Когда исчезает электричество
|
- Дармоедство! – выкрикнул я, запихивая себе в рот целых три огромных бублика, и, рассыпая крохи по полу, махнул «хвостом сознания», который за странным стечением обстоятельств был очень похожим на веник, который привязали к ремню. - Сними это немедленно! – мама стояла в дверном проеме, сердито нахмурив брови. Это означало, что ей что-то не нравится. Я послушно поставил веник в угол, предварительно шикнув ему, чтоб вел себя пристойно, и опустил глаза, при этом продолжая жевать бублик и наивно полагая, что это останется незамеченным. «Это она еще не видела алюминиевую кастрюлю, которая временно служила мне «шлемом видения» и была всего лишь немного дырявая – должен же я как-то смотреть на мир», - такие мысли побуждали меня спрятаться как можно дальше. У меня было всегда интересное видение предметов – почему-то я всему давал двойное имя – как в биологических названиях, которые научные мужи переводят с латыни – тополь серебристый, кот дикий, человек разумный. Но, в отличии от этих названий, мои были гораздо оригинальней и имели палитру побогаче. Вот хотя бы «хвост сознания». Если подумать – бред какой-то. А зато красиво! И никто не догадается, что это веник. Все должно иметь в себе какую-то тайну. Так я себе решил раз и навсегда. Сейчас я ломал голову над загадкой более глобальной, чем мама на кухне – меня очень интересовало, куда делось электричество. Электрик электрикум – наверное, так я его назову. Или дротикус навигатикум. Чтобы никто не догадался. Даже я. Потому что, чем непонятней слово – тем интересней становится жизнь. Вот выйдите сейчас на улицу и скажите, что дротинус навигатикум исчез. Сразу те бабки, которые сидят на лавочках и все обо всех знают, бросятся по своих квартирах искать, чтоб, упаси Господи, не сожрал чего-то. Или проводку не погрыз. А скажи, что электрику отрубили… Они повздыхают, полтора часа будут вспоминать, как жилы при «советах», а потом продолжат обсуждать нового кавалера тети Веры. Мне очень нравилось, когда отрубали электричество. Тогда мы быстро ели яичницу с жареной картошкой, разбредались по своим комнатам и забивали на уроки большой болт. Мы – это я и мой старший брат Сашка. Он вообще не такой «подорванец», как я, но тоже «обезбашеный». Это так бабки говорят. Они все знают. Им все верят. К ним все прислушиваются. Но мы – нормальные. Вот я – так вообще – нормальней не существует. Я не скулю, чтоб меня отпустили на улицу погонять мяч, когда идет снег, не играю у соседей на нервах, как Макс с третьего этажа(хотя он всем говорит, что играет на каком-то тромбомбоне), не вылупаю глаза, пытаясь вмерцании двух огарков разглядеть – у кого было два яблока, а у кого – одно и решить – сколько осталось, чтобы завтра с гордостью об этом рассказывать учителю. Я копаюсь в свечке. В такие моменты меня больше всего раздражает, когда свет включается, когда ты только-только нормально «завтыкал». Такое чувство бывает, когда только заснешь в машине или поезде, а уже приехали. Вы не подумайте, само электричество мне нравится, но раздражают его внезапные появления, потому что из-за него я не могу заниматься любимым делом – копаться в свечке. Мне нравится копаться в свечках – когда разогретый парафин (или из чего их делают?) течет прямо на стол, а ты с готовностью всовываешь туда свои пальцы и чувствуешь, как он застывает просто у тебя на руке. Мне нравится также само слово «копаться». Оно какое-то необычное. Его мне подсказали бабки. Это они так говорили о Васе, который роется в мусорке. Вася – местный житель. Сезонный копотун. Он копается в мусорках все четыре сезона. Даже зимой. У Васи нет свечки. Зато у него есть фонарик. Но он не светит, потому что «сдохли» батарейки. Это так Вася говорит. Я думаю, что они там внутри точно сдохли, потому что с фонарика всегда прет карбидом и помоями. Как от Васи. Хотя он не сдох. Он может есть