Жили-были... и конец
|
Быстро-быстро пока мама не увидела, не услышала, не узнала, не почуяла, пробежать по длинному, чёрному, страшному коридору. В пещерном пространстве, отталкиваясь от стен, высоченного, уходящего в бездну потолка, корявого, неровного пола обозначается тяжёлая поступь непослушных ног. К ровным без изгибов потным ступням, сонным и по-утреннему ленивым, прилипает мелкий мусор. Скорее, скорее, туда, в пространство, в котором всегда пахнет. Иногда вкусно, сладко, так, что нужно скорее кушать, иногда неприятно, нехорошо, тошнит. Туда, где светло – светло. Не так как всегда. Светло по-другому – ярко! Подошла к светлому. Улыбнулась. Нельзя открыть все глаза. Получается, смотреть, когда закрыть и чуть-чуть подглядывать. Видно плохо, почти так, когда плачешь. Нужно что-то сделать. Обязательно что-то сделать! А, вспомнила! Карабкается на подоконник. Не получается. Пыхтит, сопит, возиться с непослушным телом, - никак не совладать. Ах, как плохо! Ничего то она не умеет! Нужно плакать. Кода что-то не получается – нужно плакать. Она это помнит очень хорошо. Но плакать нужно, когда кто-нибудь видит. Плакать одной – вовсе необязательно. Вспомнила! Скребя неприятным звуком пол, подтащила расшатанную табуретку. Встала в полный рост. Качается вместе с табуреткой. Можно упасть, и тогда плакать. Но плакать нельзя – мама услышит. Большая поперечная щель поделила старый, сто лет некрашеный подоконник на две равные части. Образовавшееся пространство – забито грязью, мусором, пылью, и делает больно. Перевалила тело из стороны в сторону, поелозила коленями, но больно не перестало. Забыла. Высунув от усердия язык, повернула – открыла, потом опять: повернула - открыла. И просунула голову. Много, очень много! Ах, как много! Такие же, как то, из чего мама делает невкусную еду, которая застревает, и не хочет проваливаться, которую надо плевать, но мама не разрешает и ругается. Мелко-мелко затыкали по лицу, оставляя мокрое. Она улыбалась. Хорошо! В улыбку добавила голоса – Ахыыыыыы…. Форточка маленькая – лицо большое, - застревает. Хочется, чтобы всё лицо вышло куда холодно. Но не получается, застряла между рамами. Больно, но плакать пока не хочется. Лицо мокрое, а они все прикасаются и лижут и щиплют. Они говорят тихо, совсем шёпотом, но она понимает их. Она слышит и радуется, что они говорят с ней. Слышит, что они очень довольны, что она показала им лицо. Радуются, играют. Играют весело с ней. Она любит играть весело. Когда весело, тогда хорошо, приятно. И совсем не хочется плакать, и кричать, и бить ногами, головой и сердиться. Ещё они очень пахнут хорошо. Рот открывается сам собой, хватает густую вкуснятину. Хочется и хочется. Всё мало и мало. Отчего мало? Не знает. Мало и всё. Мама сердиться, говорит - не надо жадничать. Она не знает как это, но ей всё - равно мало. Всегда. Вот и сейчас стоит, несмотря на боль в коленях, несмотря на то, что по всему телу проступили маленькие – острые. Совсем не похожие на тех, что за окном, - неприятные. Всю её истыкали, покрасили в другой цвет. Какой, она не знала. Знала что другой - нехороший, некрасивый. И ещё тело не как обычно. Оно мелко-мелко шевелится в разные стороны. И в ушах гудит. Сильно. Но всё равно она не уйдет, - будет смотреть. Глаза уже смотрят как всегда. Мокрая холодь, с лица стекает вниз, делает холодно больше и больше. Протискивает руку. Не получилось – не проходит, застряла. Мешает. Убрала лицо, просунула. Она длиннее головы. Голова не может далеко, рука, может. Рука вся в мокром. А лицо наполовину, не всё. Потом другую руку. Уже знает, что голова мешает, уже всё поняла. Потом придумала две руки. Приятно и смешно. Только больно. Форточная перегородка заставляет противно стонать Ааааааа! Ооооо! Ыыыыыы! Никак не усмирить, не уговорить. - Зина! Испугалась. Испугалась сильно. Когда кто-нибудь – любой так говорит «Зина!», нужно повернуться, всегда нужно повернуться. Иначе рассердятся. Мама всегда сердиться лицо злое, она кричит: «Ты что, глухая? Зову…зову…зову….