Olrs.ru / Конкурс
КОНКУРС

Регистрация

Логин

Пароль

забыли пароль ?
















За Словом...

“слова это пальцы, указывающие на луну”
(изречение дзэн)

1

ВОЛОШИН в «Ликах творчества» пишет, что существует четыре мира искушения:

Мир религиозный – искушение верой.
Мир трагический – искушение возможностями жизни.
Мир оккультный – искушение истиной.
Мир страстной – искушение любовью.

Мне хотелось бы добавить пятый:
Мир творчества – искушение иллюзией (иллюзией Слова в том числе).


2

Как часто мы забываем, а точнее не вспоминаем о том, что слух на слова существует, что это вполне доступная определению природная способность, причем – как и в музыке – слух может быть абсолютным, но его можно при желании развить до известной степени, поскольку случай полного его отсутствия несомненно из области генетической патологии, как и слух абсолютный. Абсолютный слух на слова случается довольно редко, однако, он остаётся непременным условием поэтического творчества и бывает зачастую привязан к слуху музыкальному. Открывая в магазине бесчисленные сборники новоявленных молодых и не очень молодых авторов, содрогаешься подчас от зубовно-тракторного скрежета созвучий как следствие удивительного не(до)понимания природы слова. Тому – кто не осознает,чтo пишет эпиграмму, если взял на себя смелость рифмовать «мило – рыло», очевидно, неведомы сомнения относительно своего поэтического призвания, и вряд ли этот романтик способен испытывать угрызения совести за словесный камнепад, который обрушивает на читателей. Надо быть милосердным. Ведь Слово – это зеркало нашей души, и оно должно оставаться чистым. Мы пишем – как мы дышим. И ПОЭТ – это духовное звание, которые может дать только ВРЕМЯ. МЕРА СЛОВА – МОЛЧАНИЕ. Поэзия не терпит суеты. И сколь обременительны для неё сегодня полуграмотные поэтические тусовки на сайтах в интернете.


3

М.Лозинский очень чётко дал определение, что следует считать формой в поэзии. Это «два элемента»: р и т м (и его надстройка, строфика) и м е л о д и я (или звукозапись). Он признает за ритмом «самое мощное организующее начало поэзии... Внушающая сила ритма шире языковых границ, она универсальна». Очевидно, ритмика речи способна оказывать физиологическое воздействие, вызывая то спазматическое рыдание, то «легкое дыхание», – как при чтении одноименной новеллы И. Бунина, хотя в ней и рассказывается о трагической судьбе юной гимназистки. По сей день неразгаданное остается загадка Мелвилла, сумевшего в своем романе «Моби Дик» создать физическую иллюзию шума морского прибоя, который возникает у читателя не только при чтении оригинала, но – что удивительнее всего – эффект сохраняется в контексте перевода. «Звукозапись – мало изученная область, и поэты в ней орудуют не рассудочно, а следуя тому, что им подскажет муза, – пишет М.Лозинский. – Звукозапись, звуки слов в стихах, всего ярче воздействуют на нашу эмоциональность. Это не просто музыкальный звук, так или иначе нас настраивающий. Звучат слова, а слова – носители мыслей, образов, понятий, чувств... Они вступают между собой в сложную перекличку, звуки таинственно роднят их между собой, созидают для нас сложные сети мысленных и чувственных ассоциаций...»

Михаил Синельников в своей публикации «Стих расхожий» памяти Александра Межирова в журнале «Дружба народов» (№ 5, 2011) вспоминает о письме, которое в 1915 году Валерий Яковлевич Брюсов написал молодому Илье Эренбургу: «Вся сущность поэзии в сочетании звуков и ни в чём более. «Идея», «содержание», «чувство» еtc – всё вздор, всё для публики, для Музы – одно: «звуки сладкие», которые суть «молитвы». Я передаю Вам эсотерическую тайну, немногим ведомую… Когда-нибудь смысл слов Вам откроется. Поэзия есть искусство звуков, а не слов, уж, конечно, не понятий».

4

Мне кажется, что существует также (возможно, не всегда очевидная, но тем не менее) вполне определённая связь между вокализмом языков и пространственно-временным восприятием: грузинский «(высоко)горный» вокал соотнесён по вертикали с высотой тона, – столько одинаковых букв одного ряда «к» «т» «х», отличающихся по высоте тона, которые отсутствуют в русском языке, наполненным протяжно необъятно округлым «(просторно)полевым» вокалом «о» «а», тогда как у немцев те же гласные звучат в «канонически строгом» регистре церковного хорального органа.