шаурму и не сдыхает. Может даже наесться беляшей, соленых огурцов, сметаны и запить сливовым компотом. Но чаще самогоном. Когда у Васи есть самогон, он забывает о батарейках. И о шаурме забывает. Даже забывает копаться. Он садится под мусоркой и жадно пьет. Как живую воду. А когда выпивает и выбрасывает бутылку, то кричит: «Порозводилось бомжей!», а потом снова копается в мусорке, бормочет себе под нос, что завтра же купит батарейки. Вы не подумайте – Вася не бомж. У него квартира. На первом этаже. Он иногда даже домой залазит через балкон. Это он так говорит. На самом деле у него балкона нету. В общем, есть только основа. Пол, или как там правильно… Еще когда Вася был столяром, а не сезонным копотуном, он хотел достроить свой балкон. Но сейчас у него на это времени нет. Он копается. Потому что от него ушла жена. К его директору. Но он надеется, что она вернется. Потому что Вася – на все руки мастер. А директор даже табуретку отремонтировать не может. Бабки не любят свечки. Не любят фонариков. Не любят ничего, кроме как сидеть возле подъезда и щелкать «семки». Им все равно, есть электричество или нет, но, когда его нет, они негодуют больше, чем все остальные. Когда я выросту и буду дедом, я не буду сидеть с ними на лавочке. Я буду лежать дома на полу. Поставлю перед собой свечку и буду «втыкать» на огонь. Как Саня. Он может смотреть на это чудо природы 25 часов в сутки. Или даже 26. Может даже не спать. Или спать с открытыми глазами и все равно вылупаться на огонь. Мне всегда было интересно – куда девается огонь, когда догорает фитиль? Он такой вообще странный – огонь этот – берется ниоткуда, исчезает в никуда… вот электричество – с ним все ясно – воткнул в розетку – есть, вытянул – нету. И искать его не нужно, как огонь первобытные люди искали. Но больше всего убивает, когда что-то необходимо найти, а света нет. Такое всегда бывает. Когда исчезает электричество, жизненно важно найти лавровый лист в загроможденном ящике, хотя мама картошку с лаврушкой никогда не жарила. Бывает так, что необходимо найти какую-нибудь книгу. Ведь «под свечой» читать намного интересней. Точней угадывать или даже выдумывать, что же там в той книге написано. Но мне не нравится читать то, что я сам написал в тетради. Потому что я и при свете не всегда это могу прочитать. Не потому, что я не умею писать. Я умею, но очень неразборчиво. Просто почерк у меня такой. Красивый, но неразборчивый. Наверное, буду писать когда-то стихи. Стихи мне не нравятся. Когда я искал в шкафу плоскогубцы, то на меня упал Шевченко. Тоесть не он сам, а его стихи. Я сразу же пожалел, что туда полез (все равно ведь не видно ничего), а еще о том, что запер «Кобзаря» на самую высокую полку. Тогда мне показалось, что эти стихи выскочили из книги и попадали мне за шиворот. Некоторые даже повисли на ушах и запутались в волосах. Я всегда знал, что слова бывают колючими, но эти какие-то даже буквус убивакус. А некоторыми словами можна даже убить, а вы думали? Когда-то соседа нашего словом убило. Обычное себе слово – «мечта». Это у нас так магазин назывался. А сейчас он называется просто «Продукты», потому что старая вывеска где-то потерялась, после того, как на соседа упала. У нас всегда что-то ломается. Каждый день. А когда исчезает электричество, то ломается еще больше. Вася когда-то заходил в подъезд и поломал себе руку. Хотя электричество тогда было. Просто лампочки не было. Потому что он ее выкрутил и вкрутил у себя в квартире. И сейчас у него на всю трехкомнатную квартиру только одна лампочка – в туалете. Потому что он там читает Мопассана. А потом цитирует его «Пампушку» свои «девкам». Они тоже копаются. Но они не сезонные копотунки. Они постоянные. Это им Вася всегда обещает, что купит батарейки и лампочки. Хотя зачем ему эти лампочки ментальности, если он все равно за свет не платит? Кроме Васиных рук, без электричества