Старики
|
Дед Поликарп, наклонившись на теплую досчатую стену сарая, вытянул усталые ноги, обутые, как обычно, в повидавшие жизнь кирзовые сапоги, немного поерзал задом на сколоченной давным-давно скрипучей и шатающейся скамейке. К нему подбежала Юлька, шустрая девчонка шести лет. - Дед, Дед, дуду обещал. Поликарп сощурил левый глаз, посмотрел на густые темные тучи, выплывающие из-за леса и разрывающие ярко-нежную голубизну неба. - Однако, вишь, маленка, домой побегай, пирогов поешь, да скажи бабке — гроза будет. - Он кашлянул и тяжело вздохнул. - Э- хе-хе, с сенокосом успели, благо дело, а ты говоришь — дуду. - Дедо! — не унималась Юлька. - Какая гроза, вон солнце- то как жарит. – И она стала снова тормошить деда за руку. - Отстань, слышь, пигалица, дай, подымлю. Достал из бокового вытянутого кармана - латанного во всех местах пиджака початую еще накануне пачку «Беломора», с наслаждением затянулся, и по глубоким морщинам на его лице пробежала еле заметная блаженная улыбка. - Ты, девка, больно въедлива. Вишь, только с пожни иду, ног не чую, с четырех утра трепыхаюсь. Вон, - дед показал на кучу веток и какой-то травы, лежащих у крыльца, - принес тебе дудок, обожди чуток, вырежу. - Чего шумишь! — К забору подошел щупленький и весь сморщенный, с тонким лицом старик в потрепанном и местами уже перехваченном на заплатах нитками кепарике и таком же, как у Поликарпа, много видавшем, изрядно поизношенном и залатанном пиджачке. - А, Степан! Да, вишь, вот городскую кралю успокаиваю. - Это у тебя чья? - Чья! Да Нинки-то, старшей. Внучка значит. Вот третьего дни привезли гостевать, так и мечется на свободе-то все туды-сюды. Дед Степан снял кепарик и повесил его на жердину, пригладил на голове пятерней свои жидкие седые волосы. - Ты, дед, эдак настрогал в молодосте-то, что, поди и теперя еще расхлебываесси. - Степан хихикнул и плотней прислонился к забору, чтобы лучше рассмотреть Юльку. Поликарп сплюнул и прижал малышку к своему колену. Знамо, люблю эдаких, сам аж молодею! А ты че там словно в клетке, заходи в отводок-то. - Не, я по времени отпущен до лавки, завтра тоже гостей ждем, старший Константин приезжает с семейством, так надо бы чего покрепче, бабка доверила, - Степан разжал кулак и показал деньги. - Тьфу ты, пропасть, этой поддельной городской гадостью травиться. - Поликарп вытер рукавом губы. — Я, вон, с зимы уж своего первача заготовил. Эх, хорош! И поднял к небу большой палец. - Да своего-то тоже есть. - Степан потоптался. — Да, вишь, сразу-то неудобство, для затравки-то надо, положено вроде как, гостям, да и из уваженья тоже. - А, ну ежели из уваженья. - Поликарп мотнул головой. Юльке надоело слушать стариковские разговоры. Повертевшись на скамейке и ничего не выпросив у деда, она ушла в дом, прихватив с собой пушистого серого котенка, вылезшего из окошечка подвала. - Иди-ко быстрей-то за сарай. - Поликарп махнул рукой Степану, указывая путь. - Там жердины-то нет. - И сам потрусил за угол двора. Не отворяя дверей сарая, оба как шкодливые пацаны, влезли в него через щель и раздвигающиеся доски, не прибитые снизу. Поликарп пошмыгал носом, разгреб кучу соломы, и там, в небольшой ямке оголилась стеклянная трехлитровая бутыль, заткнутая деревянной пробкой. - Первач, берегу для дела, не все старухе-то знать. – И озорно подмигнул. — Садись вон на чурбачок, крепенький. Степан, не готовый к такому обороту событий, хотел было отказаться, но как тут не уважить соседа. - Ты особо-то не тоскуй, поспеешь в лавку. - Поликарп выкопнул из разрытой соломы местами погнутую алюминиевую кружку и, пошарив еще, вытащил початую банку соленых огурцов.