зову…». Но она повернуться не может. Не может быстро. Нужно убрать руки, потом только встать туда, где сидят. На ней нельзя вставать, и мама сердиться поэтому. Но если не встать на которую сидят, можно упасть, и будет больно не так, как делала старая деревяшка кусачая. Выпростала из форточки руки, встала на табуретку. Мама держит, где спина. Мама боится. Мама всегда боится. Когда боится – пугает Зину: - Сколько раз говорила – не вставай на табуретку! Свалишься, всю морду разобьёшь! Горетымоё! Сколько раз говорила – нельзя форточку открывать! Нельзя. Поняла? Поняла или нет? Простудишься! Горетымоё! Громко закрыла. Повернулась, смотрит страшно. Так, когда нужно бояться. Зина заплакала. Когда плакать – мама вначале сердиться ещё больше, но потом, говорит: - Перестань реветь. Я не ругаюсь. Только запомни – в окно нельзя высовываться. Поняла? Поняла, я спрашиваю? Потом уже не будет громко. Тихо: - Иди, умойся. Помой руки и лицо. Помнишь где лицо? Покажи мне, где нужно мыть. Зина, ты слышишь меня? Покажи, где нужно мыть! Молчит, потому что забыла. Знала и помнила когда была там, где светло, теперь боится показать не правильно, и мама рассердиться. - Вот, - шлёп, шлёп, шлёп, быстро, там, где пониже, чем можно смотреть. Рукой мама. - Вот! Вот это лицо! Его нужно мыть. Вода! Ты помнишь воду? Открой кран. И помой вот это, – шлёп, шлёп быстро рукой, не больно. Там где смотреть можно и всё видеть. Где рот. Рот Зина помнила всегда. Он ей нравился. Он был очень красивый. Яркий, и блестит. Блестит когда мокрым внутри сделать на рот, и тогда блестит. - Иди же. Ну, иди! Ойгоретымоё! Ванна! Где ванна? Ай, ладно сама тебя умою. Уж проще самой сделать. Тебя пока дождёшься – вечность пройдет. Тебе ведь шестнадцать лет уже, а ты так ничему и не научилась! Пошли. Горетымоё! Мама взяла за руку. За ней нужно идти. Идти и тихо. Чтобы не рассердилась. Она помнит, что её называют Зина, Горетымоё, и ещё запомнить нельзя - сложно. Она иногда помнит. Иногда нет. А теперь вспомнила! Ещё она называется Наказаниемнезагрехи. Зина не любит, чтобы её так звали. Мама называет её так, когда есть тётеньки. Когда тётенек нету она – Зина и Горетымоё. Тётеньки красивые, добрые, мама им делает заказ. Мама говорит - заказ. Делает заказ она тоненькими палочками, острыми – больно. Очень больно. Зина плачет, когда палочкой тыкать. На палочки, нужно делать из круглого со всех сторон. Из круглого – тонкое, длинное, тянется. Палочки делают быстро-быстро, и получается тётеньке заказ. А тётенька радуется. И мама радуется и Зина. Когда тётенька приходит, она боится Зины. Она не смотрит. Глаза убегают. Лица не видно и глаз не видно. Тётенька не может смотреть. Зина уже знает, что её бояться. Все. Всегда. И она хочет, чтобы не боялись, она улыбается. Ещё приносит красивые посмотреть – мягкая в голову нужно, чтобы красиво. Тянется и не тянется. Похожая на то, что высоко, там, за окном, ярко светит – смотреть нельзя. Когда не светит, тогда мокро или мелкие крупки. Бывает, что просто не светит. Не греет не тепло. А её мягкая, которую в волосы светит всегда. Ещё мягкий, красивый, грустный. Мама говорит, что у него на голове большие уши, а Зина знает, - это не уши, это - глаза. Зачем большие уши? А вот лишние глаза не помешают. Можно всё рассмотреть. Внимательно. Зина знает, что она невнимательно всё смотрит, и за это её ругают. Но у неё нет таких больших глаз. За глаза трогать нельзя – ему очень больно. Он плакать будет. Показывает издалека. И когда тётя тянет руки: «Что это у тебя, зайчик? Дай мне поиграть…», - бьёт тётю по рукам, прячет и плачет. Его нельзя трогать – ему больно. Но когда не просят, и не протягивают руки, не берут за глаза, тогда можно – смотри. Ещё есть круглый, как то, из чего мама делает заказ. Он высоко может до потолка, когда его заставить, сильно – он сильно до потолка. Когда не трогать он молчит. - Что там у тебя? – говорит тётя. - Мячик? Ой, какой хороший мячик! То, что высоко может, мячик, она даёт тёте. И тётя делает ему высоко, он от пола бум, бум, бум, и смешно. И тётя больше не боится. Она - смеется. Потом даёт вкусно. Но мама не разрешает. - Ох, зря вы её балуете. Привыкнет – требовать начнёт. А мне с моими доходами, конфеток не купить… Да и нельзя ей - и так зубов нету... Потом мама сердиться: - Зина, не мешай! И они долго с тётей говорят. Зина сидит на диване и слушает. Мама трогает тётю, делает её лентой. Потом берёт то, что можно делать на бумаге, только по бумаге, если по стене, или на столе, или на теле, - мама ругается. Полосу или завитки, или просто так… Мама делает тем, что можно делать завитки и всё такое, и всё время говорят они с тётей. - Так чё уж теперь, куда её сдашь? – мама говорит. - Этомнезагрехи. Я ведь от женатого родила…. Рукавчик какой делать будем? Как в журнале или в три четверти? - Вы что посоветуете? - В три четверти. Молодая была – дурочка. Думала – любит меня, хотела ребёнком привязать. А он как узнал, что беременная, так и пропал. Ирод окаянный. - Да, в каждой избушке, свои погремушки…- весёлая тётя говорит. - Воротничок думаю стоечкой сделать. Вы как на это смотрите? - Отложной всё