5

Бесспорно одно: любое слово создает чувственный образ мысли, влекущий за собой суггестивно-ассоциативную работу нашего (под)сознания, и при этом каждый новоосвоенный язык открывает перед художником неповторимые возможности сопереживания во всём богатстве семантической аранжировки. Очевидно, что за знанием другого языка при видимой доступности коммуникации таятся ментальные пропасти инородных пластов культуры. Не потому ли столь редки случаи равноудачного самовыражения на родном и на чужом языке. Такой Пу разноязычного творчества, как Вл. Набоков, пишет: «Разнообразные оттенки явления, которые русские чётко выражают словом «пошлость», рассыпаны в ряде английских слов и не составляют определённого целого». По крайней мере, в трёх известных ему языках он не находит подходящего эквивалента. К сожалению, и по-русски невозможно бывает объяснить, «почему книга, которая, казалось бы, битком набита благородными чувствами, состраданием и даже способна привлечь внимание читателей к теме, далёкой от «злобы дня», гораздо хуже той литературы, которую все считают дешевкой»… Быть может, всё дело в искренности, которая как и художественный вкус, нуждается в инвариантной форме для своего самовыражения, чтобы подняться над потребительски всеядной философией «кичества», отмеченной псевдопониманием и псевдодоступностью постижения расхожих истин.


6

Я получила от отца в наследство
большие, как гробницы, сундуки.
В них старых книг подёргивались крылья,
и целый мир передо мною рос...

Эти строки из стихов, подписанных таким странным именем «Мария Вега», случайно встретились мне на страницах сборника русских эмигрантов с воспоминаниями Александра Вертинского. Сборник затерялся среди многочисленных то ли школьных, то ли институтских знакомых, но стихи остались в памяти: искренние и красивые – они были посвящены России и книгам. И в этом была своя закономерность – хорошие стихи не обрушиваются на нас камнепадом, но сразу запоминаются, словно мы их знали всегда, или даже словно написаны нами, а не кем-то другим.

Представьте на мгновенье, что станет с человечеством, если его лишить разом всех книг? Это можно сравнить, наверное, только с полной потерей памяти. В наши дни многие относятся к литературе как к своего рода развлечению (не говоря уже о книгах в интерьере квартиры), которое иногда переходит к запойное чтение детективов всех мастей или мелодраматической макулатурной безвкусицы, наподобие нескончаемых телесериалов, хотя бразилианским «мыльным операм» далеко до убойного ментовского видео. Может быть, это и не плохо, если книга может заменить транквилизатор или снотворное на ночь, помогает скоротать время в автобусе, в метро... Когда виртуальная реальность становится тем прибежищем, куда можно, хоть ненадолго, но спрятаться от жизни, спасаясь от серости собственного существования. Не потому ли столь сурово прозвучал приговор Маркеса: «Литература – самая лучшая забава, придуманная, чтобы издеваться над людьми». Но книга – это и работа над собой, требующая сосредоточенности и прежде всего тот путеводитель, который дан нам на крутых поворотах судьбы, чтобы ощутить биение чужих жизней, дыхание людей, доверивших нам свои сокровенные мысли. Их Слово – беззащитно перед временем. Впрочем, у этой медали есть и своя оборотная сторона: беззащитны перед нами и сами книги... Нарайян очень метко сравнил беспардонное одалживание книг с одалживанием вещей из чужого гардероба, не говоря уже о самовольном присваивании чужих книг. Мне приходилось встречать людей, которые горячо доказывали, что собирательство книг – худшее проявление частнособственнического инстинкта, так как оно порождает скопидомство духа и несовместимо с щедростью познания. Надо признаться, мне так и не удалось изжить в себе эту страсть, и я продолжаю пополнять свою домашнюю библиотеку, страдая от корысти букинистических «жуков» и прочих околокнижных рвачей, и очень неохотно одалживаю после настойчивых просьб свои живые реликвии. И вовсе не потому, что не доверяю рукам, в которые они попадут, – нет! Но книгу уносят, и она выпадает из очерченного круга предназначения своей судьбы в моей жизни, когда куда надёжнее быть вместе. Ведь друзьями не делятся: друг – понятие от нас неотделимое.

И люди и книги – они сами находят нас. У Ахматовой не было библиотеки, но Данте и Монтень сопровождали её на всех дорогах – в них она черпала себя и находила опору, по их следам шла, сумела пройти. Марина Цветаева возвращалась из эмиграции с «Маленьким принцем» Сент-Экзюпери. Ирма Кудрова пишет («Путь комет», т. III «Разоблачённая морока»), что в течение двух дней, пока пароход «Мария Ульянова» шёл из Гавра через Северное и Балтийское моря, в одно и то же время от 5 до 6 «над водой почему-то отчётливо слышен был колокольный звон», а вот письмена на золотистом небе над малиновой пеной МЦ «силилась их разобрать – уверенная, что они именно ей адресованы. Но не разобрала.»