ломаются холодильники, бормашины, циркулярки и электрички. Мне всегда было интересно – почему поезда и электрички одинаковые, а называются по-разному? Наверное, потому, что в электричках почти нет проводников. По крайней мере, в тех, которые я видел. Проводники в электричках никогда не дают постель, не шутят с пассажирами и не разносят чай. А еще, кроме чая, проводники могут разносить пиво. А к пиву у одной моей знакомой проводницы есть только водка или яд (хотя, какая разница?). Вообще поезда – очень интересные существа. Никто никогда не знает, глее у них голова, а где хвост. Вот тетушка на вокзале говорит, что прибывает поезд такой-то, на такую-то колею, отсчет вагонов с головы поезда. А голова находится посредине состава. А средина находится между 15 и 17 вагонами. А 4, 12, 14 и 16 вагонов просто не существует. Но чем хороши поезда, так это тем, что они быстро ездят. Особенно мне нравится высовываться с окна при полной скорости. Когда, знаете, даже щеки за уши задувает. Но мне когда-то в туалете так голову прищемило, что я теперь не высовываюсь. Я теперь люблю стоять между двумя поездами, когда они, как говорит Саня, «на полной скоростухе» мчат к своим станциям. Это такие ощущения, как у волка из «Ну погоди!», когда его на пароходе подбрасывало дымом. Мне вообще много нравится такого, от чего мама закатывает глаза и вслух молится. Она, как только говорит: «О, Боже!», я сразу убегаю в другую комнату. А зачем я ей буду мешать? Ее раздражает то, что я глубоко ныряю. Как нырну, то минуты три ползаю по дну. А она бегает по берегу и мяукает, все хочет в воду запрыгнуть. Хотя плавать же не умеет! Когда-то дядь Степу заставила меня спасать, потому что думала, что я утонул. Дядя Степа – это отдельная история. Слыхали стих: «… дядя Степа-великан, имеет клюв, как пеликан…»? Наш дядя Степа совсем не великан. Он маленький, пузатый и лысый. Да и плавать не умеет. Я и не знал, за что его тянуть, потому что эго лысина хиромантическая к этому неприспособленная. Короче, невыгодный из него утопленник. Извините, спасатель. Зато он классно гоняет на своем «Ланосе»! Когда рядом с ним сижу, то меня прямо в кресло вжимает в кресло. Но он говорит, что по городу очень быстро ездит нельзя, потому что штрафуют. Без электричества поезда и машины наверное будут ездить. А вот электрички – нет! Разве что их кто-то будет толкать. Или тянуть. Как, знаете, в Корее. У них собаки все таскают. Я вот почему-то думаю, что «хот дог» корейцы придумали. Хотя я себе и не представляю, как это – хот дог. Наверное, бегает себе собачка по городу, пока нагреется, а тут ее – хвать, еще горячую – и на булку! Сверху кетчупом или майонезом помазать, чтобы псиной не воняла, и пойдет. У меня когда-то был собака. Пират. Почему Пират – не знаю, так назвали. Я хотел его просто Собаком назвать, тогда еще говорить не умел. А уде когда научился, то привык, что он Пират. У нас тогда часто выключали электричество. Экономили, наверное. И тогда Пират был бедный. Точней, богатый. Ведь от нечего делать (по телевизору показывали в это время только тайны черного экрана), мы вчетвером уседались в санки, а Пират, радуясь тому, что его спустили с цепи, таскал нас по всех своих «нычках». Некоторые люди не любят ездить на собаках. К нашего соседа Миши не было собаки, потому он впрягался в санки сам. И катал в них свою младшую сестренку. Она была настолько маленькой, что не умела сама одеваться, потому Мишка ее одел, как мог – на голову намотал три платка, а сапожки забыл. Вот так выкачал ее в снегу, потому что, как наш Пират, таскался по всех кустах, что у нее пальцы на ногах до сих пор нечувствительные. Но санки санками, а мне нравятся гонки. Тоесть не настоящие гонки, а такие, как на приставке. На настоящих, если разобьешься, то уже навсегда, а в виртуале у тебя есть еще несколько запасных жизней, как у кота. Еще до того, как нам с Саней купили