же лучше. Мне кажется… А вы как думаете? - К этой моделечке больше стоечка подойдёт. А вообще хозяин – барин... Другая тётя вовсе не смотрит. И не делает круглым бум, бум, чтобы до потолка. Она отворачивается. Ей не хочется показывать яркое, которое всегда светло, и не хочется показывать тёплого у которого глаза. Мама делает её маленькой ленточкой, потом пьют чай. Вкусное тётя не даёт. Зина обижается, и уходит смотреть в окно. - Мой! Сама мой лицо… Нешто трудно запомнить? Ну, мой давай! Вот так! Вот так! Мама больно делает, заставляет лицо руками закрыть, чтобы не видеть. Нужно не видеть, и делать мокрым. Когда там, где светло, мокрое – хорошо. Когда закрыть, чтобы не видеть, и мокрым, где темно и не вкусно пахнет – не хочется. - Всё, слава тебе господи умылись... Бери полотенце, вытирай. Вытирай, говорю! Ну, всё, всё хватит! Пойдём есть. Есть то хочешь? Зина радостно кивает головой. Она знает, нужно кивать. Она должна слушать маму, и кивать. На белом, которое можно разбить – тоже круглое, разное – белое и яркое. Яркое вкусно белое – нет. - Белок тоже ешь! Ишь моду взяла, в еде ковыряться! Чай не миллионеры. Доедай до конца! Зина мычит, и топает ногами: - Неэээ хачыуууу. - Ну ладно, ешь желток. Не ори, да не ори ты! Слышишь, не ори. - Я ведь в город то из деревни приехала. Хотела поступить в техникум на медсестру. Да куда там! В нашей деревенской школе, какое учение то? Два учителя на всю школу. Один физику, математику, химию преподаёт, другой всё остальное. Вот тебе и знания. Пошла на завод комбикормовый. Комбикорм, это еда, для животных. Нигде не тянет? Не жмёт? Вы скажите, я переделаю. Может горлышко ажурно обвязать? Нет? Ну, как хотите…. Там хорошо – общежитие, зарплата приличная. Только вот работа пыльная ужасти! Я ведь все лёгкие себе забила пылью то. Профзаболевание у меня, сама сейчас на инвалидности, вторая нерабочая. Вот вязанием подрабатываю. Да и Зину не бросишь, за ней глаз да глаз. Давеча ведь чё выдумала! Открыла дверь и как только смогла то? Ну и значит, пошла себе, гулять! Чуть под машину не угодила. Еле выловила… Потом жидкое, тёплое. Надо пить. Сладко. Чтобы сладко вкусно, мама горки маленькие белые сыплет. Потом железной, твёрдой – дидли, дидли, дидли, дидли, долго. У Зины кружиться голова. Смотрит на блескучее, и кружиться голова. Потом пьёт. Вкусно. Хорошо. - Чё лыбишься, вкусно? Мама добрая, и Зина не плачет. Мама не сердиться, и Зина может улыбаться. Сильно улыбаться, пока рот не заболит сильно. - Ну, всё, попили-поели, пора за дело приниматься. Ой, грехи мои тяжкие! За дело… Когда за дело мешать нельзя. Мама там, где светло. Палочки а к ним прилеплено тонкое мягкое. Потом из мягкого тонкого, – всё больше и больше. Тёти хотят, чтобы тепло. - Ой, Анастасия Викторовна, тепло то как, аж вспотела! - Нитка хорошая, это ж шерсть. Вещи этой сносу не будет. Только стирать нужно аккуратно – в прохладной воде, на руках. Сушить в расправленном виде. У меня тут случай был: женщина одна, с виду приличная, взяла, да и в машинку кофту сунула. Потом ко мне – что это такое?! Один раз одела, она вся расползлась! Я эту вещь носить не могу! Это не вещь, а дерьмо! Представляете, так прямо и сказала – дерьмо. Отдавайте деньги! А я месяц вязала. Там рисунок сложный очень, да и фигура у ней ненормальная – грудь огромная, спина короткая, а бёдер и нету почти. Коробочка и есть коробочка. Ну, я тут конечно тоже голос напрягла - говорю, а вы как стирали то? Ну, она конечно пунцовая стала – стыдно. Так и ушла ни с чем. Она видно думала, что я дурочка, не соображу что к чему. Ан нет, не угадала. Считай деньги на ветер, из-за своей лени выкинула. Резко, громко, прямо в уши. Уши хочется закрыть. Нужно встать. Мама встаёт, недовольная: - Кого ещё черти принесли? Зина за ней. - Не твоего ума дела - сгинь! – мама кричит, чтобы ушла. Но нет. Надо смотреть. Там что-то интересно. Баба Валя! Баба Валя! Баба Валя называется ещё крёстная. Зина завыла утробно и повисла на шее бабы Вали. - Клосная! Клосная! Шепчет, целует. Вкусная, вкусная баба Валя! Пришла! Пришла! - Ну, всё, всё Зиночка, дай пройти то. Дай я пройду, разденусь, и покажу, какой я гостинец своей крестнице принесла. - Зина! – мама кричит, сердиться. – Дай человеку спокойно раздеться, не то накажу. Где ремень? Ремень где? Зина помнишь, что такое ремень? - Да ладно тебе Настя, не ругай ты её… - Да как не ругать то? От рук отбилась, совсем с ней сладу нету! Зина встала тихо. Мама может больно. Ремень и будет больно. Баба Валя уйдёт, и не будет бабы Вали. Надо тихо, чтобы мама не больно. Когда