7

В журнале «Наука и жизнь» интересно рассказывалось о попытках объективной оценки художественных произведений. Речь шла о мировых шедеврах живописи и ваяния. Оказалось, что имеют место удивительные совпадения с кристаллической решеткой природных минералов: чем совершеннее произведение искусства, тем ближе по своей структуре к драгоценным камням – по восходящей к алмазам. Но как быть со Cловом? – его ведь не просветишь рентгеновскими или какими либо другими лучами. Слово – плоть божественного Духа человеческого. Когда Слово инвариантно мыслям и чувствам, оно имеет вибрацию света и становится эквивалентно золотому сечению человеческой души, – тогда Bремя становится невесомым, а Пространство прозрачным – как само СЛОВО. Кому не знакомо трансцендент(аль)ное ощущение тяжести, когда утюг в руках становится легче пушинки, напоминая всякий раз о том, что внутреннее чувство и есть центр физического тела?.. Согласно принципу ментализма («Принципы изумрудной скрижали Гермеса») из всех известных человеку форм движения, самой совершенной и развитой формой движения является движение, изменение и развитие формы мысли: «Всё есть мысль. Вселенная представляет собой мысленный образ».

8

Существуют разные творческие приемы работы co Словом: разные культуры – разные традиции. Можно переводить слова ради «тонны бумажной руды». Можно идти по пути триединства «слово – мысль – чувство». Так пишутся японские трёхстишия «хайку», или «хокку»: они рождаются в момент изумленного просветления «сатори» как органические целое, не ведая сумятицы черновиков. Как ни странно, но особую сложность представляет перевод таких простых казалось бы слов как «сердце», «душа», «мысль», «чувство». Согласно Большому японско-русскому словарю слово «омои» может быть переведено на русский язык и как «мысль», и как «чувство». Равнозначность этих понятий определяет своеобразие мироощущения японцев, но чужда европейской культуре, традиционно противопоставляющей разум чувству (вспомним хотя бы ходячую житейскую заповедь «жить головой, а не сердцем»). А такое понятие как «кокоро» и вовсе означает волю, разум, чувство в семантическом единстве этих понятий. Немецкое слово «гайст» («Geist») можно перевести и как «дух» (не «душа» – у немцев есть другое слово «Seele») и как «ум», что не соответствует русскому пониманию духовности и интеллекта. Но не от того ли Германия дала мировой культуре столько великих философов, а русская литература потрясает своим человековедением.

9

И как понять друг друга, если «пули» на русском языке (как шальные) «свистят по степи», а на другом (грузинском) означают деньги. На одном языке «галиа» (грузинском) означает клетку, а на другом (латышском) «gaļa» (произносится «галиа») означает «мясо»?! Ни одному ослику в Грузии, не говоря уже о его хозяине, не приснится, что на латинском vir [i] означает во множественном числе «мужчин» («мужей»): pueri hoc possunt, viri non poterunt? (если) мальчики это могут, (то неужели) не смогут взрослые мужчины? Впрочем, не только в Грузии вряд ли кто-либо сочтёт за комплимент, если его назовут «ослом», а не скажем «буйволом», «быком», «конём» или даже «слоном» или «верблюдом», – всё не так оскорбительно. И не от того ли, что хотя «ослик» животное симпатичное, но трудится ему приходится подневольно, тяжело и не в радость, одним словом «Сизифов труд», так что недалеко и до грехопадения Адама, который обречён трудиться в поте лица своего. Ну, а если начать читать слова наоборот, то здесь вообще поджидает столько пикантных порой неожиданностей, что в пору вспомнить о божественном вмешательстве Яхве в судьбу Вавилона.

10

Странно, но в немецком языке расхожие выражения, означающие нейтральное безразличие по отношению к чему-либо, привязаны к продуктам питания – Wurst = колбаса, Banane = банан, Käse = сыр (es ist mir Wurst, es ist Banane). Если русские (матерные) ругательства имеют сакральное происхождение и в прошлом были связаны с ритуальными функциями, то ругательные выражения на немецком языке (в котором мат как таковой отсутствует) в основном анально-животного происхождения. Параллель напрашивается, но не столь интересно.