- Бывает, лихо прихватит, зайду сюда, так сразу и добро, душа, значит, посветлеет. Принимая кружку, Степан крякнул, понюхал содержимое и медленными глотками выпил, вытерся рукавом и от удовольствия хмыкнул. — Хорош градус, дерет аж до пят. - А светла-то, ну как слеза и пользительно опять же. - Поликарп тоже осушил кружку. Закрыв бутыль и замаскировав все соломой, старики вышли из задворок, сели на скамью. Темно-свинцовые тяжелые тучи уже вынесло сильным ветром от леса, и они сплошной стеной надвигались на реку. От этого вода в ней стала какой-то фиолетово-черной, неживой. Вся природа потускнела, солнце уже едва успевало выплеснуть на землю в просветы туч свои золотые лучи. - Ох! Шандарахнет счас, будь здоров! — Поликарп достал папиросы и стал прикуривать. - Не, ветер сильный, сгонит. - Степан указал рукой в сторону околицы деревни. - Просветы видать, да и куры, гляди, вон в крапиве куликаются. - Ну, ты дед даешь! Сколь тебя знаю, все переиначишь. - Поликарп искоса взглянул на Степана. - Да не серчай, Поликарп, мы ведь с тобой, почитай, что чуть ли не породнились, кабы не твоя Нинка. Костя-то мой часто вспоминает, особо, когда приезжает, да и внучата-то и те знают, расспрашивают, а боле смеются. - Ой, Нинка и вредна была девка, а недотрога, только жизнь-то она штука такая. - Поликарп с ухмылкой повертел рукой у головы. - Сразу в городе-то поостепенилась. - Да, жись-то ее прожить, не поле перейти, верно подмечено, коли вот мы-то с детства все в запряге работаем, так нам это и обыденно. - Степан помял свой кепарик и положил руку на плечо соседа. - А греет как изнутри-то, чуешь! - Чую-то чую, только пора уж мне и выбираться. - Степан было засобирался, но мелкие частые капли дождя посыпались на землю. Не успели старики встать, как дождь хлестанул, как из ведра, и они опрометью бросились в сарай. - Скажешь бабке, мол, обстоятельства застигли. - Поликарп опять разгреб солому. - Говоришь, куры, эхе-хе..! Степан стряхнул с кепки дождевую воду. - Переменилось все, и куры-ти дуры стали, не чуют ни черта. Закусывая огурцом, Поликарп словно кот на печи, щурился от удовольствия. - Ноги-то хоть отошли, а то ведь нонче с энтим сенокосом до усмерти умаялся. Решили с бабкой все, последний год бились, пора и на печи полежать, косточки пораспарить.. - Это ты верно заметил, Поликарп, всю жизнь-то, почитай, все из кожи и вылезали, а почто? — Степан говорил разгоряченно и размахивал руками. - Молока-то в городе теперя завались, сам видел в прошлом годе, гостевать ездил. Нас ведь Константин-то давно уж надоумливал корову-то продать, так бабака-то моя все сопротивлялась, жалко ведь, сколь помнит себя, все при животине была, сызмальства. Поликарп слушал, не перебивал. - А внукам-то что, пошалить только и приедут, мелкие-то пока, а вот старшие-то ученые в институтах, дак и не жди уж тут помощи никакой, грамотные шибко. - От ведь барабанит, ровно из ушата, - Поликарп указал на крышу. - Чинить бы надо залазить, вишь капает, прохудилась, а у самого-то уж столь нет, вот жду, кто приедет, так подмогнет буде. - Он помолчал, повертел головой, причмокнул. — давай еще помаленьку, а? Степан махнул рукой. Пододвинул поближе чурбачок, на котором сидел. Поликарп старательно наклонял бутыль над кружкой, пытаясь не потерять ни одной капли живительной влаги. - Так, говоришь, чуть не породнились, ну даешь! — Он достал еще по крепенькому огурчику, стряхнул пальцы от рассола. - А кабы она, Нинка-то, не спихнула Костю-то нашего с моста, точно бы сосватали утром, а тут ведь, ну-ко пришел как баран, весь в крови, велосипед-то со злости нараз кинул с угора в Сухону, че там и колеса-ти были всмятку. Поликарп повалился на солому и захохотал. - Нинка ведь тогда прибежала вся как намыленная, матка было за ей, а она схватила полотенце да обратно