ремень, значит Зина совсем плохая, ничего не умеет и не знает, значит, плохо сделала. Стыдно. Баба Валя тоже скажет, что Зина плохая, очень, а она хорошая, она любит бабу Валю. - Ну, пойдём, покажу, что принесла. - Ты никак богачкой у нас заделалась? Каждый раз с гостинцами…. Балуешь её, почём зря. Только она ж всё равно ничего не понимает. - Не скажи, понимать, может и не понимает, но чувствует. Как я прихожу, улыбается, радуется. Да, Зина? Рада крёстную видеть? Зина головой сильно-сильно машет. Крёстная про неё всё догадывается. Знает… - Так она всегда улыбается. Что с неё возьмешь? Только и делает что день и ночь лыбиться. Красота – ни забот, ни хлопот! Вот бы мне так денёк пожить! - Чё ты такое говоришь то? Не совестно? - А чё мне совеститься то? Говорю, что думаю… Надо тихо, чтобы мама не рассердилась. Зина будет сидеть тихо. Баба Валя шуршит, открывает. А там! А там вкусное, - белое. Зина помнит что вкусное. Белое самое вкусное, остальное – не вкусно, но тоже хорошо. Белое, надо скорее мягкое и в рот. - Куда пальцем в торт! – мама кричит. – Щас тарелку дам, ложку. Да погоди, говорю! – больно по руке. Зина руку прячет в рот. - Чай вскипит, тогда есть будем. Вместе. Поняла? Ты, я, и крёстная. Поняла? Нельзя одной! Жадничать нельзя Зине! Жадная Зина, нехорошая! Палец вкусный, Зина сделала глазами темно. Не боится мамы, потому что вкусно. - И к чему такие траты? Денег девать некуда? Такая дороговизна эти торты… Мама из большого, делает много маленького. Нож острый. Зина боится ножа. Мама недовольная, но не сердитая, она притворяется, она тоже любит белое. Она всегда бабу Валю, ругает. Но не так как Зину, осторожно, не по правде. - Так чайку попьём, поговорим… А деньги что ж? Куда мне их одна живу…Ну, а вы как тут? - Как, как? Живём… Не живём, так, проживаем. - Ну, ты не ропщи, сама знаешь, грех это. - Ой, только на психику не дави. Ты вот всё стращаешь, что на том свете, мол отвечать придётся, за то что волю Господню со смирением не принимала. А мне если честно, по барабану. Хуже чем щас уже не будет. Куда уж хуже то? - Молчи, и слушать не желаю! - Ну и не слушай. Да только чтобы мне наказание придумать – это слишком уж постараться надо. Никакой фантазии не хватит. Так что думаю, то и говорю. В себе не таюсь, не притворяюся. Куда ты целый кусок в рот тянешь? Ложкой! Ложкой торт едят! Где у Зины ложка? Зина помнит ложку? Ложкой неинтересно, нескоро. Хочется скоро весь. Сначала то, что дали, потом ещё дадут, если быстро. А ложку Зина помнит, но не хочет – долго и не вкусно. Но мама злиться по правде. Надо ложкой. Мама злиться не на Зину, она злиться сама по себе, вообще. - Чё ж пойдёте сегодня? - За тем и пришла. Причастить бы надо. - А толку? - Ой, молчи! Не могу никак с тобой совладать, что ты будешь делать! Богохульница! В Церковь не ходишь, не исповедуешься, не причащаешься. Смирения тебе не хватает. Смирения… - На хрен мне твоё смирение. Это ж, какой дебилкой надо быть, чтобы с таким смириться. Чё радоваться теперь прикажешь? Или хохотать вместе с Зинкой? Ей двадцать один год. Вот и считай, уже двадцать один год душа у меня мёртвая… - Да не радоваться… Ай, ну тебя! У меня прям давление подскочило… - Вот и молчи. Со стороны то каждый здоров рассуждать. Небось у тебя такая потеха завелась бы, и не такие песни запела бы. Ладно всё, проехали… Тихо долго. Потом мама: - Знаешь что скажу то… Про себя то я уж и не думаю, всё равно мне, а вот Зинку жалко. Прям до слёз. С одной стороны надоела, сил никаких нет, а с другой – жалко. Я ведь здоровьем то не очень… кашель бьёт последнее время – прям спасу нет. Ну, сколько мне жить то осталось? Ну, пяток лет может, протяну. А дальше? С ней то, что будет? В интернат сдадут и баста. А там – знамо дело в интернате то бьют, да голодом морят. Вот вроде сейчас живём вместе так порой сама бы огрела чем потяжелей, она ведь бывало совсем не слушается, а как подумаю, что другие обижать начнут, так прямо ночь напролёт не сплю, всё думаю, думаю…. - Опять мысли греховные говоришь. Пяток лет…. Не нам решать скоко на земле этой быть то. Всё во власти Господней. Может, подольше поживёшь то… - Так какая разница то? Пять, десять или там пятнадцать лет… Разница какая? Зина, я сказала, ешь ложкой! Почему выпачкалась? Смотри – Зина у нас неряха. Плохая. Очень плохая Зина. Фу! Никто Зину не любит. Зина боится, когда не любят. Она сильно очень боится, когда не любят. Она любит и её тоже любить надо. Все чтобы любили. Зина любит, чтобы её любили. Баба Валя любит, а мама нет. - Ну, чего ревёшь? Ну, чего ревёшь то? Замолчи, а то щас ремня