Интересны версии о происхождении русского мата:

* русский мат – наследие татаро-монгольского ига
* русский мат связан с эротическими языческими обрядами
* русские матерные слова имели по 2 значения, впоследствии вытеснив одно из значений, или слившись воедино, и превратив значение слова в негативное: так культовое «слово из трёх букв» и соответствующее ему слово «хер» согласно словарю древнерусского языка восходит к «похерить», что означает «перечеркнуть крест на крест», а «хер» – будет означать... КРЕСТ!?

Цитата: «...(дословно: «ступайте на крест!») ...таким образом, сегодня спустя столетия почти в каждом подъезде на стенах начертан нетленный символ христианской религии из трёх букв – такой вот исторический имморализм!» http://chudakov.net.ru/history.php

Вопрос: имеет место относительный или абсолютный имморализм??

Цитата: «Русский язык без мата превращается в доклад. Мы матом не ругаемся, мы на нём разговариваем.» Н.Фоменко. Удивительно, но в театральных вузах преподают историю русского мата – кто бы мог подумать! – благороднейшие интеллигентные дамы (из бывших). Судя по воспоминаниям некоторых актёров, информация не розыгрыш. Очевидно проникновение мата в сферу не только повседневного общения, но и полноправного художественного творчества, если судить по произведениям успешного представителя московского андеграунда Вл.Сорокина. Переведён (по словам самого) на 20 языков: в частности, на английский, французский, немецкий, голландский, финский, шведский, итальянский, польский, японский, корейский и др. Но ведь непереводимо: сопоставить все 20 переводов с оригиналом – вот достойный предмет для литературоведческих исследований. Нельзя отрицать, что физиологическое восприятие присутствует. Нет, не камнепад и не зубовноржавый скрежет, но астральное видение и физическое ощущение тягучей грязи дёгтя, бессмысленной боли до тошноты. Столь красивое название обязывает: «Голубое сало» должно, очевидно, напомнить о другом «Сало́, или 120 дней Содома» (итал. Salò o le 120 giornate di Sodoma), и о фильме – снятом по мотивам книги «120 дней Содома» маркиза де Сада итальянским кинорежиссёром Пьера Паоло Пазолини. Параллель напрашивается, но вряд ли заслуживает внимания. И для кого только предназначаются многомиллионные переиздания сомнительных откровений «литературного пойла» (которое нельзя даже назвать памфлетом). Неудивительно, что загорелся теплоход «Анна Ахматова». Казалось бы, история не знающая сослагательного наклонения, расставила всё по своим местам, не оставив места для глумления над памятью страдальцев нашего времени. Но бумага (письмо) не краснеет = сharta (epistula) non erubescit.


11

Только духовное убожество может породить косноязычное глумление над чистоголосым родным языком, вокал которого – это студёный глоток прозрачной родниковой воды и горячий хмельной воздух просторов России. И если у Нострадамуса связанные с политикой (политическим) предсказания означены как дурно пахнущие, то также называет «мёртвые слова» Николай Гумилев в стихотворении «Слово» (1921):
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орёл не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передаёт.

Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это - Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.

(«Строфы века. Антология русской поэзии.» Сост. Е.Евтушенко.Минск, Москва: Полифакт, 1995). Живые и мёртвые слова – это как живая и мёртвая вода. Максимилиан Волошин писал, что искусство умирает, соприкасаясь со сферой социального. Очевидно, что искусство теряет при этом свои исконные функции воспитания души.

Осип Мандельштам в «Четвёртой прозе» пишет: «Все произведения мировой литературы я делю на разрешённые и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух... […] У меня нет рукописей, нет записных книжек, архивов. У меня нет почерка, потому что я никогда не пишу. Я один в России работаю с голосу, а вокруг густопсовая сволочь пишет. Какой я к чёрту писатель!..» ОН – НЕТ. Зато «густопсовая сволочь» – ДА. Не вопрос – что и как писалось бы в то время запревшему в своей импотентной сытости (отстойному) андеграунду. «Не знатной путешественницей в кресле я выслушала каторжные песни, а способом узнала их иным...»


12

Стихотворение «Silentium!» («Силенциум!») было написано Ф.И.Тютчевым на тему стихотворения «Молчи» немецкого поэта Л.Пфау, участника революции 1848 г. в Германии:


...Мысль изреченная есть ложь,
Взрывая, возмутишь ключи, –
Питайся ими – и молчи...

