Грустно глядеть из окна кардиологической больницы: капельками застывшая на стеклах грязь, белые халаты врачей, бесцветные лица больных, черные тени сидящих на крышах ворон…
Я сидела закрыв глаза, чуть откинув голову, губы чуть заметно шевелились. Врач сказал, что возможно кровохарканье, а то и рвота кровью, что из-за порока сердца скапливалась в легких. Я думала об этом, когда почувствовала взгляд соседа на своих трепещущих ресницах закрытых от солнца, закрытых на все глаз. Это был мой врач. «Ты голодна, - сказал он, - вместе пойдем на перерыв, а потом погуляем». Опять заметил в уголках моих губ следы подсохшей крови.
«Человек, который читает больше, и понимает больше, если же вокруг есть хоть чуточку мистики, то он сам кажется себе избранным, исключительным». Мы спускались по лестнице, а он говорил о пророках – иронично, словно высмеивая. Я была уверена, что он говорит о себе, поскольку понимает, что я ощущаю его пророческую сущность, в противном случае не верила бы, что он может вылечить меня. В кафе он взял мою руку и сказал: «У тебя умные глаза». Я смотрела на троицу у него за спиной: отец положил тяжелую и теплую ладонь на голову сына, и я затосковала по отцу, захотелось заплакать, но я застеснялась. Именно в этот момент он и сказал: «У тебя умные глаза». Мой отец погиб на войне, его именем даже назвали школу. Врач смеялся совсем так же, как он. Сказал: «Если в семье рождается ребенок с пороком сердца, то в этом никто не виноват. Один из ста родившихся от здоровых родителей ребенок так или иначе страдает каким-нибудь пороком сердца». Я только один раз обвинила родителей: когда я еще училась в школе, то за то, что мешала вести урок, моя учительница сказала мне: «Думаешь, если ты больная, то тебе все можно?». Я была еще маленькой, но все поняла. Сбежала из школы, из дома… Отец нашел меня сидящей на сырой земле, подхватил, прижал к себе, отнес домой. В тот день я в первый и последний раз увидела его плачущим.
«Хочешь, прогуляемся вместе?» То был голос врача. В это самое время я все время думала: только бы началось кровотечение – мне было противно ощущать теплый и неопределенно сладкий привкус в собственном рту. Противно было от того, что я завишу от своего сердца.
В машине я чувствовала себя беззащитной. После того дня, когда мы сблизились и возвращались с прогулки, нам захотелось посидеть в тени абрикосовых деревьев, и мы по ошибке свернули на кладбищенскую дорогу. И вся та путаница с дорогами, которые у нас случались потом, были связаны, думаю, с той первой ошибкой.
«Мы были вместе, когда увидели отрезанную голову девушки. Она была армянка, ее звали Нара. Голова и тело лежали в метре друг от друга. Я подошел вплотную. На впадинке таза собрались все цвета – белизна кожи, зелень травы и пурпур крови. Она была красивой и нам было очень жалко ее. Лилит не заплакала: она действительно была очень храброй. Сегодня день ее рождения. Она единственная женщина среди лежащих на Ераблуре парней. Когда в нее попали, я был далеко, но услышал ее крик».
Он взглянул на меня, а я смотрела на надгробие и думала, что врач сошел с ума: кто же водит больную на кладбище?.. Но во время его рассказа я увидела и услышала все: и крик девушки, и полуиспуганные взгляды парней… Потом, в годовщину смерти отца, у меня однажды тоже было видение… в моих ушах звучали крики , я была среди них… вокруг меня не было ни людей, ни звуков, ни тени, но я видела, слышала, ощущала их. С дороги внизу – звук работающего мотора, потом, прямо впереди, дымящееся села… Я действительно явственно видела с холма их дома… Уже через много времени после этого, когда я написала ему обо всем этом, он ответил: «Девочка моя, ты умная, ты пишешь, а у писателя всегда бывают видения, поэтому не бойся их». Но я писала, потому что ужасно боялась смерти. И догадывалась, почему он привез меня сюда: хотел, чтобы я прикоснулась к надгробиям.
Он продолжил шепотом: «Я хотел вернуться – не дали: я тоже был ранен. Ушли в тыл. Не знаю, сколько часов прошло, пока все немного не успокоилось. Я подозвал Марто, сказал ему: когда хряка кастрируют, когда он перестает визжать, он, чуть не водя мордой по земле, отыскивает свои отрезанные яйца и съедает их… Мы должны вернуться и принести Лилит – не должна она оставаться там…» Вместе с Марто мы принесли тело. Она даже мертвая была красива. Зеленая форма очень шла ей». И положил руки на камень, словно погладил. «А Мартика убили на следующий день. Так исстреляли его эти пидоры, что когда говорил, голос доносился из спины…» Я опустила глаза: мне стало неловко за ругательное слово. Интересно, подумала я, чего не хватает врачу, раз он ругается – может, давно не был с женщиной?..