дам! Сегодня с утра чудит, словно бес в неё вселился! Утром встаю, а она морду в форточку высунула, на снег любуется…. Каждый раз её ругаю, а она всё равно высовывается! Теперь вот реветь вздумала! Молчи, кобыла актированная! - Ты её сильно то не обзывай. Она ж всё чувствует. - Вот пожила бы с ней хотя бы день, тогда бы не так заговорила! Мама обиделась, сердиться, не смотрит на бабу Валю. - Ты Зиночка кушай, кушай тортик то! Вкусно? Вкусно? Ну, вот и ешь. Сегодня в Церковь пойдём. Пойдешь со мной? Зина радостно кивает. Нужно кивать, а то не понятно, что она хочет. Очень хочет. Она хочет с бабой Валей идти. Хорошо, когда баба Валя её ведёт. - Так вот и говорю… Мама перестала сердиться. Смотрит на бабу Валю. - Так о чём я говорила то? Ой, с ней прям все мозги набекрень. А! Ну и вот…Вот чё говорю то… Какая разница сколько осталось мне. Дело не в этом. А в том, что она после одна останется. Вот так то! А ты говоришь покаяние, то да сё. Кто ей потом поможет, кто защитит? И вот слышь, порой думаю, прибрал бы её Господь, и мне спокойнее и она маяться перестанет. Чё ж живёт разве… - Не богохульствуй…. - Ай, у тебя на всё один ответ. Ладно, проехали. Чё пойдёте сегодня? - Так пойдём. Надо причастить. - Ну, идите. Да и я отдохну маленько. Только слышь, ты её не отпускай. Крепко за руку держи; ей в голову чё нибудь стукнет, рванёт, потом фиг догонишь! Всю Зину прячут. Мама сердиться. - Ногу! Ногу пихай! Ай, раззява. Давай вторую! Фу, упрела. Нет, давай ты Валя! Баба Валя прячет Зину. Быстро. Зина помогает. - Ну, вот и молодец! На улице холодно, надо тепло одеваться. Снег видела снег? Зина машет головой. Видела! - Нынче рано совсем выпал... - Да и не говори, вроде лето только-только кончилось, не успела осень начаться, а вот на тебе…. Как думаешь, будет ещё тепло? - Так на всё воля Божья. Пахнет вкусно. Зина вся спрятана. Идут с бабой Валей. Нужно крепко держать, чтобы не пропала. Пропадёт баба Валя, и Зина пропадёт. Страшно. Зина не хочет пропадать. Она боится и сильно жмёт руку. - Ой, чего ж ты так давишь то! Ослабни, ослабни маленько. Не бойся, никуда я не денусь… Баба Валя улыбается. Зина смеётся. Радуется, что баба Валя её не ругает. Зина вся спрятана. Только можно смотреть. Глаза не спрятаны. Вокруг много. У всех глаза, они смотрят на Зину и бабу Валю. Зина улыбается всем. Она хочет играть. Но сейчас нельзя – нужно слушаться. Баба Валя хорошая и её надо слушаться. Играть нельзя, и бегать нельзя. Здесь можно бегать – очень много везде. Можно бегать. Зина хочет бегать, но баба Валя рассердиться, Зина боится, что она рассердиться. Белый, много белый. Высоко. Баба Валя остановилась. - Ну, Зиночка крестись! Помнишь как надо? Вот так, ручку сюда, потом сюда. Нет не так, смотри. Вот так, сюда, потом сюда и так, и так. Молодец. Что замёрзла? Ну, давай сама ещё раз, и пойдём в тепло… У Зины получается. Она рада, она смеётся, а баба Валя строго: - Ну, не больно то веселись. Теперь кланяйся, вот так, молодец. Идут. Красиво. Высокое белое. Красиво. Потом Зина испугалась. Громко, громко в уши – больно в уши. Дрень - дрень - дрень, дили день. Дрень - дили, дили, дрень, дрень. Дили, дитли – как ложка когда сладко только громко. - Ну, чего ты? Чего испугалась? Не бойся колокола это. Не бойся. Народ к Вечерней собирают. Пойдём, не бойся, сейчас перестанут. - К бабке ходила – травить её надумала. Бабка мне травку, какую то дала. Стерва такая! Видит же что зелёная совсем. Сколько мне было то? Вы кофточку то снимите пока, я нитки заделаю. Значит хорошо, понравилось? Ну и ладно. Подождите пока… Не торопитесь, нет? Ну и хорошо, я нитку заделаю, и заберёте значит кофточку то. - Спасибо. - Да не за что. Вам спасибо. Кабы не заказы, не знаю чё и дела то бы. Вы там знакомым скажите, что если надо кому я сделаю. Всё могу, и кофточки и юбочки и шапочки… Хорошо сделаю, да и беру недорого. Ведь недорого это? Ну и вот бабка эта траву дала, а я то дура пила. Да только толку – фиг. Тошнит, мутит, выворачивает наизнанку - думала подохну. Ходила как пьяная всё время. - Чего ж аборт то не сделали? - Так раньше строго с этим… Ни – ни. Вот и бегали бабы по знахаркам да по лекаршам. Аборты подпольные делали. Потом на всю жизнь бесплодные оставались. Пахнет вкусно. Тепло. - Давай Зина одежду снимем. Вот так, молодец. Молодец. И шапочку, давай, ну вот и умница. Зина любит, когда она «умница». Смеётся, но баба Валя не велит. - В Церкви то не больно веселись, нельзя – батюшка ругаться будет. Он у нас строгий. Сядь, вот сюда, на скамеечку, вот молодец. Зина слушается, сидит, тихо, не