Не потому ли «мысль изречённая есть ложь», что Слово – зеркальное отображение мысли: ведь мы никогда не увидим себя так, как нас видят другие, если смотреть на себя в зеркало. То же и со Словом: будучи обличённой в Слово – мысль перемещается в «чужую» среду своего обитания, так что восприятие и интерпретация как на эмоциональном, так и на метальном уровне может быть совершенно произвольной, в зависимости от подготовленности к восприятию мысле-образов и индивидуальных особенностей как характера, так и сииминутного настроения.

Очень трудно идти по линии временно-пространственной инвариантности точки сборки: «чувство – мысль – слово», «мысль – чувство – слово», «слово –мысль – чувство», «слово– чувство – мысль». Категорично, но вполне определенно сказано у Александра Блока в стихотворении «Художник»: «Жду, чтоб понять, закрепить и убить». Эти переходы от мысле-образов к словам и от слов к мысле-образам бывают особенно болезненными для процесса творчества, которое немыслимо без честности и ясности самовыражения (чистота незамутнённого «зерцала»), при котором всегда приходится балансировать на грани «самовыражение – самоуничтожение», причем самоуничтожения как психического, так и физического. Достаточно вспомнить Агутагава, который всю свою жизнь метался между геноцидом и творчеством, – да мало ли ещё самоубийств и загубленных судеб записано за изначально данным нам Божественным Словом. Недаром сказано у Осипа Мандельштама, что «душевный строй поэта располагает к катастрофе». Мы живём в мире зеркальности наших грёз и мечтаний – в Зазеркалье нашего Я. Применительно к литературному стилю – это «самоотчуждение», которое в полной мере сопереживается в процессе интуитивно-(под)сознательного самовыражения для достижения конечного результата творчества (катарсиса), немцы называют «die Vеrfremdung», или «V-Effekt».


13

Интересно, можно ли применить к Слову понятие положительной и отрицательной обратной связи (англ. feedback), которое существует не только в технике, но используется живыми организмами (а Слово несомненно живой организм) самых разных уровней организации – от примитивной клетки до глобальной экосистемы, что обеспечивает их саморегуляцию, включая самовоспроизведение и адаптацию к окружающей среде, и позволяет обеспечить динамическое равновесие и сохранить внутреннее состояние открытой системы, причем положительная обратная связь способна рассогласовать систему, трансформируя её в другую более устойчивую, в которой действуют уже отрицательные обратные связи.


14

Живое Человеческое Слово – неотъемлемая часть открытой системы нашего мировосприятия и общения с миром, нашего человеческого естества и бытия. И здесь должна действовать та же положительная и отрицательная обратная связь, которая может творить и Добро и Зло. Об этом прямым текстом и у Ахматовой, и у Цветаевой – в «режиме с обострением». «Я своих стихов боюсь...» – писала Марина Цветаева, называя себя «колдуньей и чернокнижницей». И Анну Андреевну Ахматову называли не только Царскосельской музой и «Музой плача», но чернокнижницей «серебряного века». «О, как чуяли её близкие, её чуткие читатели этот запредельный зов! Мандельштам говорил: «Кассандра!» Цветаева окликала: «Чернокосынька моя, чернокнижница!» Николай Гумилев высказался по этому поводу вполне определённо: «Из логова Змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью». Лев Аннинский : «...В Россию пришла ниоткуда» (« Красный век», т. 1 «Эпоха и ее поэты: Серебро и чернь.») Эпоху спустя боевые пролетарские критики интеллигентского происхождения печатно спрашивали Ахматову, отчего она не умерла до 1917 года, и удивлялись, что она еще жива, – критики соединяли игру с доносом, не подозревая (возможно, и подозревая), какой запредельной тайны ахматовского бытия – небытия касались своими шуточками. Тайна ЭТОГО бытия – запредельность и обречённость. Спасено может быть только что-то ЗА ПРЕДЕЛАМИ, которые очерчивает СЛОВО. Ибо смерть и рождение сосуществуют в каждый единый миг бытия, при непричастности духа временному и внешнему.

Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, всё победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растёт трава,
Как по земле идёт с котомкой лихо...
Но вот уже послышались слова
И лёгких рифм сигнальные звоночки,
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.

(1-ый стих «Тайны ремесла»)

«Божественный лепет» и «Музы плача» были оценены, став в последние годы жизни Анны Ахматовой её поэтическим триумфом, когда в начале 60-х ей были присуждены Международная Итальянская премия и звание Почётного доктора Оксфордского университета. Предсказания поэтов всегда сбываются, и «стихам как драгоценным винам, настанет свой черёд».


