, засоня, всю войну пропустишь! Женька недовольно поднялась, щуря глаза и растирая помятое со сна лицо: – Случилось чего? – Хочу с тобой попрощаться. — Девушка насторожилось, остатки сна покинули её. Она вопросительно смотрела на взводного. — Завтра штурмовые группы пойдут на тот берег, я и Вовка Серёдкин будем поддерживать связь с командованием. – Возьмите меня товарищ лейтенант. – Нет, женщинам там быть не полагается. – Хвостик, раз на войне быть полагается, значит и там тоже. – Там будет тяжело и опасно, что ты не понимаешь? Разве сможешь просидеть сутки безвылазно под огнём? Да с мужиками. Ты же женщина. – На войне нет различия между мужчинами и женщинами, пуля не выбирает, — произнесла Женька свою всегдашнюю выстраданную установку. – Пойдём, прогуляемся, — предложил Виктор. Они вышли наружу. Дождь перестал, воздух был чистым и прохладным. Осенняя ночь опустилась на истерзанную снарядами землю. – Присядем, — предложил Виктор, указывая на остатки какого-то разрушенного сарая вблизи берега. Они устроились на кирпичах и сидели, прижавшись, друг к другу. От невидимой в темноте большой реки веяло прохладой. Женька зябко поёжилась: – Холодно. Виктор обнял её за плечи и вдруг чмокнул в щёку. Женька сидела, молча, никак не реагируя. – Женя, я давно думаю о том, что надо тебе сказать, но всё не решался. Вернусь оттуда или нет, хочу, чтобы ты знала — я люблю тебя. Она молчала, десятки мыслей с бешеной скоростью пролетали в голове: « Боже, боже, я тоже люблю его. Нет, этого нельзя допустить, и даже показать ему это нельзя. Война идёт. Что же забеременеть, как Валька и бежать в тыл? Нет, нет и нет. Не для этого она пошла на фронт. Любить — потом, после, когда кончится война. Кончится эта кровь, грязь, мучительная усталость и смерть». Виктор прижал к себе девушку крепче, рука скользнула под шинель и обняла её за талию. Женька отодвинулась: – Нет, Витя, я не могу. Я совсем недавно потеряла любимого человека. Погиб он. Виктор застыл, убрал руку и спросил, помолчав: – Кто же это? – Ты не знаешь его, это был мой парень там, в городе, где жила… вот письмо получила от матери. Похоронка на него пришла. Виктор покачал головой – Неправду говоришь Женя. Что ж, насильно мил не будешь. Поднялся, повернулся и ушёл не оглянувшись. А она долго ещё сидела в темноте, сжавшись в комок и вытирая кулаками слёзы. Только в середине октября смогли войска дивизии переправиться через Днепр и расширить плацдарм. А ещё через две недели Женьке попала в руки дивизионная газета. На первой полосе было написано: « Лейтенант Виктор Белохвостик и ст. сержант Владимир Серёдкин со своей радиостанцией под прикрытием передовых штурмовых групп под огнем противника переправились через Днепр, и пять суток поддерживали бесперебойную связь с огневыми позициями батарей. Сменяя друг друга у радиостанции, воины-связисты умело корректировали артиллерийский огонь, что позволило войскам удержать плацдарм и перейти в дальнейшее наступление. За этот подвиг они удостоились звания Героев Советского Союза. Слава Героям!» Вскоре в роте появился Вовка. При встрече Женька как будто невзначай спросила: – А где же герой – лейтенант? – Подымай выше, — ответил Серёдкин, — он теперь старший лейтенант. В госпитале ещё. Вместе мы там лежали, меня-то выписали, легкораненый, а его оставили, пока рана заживёт. Скоро появится. Однако старший лейтенант Белохвостик появился в расположении части только через месяц. Его назначили командиром роты связи. В последний осенний месяц стоявшим на левом берегу Днепра дивизиям пришло пополнение. Ожидалось общее наступление по освобождению правобережной Украины. Женька столкнулась с Хвостиком совершенно неожиданно, когда шла по вырытой вдоль берега траншее. Она рассматривала его во все глаза. Виктор изменился, лицо, бывшее по-детски округлым, стало худощавей и жёстче, в глазах появились колючие огоньки. А может ей так показалось. Виктор смотрел на девушку и молчал, как будто не узнавая, а она ждала, ждала, что он сейчас улыбнётся, скажет: «Женька, как давно я тебя не видел, соскучился». И тогда она бросится ему на шею и наплевать ей на всех вокруг, пусть думают, что хотят. Но он вскинул голову и прошёл мимо. А она смотрела ему вслед и кусала губы, чтобы не