унеслась, где же за ней поспеешь. Степан потирал руки о штаны и качал головой: «Вот те и любовь вся вышла, а Костя-то ведь с добром хотел подъехать — незаметно, да обнять девку, поцеловать, а та вишь учуяла и толкнула его. А угор-от, едри мать, сам знаешь высок, поди метров пять у моста, да со скорости-то прямиком с велосипедом туды и бухнулся, а там-то бурелом, крапива. Перилов-то на мосту ведь тодысь не было, один накат из бревен». Степан замолчал. Поликарп дымил папироску и ухмылялся. - И не подпустил ведь потом Нинку к себе, так все и разладилось, а то бы, глядишь, и породнились бы, а, Поликарп? — Старики обнялись. - Да, жизнь-то она веселая была, у меня гармонь-то до сих пор в чулане вылеживается. Ох! И звонка, девки так и млели. А теперь че, однех балалаек на батарейках навезут и ходят по деревне кур, да коров пугают, а сами-то, что, поди и песен-то ни едной не знают, а частушки-то голосили, вспомяни-ко. - Поликарп прилег на солому, протянул ноги и затянул: Эх, милка моя, девка пучеглазая, ох люблю, люблю тебя... Не выдержал и Степан. - Эх, топну ногой, да притопну другой, не отдам мою милашку, вот какой я боевой! - Добро сидим, а, Степан! - А ведь отомстил Костя-то потом, на святки-ти, как раз морозы-то сильные были, аж углы у изб трещали. - Это как же? — встрепенулся Поликарп. - А, помнишь - ко, воротницы-ти вам заморозили, водой-то залили, да дровеник весь по полену под угор раскатали к реке? - Эт, черт! Так то - он? - Поликарп даже содрогнулся. - А мы-то думали из-за реки ряженые - парни с девками пошутили эдак. А мать-то до чего Нинку тряпкой дохлестала, догадалась, что из-за ее. Дрова заставила собирать, так мы весь день по пояс в снегу ползали с санками. - Выходит, в расчете получилось, - хмыкнул Степан и ладонью погладил свою голову. Дождь как-то незаметно за разговорами потихоньку закончился, только изредка с крыши стекали скопившиеся и застрявшие где-то в ямках капли воды. Послышалось порханье куриц, голосисто и весело прокричал петух. - Эх, хорошо! Аж душа растаяла, Степан, ей Богу! Вдруг где-то за сараем послышался голос Юльки. - Да здесь, бабуля, сидел, не знаю куда делся! - Найдем, милка! В узкие щели между досок, которыми был околочен сарай, было видно, как бойко шла грозная бабка Анфиса, а за ней семенила внучка. - Эх, ты! — Поликарп быстро спрятал в солому бутыль и банку с огурцами. Дверь резко отворилась, и стариков обдало ярким дневным светом, оба аж сощурились. - Вот оне, Юлька. Паразит, и Степана уж заволок. - Да мы ничего, бабка, не шуми больно-то. - Поликарп попытался встать, но ноги ослабли и силы почему-то покинули его, и он опять сел. - Вижу, как ничего. Смотрю и встать уж мочи нет, нализались. Ну-ко двинься! — Анфиса быстро ногой раздвинула солому. - Ты, сватья, не кричи. - Степан было зацепился за доску и тоже хотел потянуться и встать, но не смог. - О, вот ихние припасы-ти где. - И быстро вытащила бутыль. — От, лешаки-ти, сколь выцедили, еще бы им встать. - А, забирай! — Поликарп махнул рукой, лег на солому и запел частушку: Ох, девка моя, милка пучеглазая, ты по что меня не любишь...” - Я вот те допою, - прервала его бабка, хлестанула попавшим под руку веником и вышла из сарая еще что-то бубня. - Анфис!- услышали старики.- Не видала ли моего-то? Ушел в лавку, еще ведро было, и пропал. Степан схватился за голову: «Все теперя, паря, моя Евдоха пришла, ей-ей баня нам будет!» - А, брось, Степан, че их баб-то бояться, так и не жить вовсе. — И Поликарп затянул опять полюбившиеся ему частушки: Ты по что, моя Анфиса, Держишь в строгости меня? Аль забыла, как у печки Крепко целовал тебя..! |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Андрей Котов | нравится 0 Дата: 01:10:2012 |