15

Но как обе они – и Анна Андреевна Ахматова, и Марина Цветаева – боялись своего дара предвидения. Недаром на древнем санскрите «кави» – это «поэт» и значит «пророк» – желает сам человек этого или нет. Ирма Кудрина («Путь комет. Жизнь Марины Цветаевой») особенно отмечает, что «гибель в этих пророчествах связывается с поэзией её – «голос таинственной лиры, на загробном гостящей лугу». Будучи вовлечены в мифотворчество через Слово, мы неминуемо обречёны на соприкосновение со стихиями физического плана через план ментальный (Огонь, Воздух, Вода, Земля). Так что «слово творец» живёт (существует) в своём собственном Зазеркалье (мыслей и чувств). И в своём метафизическом бытие язык (как и речевая деятельность) отмечен (жесточайшей) рефлексией, от которой никуда не деться.

Многое еще, наверно, хочет
Быть воспетым голосом моим,
То, что бессловесное, грохочет,
Иль во тьме подземный камень точит,
Или пробивается сквозь дым.
У меня не выяснены счёты
С пламенем, и ветром, и водой...
Оттого-то мне мои дремоты
Вдруг такие распахнут ворота
И ведут за чёрною звездой.

(10- ый заключительный стих «Тайны ремесла»)


16

Люди всегда знали о существовании опасности манипулирования Частями Речи. Давно позабыто, как изначально именовали медведя: боялись называть его по имени, чтобы не пробудит силу собственного воображения, и осталось описательное «придёт тот, кто мёд ведает»... Кто знает, что таят в себе 95% нашего мозга? – ведь мы обходимся 5%. Где, в каких глубинах нашего подсознания таится страх перед Словом?! Как понятие точки в геометрии, числа в арифметике, тела в физике, атома в химии, – слово считается основополагающей единицей в лингвистике. Но типы слов – это не просто знаменательные, обозначающие определённые понятия, и служебные, служащие для связи слов между собой. Слово – ген человеческой мысли. Это магия заклятий и молитвенных песнопений. Это неуправляемая стихия стиха (один корень). И каждое стихотворение – это комета, болид, пробивающий корыстотвёрдую оболочку земного бытия. Иначе и быть не должно, иначе и быть не может.


17

Вспомним рассказ Виктории Швейцер в книге «Быт и бытие Марины Цветаевой» (Москва СП Интерпринт1992) о романе Марины Цветаевой с Осипом Мандельштамом и о стихах напутствии: «Голыми руками возьмут – ретив! упрям! – Растреплют крылья твои по всем четырём ветрам...» По словам самой МЦ, так она «провожала его в трудную жизнь поэта». «Теперь, когда мы знаем, – пишет Виктория Швейцер, – как всё случилось с Мандельштамом в ночь с 1 на 2 мая 1938 года: пришли в забытый Богом, отрезанный от мира санаторий, переворошили вещи, посадили в грузовик и увезли – навсегда, сгноили в лагере и бросили в общую яму; когда только через четверть века до нас дошли его последние – такой невероятной чистоты, глубины и гармонии стихи, – пророчество Цветаевой вызывает священный трепет, почти ужас. Для меня несомненно, что колдовство – или предчувствия – сорвались с её пера бессознательно, она не ведала, что творит, до чего точно и страшно предсказывает Мандельштаму его будущее.» И далее: «Не знаю, во власти ли поэта остановить перо, не написать того, что хочет быть явленным его стихами, – судя по высказываниям Цветаевой, поэт этого не может. Но если бы она отдавала себе отчёт в том, что пишет, она бросила бы перо или спрятала тетрадь с этими стихами в самый бездонный ящик стола... В них она действительно колдунья и чернокнижница – гораздо больше, чем там, где прямо так себя называет.»

Берусь поспорить: колдовство Поэзии всё-таки не в этом, однако, бесспорно одно – способность творить мир Словом опасна. Недаром Осип Мандельштам очень логично заметил: «Раз за поэзию убивают, значит, ей воздают должный почёт и уважение, значит, она – власть». («Гуманизм и современность» 1923). Но остановить свой «душой исполненный полёт» возможно – всегда. Можно вообще добровольно отказаться от самовыражения в творчестве. Tibi et igni = «Тебе и огню». Как Гоголь расправился с «Мёртвыми душами», как молодой Гёте, как завещал Кафка, как Булгаков... И никуда от этого не деться: за этой гранью, за сказанным Словом – пустота. «Как той, другой, страдалице Марине, придётся мне напиться пустотой...» Или: «гадая – умереть»?! Неудивительно, если «зрительницей быть не удавалось», если «всегда вклинялась в запретнейшие зоны естества», когда «не выяснены счёты с пламенем, и ветром, и водой...»


