Ты помнишь завтрашнее,
грядущее видя воочию,
скажи, моя Кассандра страшная,
в яром трансе ворочаясь,
скажи, наступит ли
мир завтра?
Ну что ты насупилась,
мерзавка?
Девятью опоясанный безднами,
с понедельника и до пятницы
я кидался словами скабрезными,
чтобы няньки небесные спятили,
пока, опустошенный до чиста,
преданный твоему лишь образу
не сдох в пустыне одиночества,
говоря попросту.
Неужто ты, дщерь суккуба,
забыв о наших оргиях,
не станешь моею сугубо
где-то у ада на задворках
и не спустишься в сады Сатанатория,
оплесканная, омытая Стиксами,
тарабарщину тараторя:
«И маски ада иксами»?
Совершенная, как Мебиуса лента,
и простая, как листья боярышника,–
разве можно спутать тебя с кем-то,
моя сумрачная барышня?
Я знаю, ты можешь вызволить
мою душу, как тень Эвридики,
снова юной и невредимой –
той, какою была она сызмала.
Ну же восстанем весело,
мы, рожденные в пене язычества,
и замесим кровавое месиво
на пиру у Ее Величества!
Когда тени загустели смолами,
как букашка в агате, свет застыл,
боги высекли тяжкими молотами
ненасытную суть Ее Светлости.
Долой, к чертям собачьим
весь мир вчерашний!
Давай о Войне посудачим,
сидя в разрушенной башне.
Тело мое, как картечью,
поцелуями искалечено.
Прочь человеческое и человечье!
Да здравствует человечина!
|