улыбается. - Давай платочек повяжем тебе, вот молодец, хорошо. Да и себе я тоже повяжу. Сиди тихо, я пойду свечек куплю. Крестная уходит. Зина не шевелиться. Она боится батюшку. Она думает это как бабайка. Мама, когда Зина не слушается, обещает отдать её бабайке. - Кланяйся батюшке! Баба Валя сильно давит на голову, нужно не смотреть. Зине страшно смотреть, и она сама сгибается низко. Потому что если смотреть, он рассердиться и увезёт с собой далеко, так что потеряться можно. Мама будет ругаться, когда Зина потеряется. Много-много всяких тётенек и других. Крёстная дает, называется свечка. Зина не хочет. Когда ярко свечка – больно и кусается. Но сейчас ярко нету, и Зина взяла, чтобы крёстная не ругалась, и не отдала её батюшке. - Кланяйся! Вышел он. Страшный, блестит. Вся голова в волосах. Только видеть может. Прогудел. Быстро-быстро говорит-поёт. Грозиться. Открыл, смотрит, говорит - Зина знает, там сказки. Крестная - у неё много сказок, она говорит из сказки, и Зина все сказки знает. Сначала: Жили- были, потом много баба Валя говорит, а потом Зина всё знает, надо сказать, конец. Зина ждёт, когда можно сказать конец. И кричит каждый раз, кода баба Валя переворачивает – шуршит, на которой ярко, размалёвано, там много всех. Зина кричит: «Кааанц». - Нет, погоди. Не конец ещё. Слушай дальше... Зина сидит. Слушает, ждёт, когда можно сказать. Потом опять: «Каааанц» - Да нет же, слушай! Когда угадала, крёстная хвалит: - Правильно Зина молодец! Зина улыбается. Она знает, что она молодец. Мама только не знает. Мама сердиться. - Мммммиииииирам Господу памоооолимся! Зина испугалась. Хочет убежать, но страшно одной. Крёстная скажет, что Зина непослушная, и не возьмёт больше в Церковь. Зина любит крёстную, и не ушла. - Устала стоять? Ну иди, посиди. Видишь, скамеечка иди, сядь туда. Сиди тихо, не мешай…. Зина сидит, смотрит. Много всех кругом: тёплые живые разные, со свечками. Горит всё красиво, весело. Зина смотрит, улыбается. Все поют. Зина тоже петь умеет: - Аааооууууу! Мыыы, мыыы! Хорошо! В котором нюхать – щекотно стало. Весело совсем, и плакать хочется. Задрала голову, чтобы мокрое из глаз не вылилась – жалко, когда выливается. Задрала – смотрит. Темно там и высоко далеко. Не достать. Зина очень хочет достать, потрогать. Там – непонятное, грустное, страшное, и никого нет. Одна Зина, совсем одна…. Но Зина хочет потрогать. Но она знает - не достать. Она видит, там много всяких как в книжках нарисовано. Белое – мягкое, а там цветочки, и всякие намалёваны. Красиво и страшно, потому что высоко – не достать никогда никому. - Так она у вас и родилась такой? - Да в том то и дело, что нет! Этомнезагрехи... Роды нормально прошли… Здоровая она родилась…. Ну, родила, значит, а только радости то никакой. Другие бабы прям, светятся от счастья, лялек своих тетешкают, а я на неё только разочек то и взглянула…. Да…. Ну а потом и не смотрела даже, а только ревела без остановки. У меня ведь в городе ни друзей, ни знакомых, ни родственников – никого. Помощи ждать неоткуда. Жилья тоже нету. А тут ещё ребёнок…. Куда я с ней? Ну, решила в детский дом сдать... Отказ написала, и прям, как гора с плеч свалилась; думала дальше заживу в своё удовольствие. Да не тут то было! Чё то как то холодно. Не топят что ли? У нас вот моду взяли: как чуть потеплеет на улице – отопление сразу отключают, потом ходишь, трясёшься как собака шелудивая. Да нет, батареи вроде горячие. Ну и вот значит отдала…. Ну думаю – свобода! Хорошо! Замуж выйду, детишек других нарожаю. А видно не судьба. Не зря говорят - человек предполагает, а бог располагает. - Да точно. Вот у нас есть женщина на работе вроде всё при ней, и красавица, и умница, из приличной семьи… - Вернулась к себе в общежитие, сразу на работу вышла, я про беременность то никому не говорила, на работу до последнего ходила, пузо перетяну, так что шары на лоб вылазили, и на работу, но верите, - спать перестала. На работе напашешься – производство у нас тяжёлое, вредное, так, казалось бы, ночью спи себе спокойно без задних ног, ан нет, - фиг! Ворочаюсь – уснуть не могу. Спать хочу – сил нет, а уснуть не могу. Всё думаю, думаю, жалко вдруг ребёнка то своего стало. Ну, вот так полгода промучилась, и решила обратно свою же значит дочь удочерить. Ой, скоко бумаг всяких разных собрала! Скоко по кабинетам разным моталась! Когда, отказ написала – дело в пять минут сладилось. Врачиха на меня только зыркнула, нехорошо, да и всех делов. А тут уж не рада жизни была! Но оказывается, вовремя я спохватилась то, её уже на удочерение другие значит оформляли. Ух, и