18

Но пустота не аморфна, в ней напряжение и успокоение, – это «внутреннее деяние», и осмысление медитативного созерцания пустоты передаётся в использовании паузы (суть молчание), которая играет значительную роль в поэтике, являясь существенным компонентом ритма и мелодики. Ведь если настроение способно изменить почерк по время писания, так что почерк этот передаёт наше настроение читателю (о чём пишет Велемир Хлебников в статье «Буква как таковая»), то паузы (цезуры) в каждом тексте отражают неповторимый ритм мысле-выражения, а значит при прочтении имеют свою «физиологию дыхания» или другими словами оказывают на нас вполне материальное (физическое) воздействие, позволяя вслушиваться внутренним чувством в то, что не воспринимается обычным слухом, а находится «за звучанием», таится (словно 25 кадр, если возможно такое грубое сравнение). У Марины Цветаевой есть строки в «Поэме конца»: «ведь это действовать – пустовать». Для сравнения: в живописи огромную нагрузку в создании образа несёт белый фон. Учитель Матисса наставлял учеников словно дзэновский мастер: «Смотрите на живопись, как на страстное молчание». Но если в «живописи без живописи» оно проявляется в соотношении сделанных тушью пятен и штрихов со свободным пространством поверхности свитка, то в стихе этот принцип выражается в строгой последовательности знаков и паузы (цезур), причем пауза играет не меньшую семантическую и ритмическую роль, чем (иероглифический) знак. Молчание (по дзэн) иногда оказывается наиболее действенной формой интуитивного сопереживания – в нём заключена художественная воля времени, воплощающая этическую цельность и значимость познания истины.

Слово «дзэн» (zen) или «чань» (японская или китайская транскрипция буддийского термина «дхьяна»), что означает буквально сосредоточение, медитация (лишённая зримых образов), известен с V–VI вв. и популярен сегодня не только на Дальнем Востоке, но и не сходит со страниц европейской и американской как философской, так и художественной литературы. В американских университетах открыты факультеты по изучению этой школы буддизма как духовной практики при минимальном внешнем выражении.

19

Одним из самых тёмных постулатов буддизма считается дошедшее до нас из IX века наставление китайского монаха Линьцзи (Риндзая) И-сюаня: «Встретил Будду – убей Будду! Встретил патриарха – убей патриарха!» http://bydda-krishna.livejournal.com/232541.html. Не о том ли речь, что богов мы создаём сами и носим в своей душе, что без нас они не мог ли бы существовать: то есть боги – смертны, поскольку существуют в нашем воображении. Как известно, чаньские/дзэнские монахи в своём стремлении достичь просветления демонстративно уничтожали священные изображения и тексты во имя истинного Будды, «внутреннего человека без статуса», – в знак протеста против любой формы идолопоклонства и догматизма. Но существовала и другая крайность воспитания религиозности, восходящая к переживаниям пророка Иезекииля, которому повелено было съесть свиток и «напитать чрево своё» (Иез. 3,1.3): так иудейские мальчики, изучая алфавит, писали на грифельной доске смесью муки и мёда, когда им объясняли буквы и как они звучат, причем при правильном ответе на вопрос учителя «что это такое и как она звучит?» можно было в качестве вознаграждения слизнуть букву с доски. Вольфганг Шпайер (Wolfgang Speyer) пишет об обычае слизывать буквы и молитвенные заклятия в Египте, где написанные слова также растворяли в жидкости, которую затем выпивали, чтобы забрать себе силу слов. (Набоков метафорично назвал ум «желудком души».)

Так что же: не верить в божество – божеству, не сотворённому тобой?! Перейди через грань – чтобы идти дальше? Но может ли быть (не)подсудным человек, совершающий преступление исходя из своего личностного морально-этического кодекса чести? Если к тому же в разные времена принятые обществом, или политической системой (высоко)нравственные принципы и кодексы чести не просто менялись, но и диссонировали с личностным. Другой вопрос: приносим зло – желая творить добро?.. По общепринятой (расхожей) версии ВИКИПЕДИИ:

ЗЛО – понятие нравственности, противоположное понятию добра, означает намеренное, умышленное, сознательное причинение кому-либо вреда, ущерба, страданий. В житейском смысле зло относят ко всему, что получает у людей отрицательную оценку, или порицается ими с какой-либо стороны (то есть противоречит правилам морали). В этом смысле и ложь, и безобразие подходят под понятие зла. Вопрос о преобладании зла или добра в мире в житейском ключе составляет предмет спора между пессимистами и оптимистами. Как всё оказывается просто: достаточно сделать выбор между пессимизмом и оптимизмом?? А я полагала.... Что же тогда противопоставляется злу?