разрыдаться. «Чурбан бесчувственный» — подумала, и решила: всё, вырву его из сердца, легче будет, даже к лучшему это. Немецкие самолёты теперь появлялись редко, их авиация долбила, в основном, по плацдармам на правом берегу, и тем более было удивительно, когда спустя несколько дней неожиданно прозвучала команда «Воздух». Десяток «юнкерсов» заходили на круг для бомбометания. – Откуда они здесь взялись, — произнёс старшина роты — добрейший, лет под сорок, сибиряк, и закричал: – Все в траншеи, быстро! Минут пятнадцать разгружали самолёты с крестами на крыльях свой смертоносный груз. Чёрные столбы разрывов накрыли позиции, в воздух взлетали обломки техники и блиндажей. – Где же наши, чёрт, побери, — выругался, отплёвываясь землёй старшина, когда самолёты, отбомбившись на первом круге, заходили на второй. И как будто, ожидая этих его слов, из-за тучи вырвалась четвёрка истребителей с красными звёздами на крыльях. Закрутилась карусель. Потеряв два самолёта, «юнкерсы» ретировались. Постепенно вылезали из окопов и траншей бойцы. Отряхивая землю и оглядываясь на разрушения, перекликались, выясняя все ли живы. К Женьке, старательно счищавшей с гимнастёрки кусочки глинистой земли, подошёл старшина. – Пойдём, проводишь. Она послушно пошла за ним к блиндажу командира роты. Недалеко от разрушенного блиндажа на расстеленной плащ-палатке лежал старший лейтенант Белохвостик. Женька всматривалась в знакомое побледневшее лицо и не узнавала. Душа её не хотела узнавать. «Нет, нет, это не он, не может быть», твердила она. Но вокруг раздавались голоса: – Только его одного и зацепило, рядом с блиндажом бомба разорвалась. Выбрали место неподалёку, где стояла старая берёза, вырыли могилу, торопились, завтра предстояло наступление. Женька как будто окаменела, она сейчас ничего не чувствовала. Пора было прощаться. – Ты первая, — подтолкнул её старшина. «Почему я? — пронеслось в мозгу, пока она шла эти десять шагов до неподвижно распростёртого тела, значит, они все в роте знали, догадывались, значит и он, наверное, знал, когда не поверил ей тогда ночью. А она даже лучшей подруге не сказала, что влюблена в него по уши, что думает о нём каждую минуту, что никто в жизни ей никогда не нравился так, как он. И никто кроме него не нужен». Женька подошла, заглянула в глаза. Голубые васильки неподвижно смотрели в пасмурное небо. Тогда наклонилась и коснулась губами холодных губ. Это был её первый поцелуй. Она никогда ещё не целовала ни одного мужчину. Лицо закрыли пилоткой, могилу засыпали песком. Все разошлись, только Женька неподвижно стояла на коленях на холодной и мокрой земле. Когда долго смотришь на песок, кажется, что он шевелится. Ей вдруг показалось, что Виктор пытается выбраться из могилы, что он там живой, живой. Все ошиблись. Она рванулась вперёд и начала яростно разбрасывать песок. И кричала: – Витя, Витя, Витенька-а-а! Пожилой старшина, который немало повидал за свою жизнь, и знал, что бывает с людьми, когда уходят их близкие, стоял в сторонке. Подошёл, осторожно обнял девушку и увёл. Она уже ничего не чувствовала. Два дня провалялась в горячке в медсанбате. На третий, когда очнулась, пришёл её навестить старшина, приехавший в тыл по хозяйственным делам. – Выздоравливай Женя, ты у нас, как ясно солнышко, вся рота тебя ждёт. – А скажите, товарищ старшина, вы догадывались, что я люблю… что я любила его? – Конечно, дочка, у тебя же на лице всё написано. – А он, как вы думаете, а он… знал? – И он знал, я думаю, догадывался — точно. Только после этих слов Женька поняла, что жизнь её ещё не закончилась. Когда вернулась в роту, подошёл к ней Вовка Серёдкин, достал из кармана что-то завёрнутое в обрывок газеты: – Вот возьми. Это от старшего лейтенанта. Он просил тебе передать, сам-то, сказал, стесняюсь. Прости, не успел раньше… Женька развернула газету, в ней оказалась немецкая шоколадка. – А когда он тебя это… попросил? – Незадолго до того, как бомба в блиндаж попала. Сдружились мы на плацдарме за Днепром, там пекло было, мало, кто в живых остался. Вот он и рассказал о тебе… когда смерть над головой висит, откровенным становишься. – А что рассказал? – Да ты и сама знаешь — любил он тебя. – А обо мне что? – О тебе? — Вовка задумался. — Сказал, что чувствует — ты тоже… да