костерили меня во всяких советах! А только поняли, что ребёнку то лучше с родной матерью быть, чем с посторонними то людьми. Пока суд да дело, годик ей исполнился… - Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша…. Поют красиво. Зина слушает и хочет научиться так же слова делать. У неё плохо слова получаются. Она их тянет, но всё равно плохо. Она злиться когда, совсем не получается. Мама сердиться, не может понять, чего Зина хочет, а Зина, волнуется и злиться, переживает; тычет пальцами, руками, всяко делает, а мама всё равно не понимает. Зина хорошо может руками, и ногами тоже может, она всё умеет, только не может, чтобы её все понимали. Они не понимают. Зина их – понимает. Они её - нет. Редко. Только крёстная, и мама, когда не сердиться. Зина стесняется петь, но всё – равно поёт. Ей хорошо. Здесь она не видит батюшку. Но слышно. Слышать не так страшно, хотя он грозно сердиться. А видеть ещё страшно. Но никто не боится его, и она не будет. Она будет смелая. Ничего не бояться. Зина часто боится – всегда. Когда одна – нет. Когда кто-нибудь рядом она всегда боится. Замолчали петь. Говорят. Зина смотрит на картинки. Нарисованные. Грустные. На них тоже смотреть страшно, и хочется, и чем нюхать – щекотно и из глаз мокро. Когда из глаз мокро всё неправильно. Не как по настоящему – мутно, видно. Сквозь мутно видно, огонёчки расплываются, всё сильнее и сильнее. И никого не видно – комок. Большой комок кругом. - Погоди, немного осталось. Устала? Зина ты устала? Зина машет головой часто-часто. Она уже не хочет дальше, ей домой надо. К маме. Она хочет, чтобы не было никого. От мамы легко спрятаться она забывает о Зине. И Зина прячется. Мама забывает, когда заказ. И Зина не боится. Здесь нельзя прятаться - видно. Но увидят не живые, а те, что на картинках больших. Крёстная говорила, что Боженька всё видит. От него никто не может прятаться. И Зина теперь хочет домой, там нет Боженьки. Крёстная берёт за руку, и ведёт. Идти нужно. Больше не поют. Больше батюшка не злиться. Идут. Он стоит, ждёт. Большой страшный – голова в волосах. Крёстная тихо с ним говорит. Он слушает, кивает, смотрит на Зину. - На коленочки Зиночка на коленочки становись... Зина боится, она хочет прятаться. Но крестная больно делает, чтобы слушалась. Давит, давит сильно рукой. Зина встала, наполовину Зина стала, не вся. Дрожит, трясётся, видит батюшку не всего, а только мало. И то не так страшно. Не видно головы в волосах. А так не очень страшно. На голову он, что-то делает, говорит. Зина хочет убежать. Плачет. Но он не отпустит. Зина знает, что он не отпустит. Он всё видит, догонит, наругает, и непослушную её унесёт далеко-далеко. Откуда никогда домой не придёшь, потеряешься. Отпустил, не стал ругаться. Зина скорее, скорее далеко надо. - Стой ты! Погоди. Причастимся…. Руки, руки скрести. Вот так Зина, вот так: правую на левую…. Молодец, держи так... Голову, голову наклони. Молодец, стой тихо... Дали мокрое… Мокрое – невкусное, нехорошее, несладкое. Плюнуть надо, но Зина боится. Она хочет, такую же длинную, блестящую. У мамы есть, но другое: неинтересное, не блестящее. Ей можно, когда сладко в чай сыпать. А эта длинная - хорошая. Зина играла бы с ней, и никому бы не отдала. Она даже маме не показала бы. Мама заберёт, и не отдаст. Потом Зине дают маленькое. Она не хочет. Крёстная сердиться: - Глупая! Чего боишься? Это – хлебушек. Кушай, жуй, ну! - На ко! Запей водичкой! – тётенька другая, чёрная вся. - Вы хлебушек намазывайте маслицем. Я сама хлеб пеку. Магазинский то как камень. А то бывает сырой. Сверху запекут, а внутри мякиш – как клейстер. До трёх лет – никаких признаков. Такая сообразительная была, все вокруг удивлялись. Говорить рано начала... А с трёх – как отрезало! Всё! Развитие остановилось. Ну и вот тогда то мытарства мои и начались... - Она что же и в школу у вас никогда не ходила? А Хлеб у вас действительно вкусный. Рецепт дадите? - Так а чё рецепт то? Рецепт простой: вода, дрожжи, мука как всегда, ну яичко само собой, соль немного. Да только руки нужны. Я ведь на глаз всё делаю. Одна моя значит, знакомая тоже пробовала хлеб выпекать, да только ничего не получается у ней. Говорит: ты от меня что-то скрываешь Настя. Скажи, мол, секрет свой. А какой секрет? Нету никакого секрета. Это как навроде таланта. Да только мой хлеб не сравнить с тем, какой мама моя Царствие ей небесное делала! От бывало мы ребятишки утро ещё, нас в семье шесть человек детей, так вот, утро раннее, а мы уже проснулись. От запаха. Просто я вам словами не опишу, какой это запах был! И никто не валялся