приставку, мне всегда нравилось смотреть гонки по телевизору. Я даже брал руль от старого инвалидного «Запаргана», который остался папе в наследство от деда, и представлял себе, что это я так рулю. Когда-то так увлекся, что даже в школу с рулем пришел. Весь в папу, как говорит мама. Папа в детстве мечтал стать космонавтом. Специально тренировался. Запасался полезными веществами (яблоками, картошкой, пирогами), обливался водой (правда теплой, потому что холодной ему его мама не позволяла – а вдруг заболеет?) и делал на качелях «солнышко», пока они не отломались и не залетели с моим папой в кусты. Когда он походил с месяц в гипсе, то решил, что хочет быть доктором. Может быть потому он залихватски вправлял зубы всем своим знакомым и даже незнакомым. Но, когда пап однажды узнал, что наш участковый доктор умер, потому что его покусала бешеная лиса, то на некоторое время остался «без работы». Тоесть был безработный гомункулюс. Это такое слово бабка придумала. Соседка. Она, как я, тоже слова подбирает по принципу «Чем непонятней словосочетание – тем лучше!». Она очень любила фильмы про войну. Эти фильмы вообще тогда были очень модными. Других, наверное, просто не было. Вот это она и подсадила папу на Штирлица. Точней, на кино про Штирлица. Наверное, вам уже не нужно рассказывать, кем после этого хотел быть мой папа. Он настолько вжился в эту роль, что, когда его мама (моя бабушка) послала в магазин, не удержался и на вежливое приветствие главы райсовета проорал, вытянув вперед руку: «Хайль, Гитлер!». Вот тогда были разборки! Деда с бабой чуть в Сибирь не сослали! А он стоит, наивными глазами моргает и удивляется: - А что – Штирлиц же так говорит! Почему ему можно – а мне – нет? Хочу быть Штирлицем! Но, если бы в то время, когда показывали эти фильмы, не было электричества, то и не было бы о чем в райсовете неделю разговаривать. Тогда электричество часто выключали. Не знаю, как это связано, но соседка говорит, что именно из-за этого у меня так много дядь и теть, которые, к тому же, практически все родились или летом или осенью. Я ей уже объяснял, что зимой аисты не прилетают, потому лето у них – самая горячая пора. А она мне за это давала печенье, говорила, чтоб хорошо учился и на полчаса задумывалась. Наверное, потому, что аисты ее не любили. Потому что когда-то, когда они еще жили в селе, ее муж сжег у длинноногих гнездо. Именно поэтому и них, наверное, и не было детей. Учился я и так хорошо, без ее печенья. Но учиться мне никогда не нравилось. Именно из-за этого перебои со светом были едва ли не единственной отрадой в жизни. И, когда оно включалось, меня это очень раздражало. Когда включается свет, мама заставляет идти делать уроки. Самое обидное то, что учительнице не соврешь, что света всю ночь не было, потому что учительница и есть моя мама. Она всегда что-то пишет, несмотря ни на что – есть свет или нет, холодно или тепло, хочет она или нет. А все потому, что ее завучка заставляет. Сама, наверное, писать не умеет. Я думаю, это от мамы у меня такая тяга к изысканным словам. Хотя, возможно, это от того, что исчезает электричество. Ведь, когда у человека много свободного времени и ей нечем заняться, кроме самоедства, самосовершенствования, самообразования и еще многих всяких «само», по, порывшись немного в своей голове, можно всегда найти что-то интересное. Вот Саня конфету когда-то в своих патлах нашел. Человек, оставленный сам себе, открывает в себе много возможностей. Я, например, уже научился читать, придерживая в зубах фонарь. Но мама об этом не знает. Ни о фонарике, который мне Вася сезонный копотун продал, но о всех моих «само», ни о том, что я вот здесь написал. Потому сейчас придется вставать, брать ручку и идти к столу учить уроки, потому что только что включили свет… |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Кот Ельпитифор | нравится 0 Дата: 15:10:2012 |