что-то не получается у вас. Женька глотнула подступившие слёзы, пробормотала: – Спасибо, Вова. — Отвернулась и убежала. Месяц потом носила в кармане ту шоколадку, отламывала по маленькому кусочку, прихватывала губами, как будто целовала его, уже лежащего в земле. Яркий весенний день музыкой и цветами радовал столицу. Пожилые люди, увешанные орденами, стояли кучками на широкой площади перед Большим театром, опираясь, кто на палку, а кто и на плечо молодого внука. Вот от одной из компаний отделилась седая женщина и пошла, с улыбкой рассматривая беседующих фронтовиков. И другая женщина шла ей навстречу, крупная дородная, поддерживаемая молодым человеком. Они разминулись, было, но вдруг остановились обе и обернулись. С минуту смотрели, молча, как будто узнавая знакомые черты. Потом седая тихонько произнесла: – Валюха? – Женька! — узнала другая, и обе бросились в объятья. Вокруг уже собрались любопытные, а женщины, никого не замечая, обнимались, что-то говорили, перебивая друг друга, и не скрывали слёз. – Валюха, Боже, сколько лет прошло? – Да шестьдесят, пожалуй. – Ах, целая жизнь. – Ну, расскажи, как ты? — спросила Евгения, когда выпили уже по третьей за тех, кто не вернулся, кто умер, не дожив до сегодняшнего дня, за детей и внуков. – Я, помнишь, тогда беременная поехала на родину к капитану своему, в Калугу. Но не приняли меня родители его, не поверили, отказались. И осталась я на улице на сносях. Мороз, зима сорок четвёртого, снег идёт, не знаю куда идти, тошнит до рвоты. Села на какую-то лавочку, думаю: «помру тут, уже никуда не хочу…». Но мир не без добрых людей, в войну-то их гораздо больше было. Подобрали меня, в больницу отвезли, там и родила дочку. Потом на работу устроилась, на завод, а дочку в ясли определила. Капитану своему сразу отписала всё, как есть, да письмо уже не застало его живым. Утонул в Днепре при переправе, снаряд прямо в лодку попал. Говорят там дно до сих пор костями человеческими усеяно. Замуж так и не вышла, а каждый год в день рождения капитана свечку ставила. Дочка, когда подросла, советовала: « Выходи мама замуж, что ж ты одна будешь, я уже выросла». Но не могла я, так и прожила всю жизнь в памяти о нём. Сейчас вот трое внуков и правнук один появился, — заключила Валентина, — ну, давай ещё раз за них. – Давай. Женщины выпили, не чокаясь. Валентина выжидающе посмотрела на Евгению: – Сейчас твоя очередь, подруга. – Ты, когда уезжала, дурой меня назвала, что от любви своей бегу. Всю жизнь потом эти твои слова вспоминала. Может, признайся я тогда, что люблю его, он бы жив остался. А у меня мозги были промыты пропагандой, что не может быть любви на фронте, только о том надо думать, чтобы как можно больше фрицев убить. Как будто одно другому мешает. Он мне в любви признался, а я оттолкнула его, хотя со всей силы желала броситься ему на шею. Возможно, это его и погубило. Господь всё видит. Жить больше не хотела, по ночам мне снился. Живой. После войны учиться пошла, в Московский медицинский, фронтовикам льготы были. Сейчас там же, профессор. Замуж вышла, двое деток родились. Человек хороший попался. Но не любила его, всё о Витеньке своём думала. Чувствовал он это, муж-то мой, может из-за того и умер рано. Сейчас и внуки и правнуки. Слишком поздно поняла, что человеку надо говорить о том, что любишь, не откладывая, при жизни, потом можно и не успеть. Наливай подруга. – Послушай-ка, Женька, — вдруг раздумчиво проговорила Валентина, когда бутылка с вином была уже опорожнена, — не съездить ли нам к Днепру, где наши любимые лежат? Окажем честь, прикоснёмся к прошлому, почтим памятью. Скоро сами они нас встречать будут в той, другой жизни. Недолго им ждать осталось…. место-то не забыла? – Многое забыла, но место то, как сейчас в памяти свежо. По широкой глади Днепра плыл венок, а у могилы стояли две пожилые женщины. Старая корявая берёза, свидетельница прошедшей жизни, сочувственно шевелила листочками. Одна из женщин, седая с лицом, на котором сквозь годы проглядывала былая красота, подошла к могиле, взяла горсть земли и поцеловала. Потом пошла в сторону реки. Она шла и целовала землю, целовала и плакала… |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Владимир Волкович | нравится 0 Дата: 25:09:2014 |