Я работал до рези в глазах, до звезды,
Проколовшей вечернее небо; не скоро
Еще полночь. И значит – два локтя упора,
И на лбу – глубоко режет мысль борозды.
Так я времени жег отпущенный порох,
А его – как я мнил – отсыпали ворох.
Вот чудак! Впрочем, все мы, когда-то давно,
Мнили, глупые, что не минуем бессмертья.
Или, может быть, просто забудемся сном,
Но, не так, чтобы – в гроб! И не нас будут черти,
Улыбаясь во всю свою харю, встречать,
Чтоб смолою и вилами там поучать.
Эк, меня занесло – возвращусь-ка назад:
Снова стол, снова полночь, преддверие лета,
И в сиянии ламп экономного света,
Вдруг заладился стих; строчки в правильный ряд
Из подобранных слов на мысль нанизались;
Поддались, наконец, а раньше – брыкались.
Значит, воду сегодня не буду толочь!
Значит, все получилось – не будет обузой
Эта звездная, теплая, тихая ночь.
Опершись о плечо мне, знакомая Муза –
То бишь, Ангел, по-нашему – шепчет слова,
И теперь поспеваю за ними едва.
Я не важный каллиграф и мой карандаш
Наотмашь поспешает по белой бумаге.
Продерётся за мною по этим следам
Нитевидным, мой преданный чтец-бедолага?
Что, еще ты плетешься, еще не устал?
Ну, спасибо, что вытерпел – скоро финал.
Пусть вокруг говорят, что на свете чудес
Нет уже! Ну, а музыки как же рожденье?
Или, скажем, схождение стихотворенья –
Наподобие Духа языков – с небес?
Сколько всяких чудес затаилось и ждет,
Когда кто-нибудь, все же, за ними придет!
|