«Посмотри, все ли на месте?» - спросил Мартик, беспомощно улыбнулся и умер. Точно такую же улыбку я увидела и на его лице. Он взглянул мне в глаза и с казал: «Ты ведь очень маленькая девочка!..» Положил руку мне на голову. В этот самый миг я и влюбилась – из-за его прикосновения, беспомощную улыбку, «маленькую девочку».
Когда у меня начался приступ, мы оба сидели, опершись о надгробный камень Лилит. Когда после долгого глядения на солнце отвела взгляд, почувствовала холод в глазах. Не хватало крови, под левой грудью давило, началась одышка… Все тело сразу покрыл липкий сладкий пот. Он засуетился, вскочил, обнял меня за плечи, уложил на свои ноги, воскликнул: «Что-нибудь влажное, что-то мокрое… где взять… машина далеко…» Я показала глазами на свою сумочку, он вскрикнул: «Молчи, ничего не говори, тебе нельзя сейчас ни говорить, не шевелиться!» - вытащил из сумочки влажные салфетки и обнажил мою грудь. Движения его были резки, но я почувствовала его страх, дрожь рук и исходящий от них запах лекарств… Груди мои налитыми, как у зрелой женщины. Увидел под обнаженной грудью шрамик – они были знакомы друг другу, - и очень осторожно и нежно приложив нагревшуюся от жара рук влажную салфетку так, чтобы не прикрыть коричневое… Когда я откинулась назад и уперлась спиной в его живот, увидела на своей белой груди его старые руки – с выступающими венами и прозрачной кожей. Это было как черное и белое, как свет и тьма , но теперь я поняла разницу – она была в словах «маленькая девочка»Он смотрел. «Красивые?» - спросила я. Он улыбнулся, повернулся в сторону Лилит и, наверное, сказал про себя: «Твои тоже были красивы». Да нет, не наверное, а наверняка. Тоже сделал шаг назад, уперся в надгробие. От его жаркого живота моя спина покрылась потом. И плохо мне было, и сразу три спины ощущала я – свою, врача и Лилит, а ее собственная упиралась в бесконечность, неопределенность, в пустоту… Мы опирались о Лилит…
Потом, уже в машине, он рассказывал мне, что наркотики одурманивают, что у организма есть собственная цивилизация, что он быстро выводит из себя вредные и ядовитые вещества, поэтому наркотики вызывают частое мочеиспускание. Опираясь о руль, он очень серьезно объяснял мне, что вообще вся природа такова: акация, например, чувствуя, что животные поедают ее, сообщает об этом другим своим веткам, и те успевают выработать в листьях яд… Он все говорил и говорил в пустоте, но я не вникала в его слова: ждала, когда он пойдет помочиться, чтобы поразмышлять… Когда проснулась, то мне было уже намного лучше, я, наверное, была у него дома и чувствовала тот же взгляд, что и тогда, сидя в больнице перед окном. Он обнял меня за плечи и вдруг спросил, девственница я или нет? Я удивилась, хотя там, на кладбище, и ощутила его вожделение. «Жить половой жизнью тебе можно, а вот беременеть – нет». Я думала о том, как бы снова не пошла ртом кровь. Он посмотрел на меня, нежно поцеловал в губы, сказал: «В самый первый раз она была со мной». Это он о Лилит. То, что он постоянно упоминал о ней, нервировало меня. «Когда я, раненый, оставил ее лежащей, из нагрудного кармана быстро-быстро диктовало мне мое внутреннее художественное эхо. Я даже написал о том, как прекрасна была она в своих зеленых одеждах…» Он снова очень осторожно поцеловал меня и сказал: «Я и о тебе тоже написал рассказ. Когда ты в больнице выходила из моего кабинета, я увидел, что глаза у тебя влажные и что ты очень красива. И маленький шрамик на твоей груди тоже был очень красив – тугой и напряженный на гладкой коже. Ты лежала в палате без сознания, лунный свет падал из окна на тебя, прямо на шрам… ты явила мне множество прекрасных видений, и я написал об этом. Хочешь прочитать?» Я чувствовала себя ужасно беззащитно, хотелось заплакать. Он принес свой рассказ, но я не захотела читать. Он сидел спиной ко мне, я подошла к нему сзади, прильнула к его спине и начала целовать как сумасшедшая. В этот момент мне казалось, что я мщу за смерть Лилит, за то, что не забеременею, за рассказ о себе, когда спала, за последующие усталость, пустоту и тоску… На мои дикие, беспорядочные движения он отвечал нежно, бережно, осторожно. Он любил меня, а я пыталась скрыть свои слезы, но и хотела, чтобы соленое смешалось с теплым привкусом во рту. А потом, когда все кончилось, он ласково взял мою голову со своего плеча и аккуратно положил на подушку. Я уснула.
Утром позвонили из больницы, и он ушел. Зайдя в туалет, я увидела смятые листки его рассказа. Нагнулась, подняла, решила прочесть. Развернула и увидела завернутый в них полный спермы презерватив. Опершись о дверь, смотрела на свои зеленые носки – это он их надел… Ощущение было такое, словно за спиной опять все та же усталость и пустота… |