в постели то. Каждый норовил соскочить побыстрее, чтобы горбушечка от хлебушка ему досталась. А в школу то? В школу нет, не ходила…. - А отчего это так бывает? - Врач говорит, мол, дескать, пороки какие то. Ну, я то сразу поняла, какие мои пороки. За те пороки то и страдаю…. Зина устала. Она хочет, чтобы закрыть и долго не открывать. Хочет, чтобы не ходить больше. - Как сходили то? Хорошо она себя вела? - Да хорошо, нормально. Фу, устала я… - Так проходи, посиди, отдышись маленько. - Нет, пойду я. Отдохнуть хочу. Ну, до свидания Зина. - Авидана! Зина знает, что надо рукой. Машет, как головой, только ещё сильнее. Голова Зина боится всегда, что отвалиться, покатиться, потом не догонишь, а рука не страшно. Их ещё не одна. Темно. Везде, темно. Нельзя ничего делать. Зина боится. Боится мамы. Мама, когда темно делает всё время: - Хрррррр, хррррр, хрррр. Зина знает, что мама её пугает, чтобы она никуда не убежала. И Зина лежит тихо. Смотреть нельзя. Мама рядом. Нельзя убежать – темно и мама пугает. - Хрраааа, храааа! Храаа! Мама говорит – спи. А Зина не знает, спи. Она боится. Долго слушает маму. Может она чего-нибудь скажет, но она только: - Хррррак, Хрррррак! У Зины есть стыдно. Нельзя показывать. Мяса много. Огромное мясо есть у Зины. У мамы тоже есть мясо, и у других тётенек, но они не стыдно. Красиво. А Зине стыдно. Мясо, когда ходишь, может оторваться. И тогда красное - больно. Называется кровь. Кровь это больно, это мокро из того, чем смотреть вытекала. Она боится, и прячет мясо. - Дай, помою нормально тебя! Чего зажалась вся! Нугоретымоё! Стесняешься что ли меня? Вот даёшь! Ну, сама тогда мойся! Мойся сама, говорю. Да не мычи. Мойся! У меня вся спина взопрела пока я тут с тобой вошкаюсь. Мясо она показывает только маме, да и то когда она ругается. Ни за что не покажет больше, плачет, боится. Страшно трогать. Вся Зина твёрдая, а мясо –нет. Зина знает, что прятать надо. - Чего ты намотала там себе! Чего ты там прячешь? Больно надо кому смотреть на титьки твои! От дурная! ….Зина покатилась чёрное всё потом блестит потом пугает крёстная улыбается, поёт много поют высоко куда не достать она смеётся куда не достать голос достает, возвращается к Зине и учит говорить и петь ааааээуууу мыыыыыаааооо Зина улыбается много которых тоже потом белое мокрое незлое хорошее мягкое на голове и Зина хочет ещё она ест руками белое, и её не ругают…. - … да я ей сколько раз твердила, чтобы в форточку не высовывалась! Ну, я, конечно, сама виновата – не уследила. Температура? Позавчера тридцать девять и вчера тридцать девять, сегодня не знаю, ещё не мерила… Нет, врача не вызывала. Да зачем? Чё врач сказать то может? Чё они понимают то?… Я обычно сама её лечу, а тут знаешь, чё то боюсь, уже третий день пошёл… Может, ты чё посоветуешь… Зина может смотреть. Встать не может, а смотреть может. Мама говорит. Говорит громко. Зине трогать нельзя. Мама, когда не делает заказ, говорит туда. Иногда это дрень… ренью… дрень… само делает, и мама говорит. - …ой, да не пугай ты меня, я и сама боюсь. Вдруг воспаление…Да какой толк от врача то? Щас ведь одно название, что врач. Их врачей то - прорва, а больных меньше не становиться. Ладно, вызову… Может и правда воспаление. О! Опамятовалась… Лежит, смотрит…. Ну ладно ага…. И вам того же…. Мама опять говорит, но уже тихо, боится громко. Она иногда мама тоже боится. Зина заметила. Она боится людей. Не всех, а некоторых. - Ну, одыбала маленько? Дай лоб потрогаю…. Пить хочешь? Я морсик сварила. Будешь пить? Чё молчишь то? Кивни хоть. Или последний разум потеряла? Ох Горетымоё! Зина молчит, не хочет говорить, она чувствовать хочет. Хочет знать хочет она пить или нет. А мама сердиться. Надо пить. Маму надо слушаться. Зина уснула, пропала, и мама её наказала – она теперь не может двигаться всё больно. -Проходите, проходите... Сюда, в комнатку... Мама и светлый – смотреть больно. Светлый, чужой. Пугает. Молчит, а потому пугает. Смотрит на Зину строго. Уведёт, увезёт. Далеко-далеко. Бабайка. Зина прятаться хочет. Хочет, чтобы не было. Закрыть глаза и не будет. Плакать хочет Зина. Зина знает, когда плакать – будет так, как хочет Зина. Свободно изнутри – ровно, громко. Надо громче. Сильно, но Зина не может. Мама наказала, обидела и Зина не может сильно. - Ну что случилось? - Так температура третий день держится. Сбить не могу… - Почему сразу врача не вызвали? Где можно руки помыть? Зина одна. Никого. Ушли, все. Хорошо. Спокойно и не страшно. Зина |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Татьяна Мищенко | нравится 0 Дата: 29:07:2011 |