ДОБРО – понятие нравственности, противоположное понятию зла, означающее намеренное, бескорыстное и искреннее стремление к осуществлению блага, полезного деяния, например помощи ближнему, а также незнакомому человеку или даже животному и растительному миру. В житейском смысле этот термин относится ко всему, что получает у людей положительную оценку, либо ассоциируется со счастьем, радостью, любовью. В религиозном смысле Добро – характеристика явлений с точки зрения их соответствия Божьему промыслу.

Но ведь бывает и ложь во спасение. Вопрос: может ли от природы безобразное (рождённое безобразным) творить добро?? Если исходить из прочитанного, то « безобразие», как и « ложь», подходит под понятие зла. А красавец норвежец, будучи в здравом уме и памяти, в знак протеста расстреливает остров невинных, желая предотвратить большее зло?.. Зло – которое на благо?! И – наоборот. Но тогда должно существовать и связывающее звено между Добром и Злом: «...за чёрной Рекой Смородиной перекинут Калинов Мост, разделяющий Явь и Навь, разделяющий Быль и Небыль […] охраняемый Трёхглавым Змеем...» Троица всегда и везде присутствует: ОТЕЦ – СЫН – СВЯТОЙ ДУХ (физическое, ментальное и трансцендентное начало нашего восприятия). Неустойчивая конструкция – «колеблемый треножник». Намного устойчивее и надёжнее квадрат (четырёхмерное пространство). Однако, без присутствия человеческой воли ристалище не оживёт и представление не состоится. Августин называл три способности души: Память, Рассудок, Волю. Платону душа видется в образе окрыленной пары коней и возничего, где возничий – разум, а кони соответственно олицетворяют собой волевой порыв со знаком плюс или аффект (страсть) со знаком минус. Интересно, как популярно интерпретируется понятие воли (у животных она, как принято считать, отсутствует и её заменяют рефлексы).

ВОЛЯ – феномен регуляции субъектом своей деятельности и поведения, обеспечивающий формирование целей и концентрацию внутренних усилий на их достижение. Воля – это не физическая деятельность, не эмоциональная деятельность и не всегда сознательная деятельность человека; но деятельность, всегда отражающая принципы морали и нормы личности и указывающая на ценностные характеристики цели выбранного действия. Человек, осуществляя волевые действия, противостоит импульсивным желаниям, формируя в себе сильную личность.

Или слабую. Однако, странно, как можно рассматривать волю как «деятельность»?! Разве воля не есть эманация человеческого духа, провоцируемая бессознательным актом предвечной «дерзости» (τόλμα). «Люди отличаются друг от друга напряженностью и качеством желания. Все остальное является производным: и развитие интеллекта, и тела, и социальный успех, и любовь. Речь идёт не об инстинктах и хотениях, а об укорененности жизни в духовном волевом центре, из которого исходит жизнь и который проявляется в желании.» (Астрологическое толкование Руны Дагаз: http://www.aquarun.ru/mant/atr/run24.html). Не за эту ли сомнительную с точки зрения церковных догматов и откровенно высказанную истину «пригвождён» непротивленец злу насилием, автор «Войны и мира»: «Бог есть моё желание» (http://gorkiy.lit-info.ru/gorkiy/vospominaniya/lev-tolstoj.htm)

20

В своих «Размышлениях о душе и её воспитании» В. П. Зинченко пишет: «В отличие от памяти души, история, как известно, учит только тому, что она ничему не учит. К тому же, история слишком часто лжива, ибо «история – это история выживших» (Эм. Левинас). Ироничный М. Я. Гефтер приравнял постулат лживости после христианской истории
Категория: Статьи Автор: Виктория Колобова нравится 0   Дата: 26:03:2013


Председатель ОЛРС А.Любченко г.Москва; уч.секретарь С.Гаврилович г.Гродно; лит.редактор-корректор Я.Курилова г.Севастополь; модераторы И.Дадаев г.Грозный, Н.Агафонова г.Москва; админ. сайта А.Вдовиченко. Первый уч.секретарь воссозданного ОЛРС Клеймёнова Р.Н. (1940-2011).

Проект является авторизированным сайтом Общества любителей русской словесности. Тел. +7 495 999-99-33; WhatsApp +7 926 111-11-11; 9999933@mail.ru. Конкурс вконтакте. Сайты региональной общественной организации ОЛРС: krovinka.ru, malek.ru, sverhu.ru