Разбитые чашки
|
Солнце который день не грело, а плавило город. День только начинался. Пологий, укатанный техникой овраг перед строительством высотного дома, а совсем рядом – река, порядком обмелевшая за лето. Если вы стоите на мосту над речкой и хорошенько приглядитесь, сможете увидеть внизу, словно под своими ногами, две маленьких фигурки в ярких синтетических костюмах. Это мы. Отлыниваем от работы. - Знаешь, у меня такое ощущение, что за эти флаеры мы продали душу дьяволу. Эта фраза мне нравится, особенно потому, что она только теперь пришла мне в голову. Катя смотрит на солнце и щурится, как ребёнок со сна. - Как будто пока мы в этих костюмах и с пачкой бумажек, мы не принадлежим себе. Это так… - Страшно, - неожиданно говорит она. Я хотела сказать «странно», но на самом деле действительно страшно. Мысль, так понравившаяся, уже не отвлекает и не развлекает. День только начался, но недельная усталость даёт себя знать. - Давай сядем. Мы садимся прямо на землю, забывая о мерах предосторожности и мнении окружающих. Забыла сказать, мы с костюмах пчёл. А две симпатичные, слегка шибанутые пчелы могут многое себе позволить. Она снова о чём-то задумалась, но это не тревожит меня: день долгий, я ещё успею обо всём спросить. А пока я пью тёплую воду из бутылки, а мысли мои становятся такими же никакими, как эта вода непонятной температуры и без определённого вкуса. Когда-то, давным-давно, ибо в 19 лет три года назад – это давным-давно, мне казалось, что всё будет проще. Проблемы пружинили от меня, как от бронированного стекла. Казалось, можно удержать мир на ладони и всё будет, всё зависит только от меня. Со временем это ощущение уходит. Теперь мир пружинит меня и того гляди совсем выбросит за борт. В такие моменты мной овладевает чувство, похожее на страх. Или пустоту. Как будто время медленно стирает меня. Я почти физически ощущаю, как по капельке таю в раскаленном месяцами жары воздухе. Что если ничего не получится? Это самый страшный вопрос, который я задаю себе. Он страшнее высоты и собак, которых я боюсь с детства. Как от высоты, от него прихватывает живот, как собака, он бежит за мной и норовит ухватить за ноги. Я не даюсь. Пока… - Всё в порядке? Моего плеча касается широкая ладонь. - Да, конечно. Я просто задумалась. А стоит ли? Ведь если мне дано быть здесь, то уж наверно это не случайность. И вот в такие моменты я знаю, что у меня и у Кати, что сидит рядом и смотрит на серебристую игру воды, всё будет. Всё обязательно получится. Собаки отстают, я встаю на твёрдую землю. Зачем я? Я изучаю язык и литературу. Но люди на моей планете обходятся четырьмя словами для характеристики всех на свете эмоций. Мне иногда кажется, что они ими же думают… Я думаю, что я не случайно. Но так ли это? Я думаю сейчас, что смогу помочь, но самое время это проверить. - Грустишь? – спрашиваю я, продолжая до слёз смотреть на позолоченную солнцем воду. Она пожимает плечами. - Не знаю, Сашенька… Мне всё кажется, что я выберусь. Но всё глубже увязаю. Вот интересно, как мы совпали в этой точке? Кто так точно подвёл стрелки наших внутренних часов, что мы с Катей так совпали в этой точке сомнения, бессилия и ожидания? Кто он? Я хотела бы посмотреть ему в глаза… Кто он? Он тот, кто схватил меня два года назад за руку на краю подоконника, тот, кто не дал мне умереть в аварии, утонуть, и не дал мне потерять веру в себя. Он тот, кто вышибает из меня эту веру день за днём… - Знаешь, что мне сегодня снилось? Катя во всех самых мельчайших деталях рассказывает сон. Я вам не расскажу. Сны – это слишком лично. Если только вы не ангел-хранитель. Это ответственность, а не любопытство. То ли от солнца, то ли от чужого сна я хмелею. Глупые слёзы щиплют в носу до противного, странного желания пить ледяную воду до онемения зубов. Встаю: - Пойдём. Мы поднимаемся и неторопливо шагаем вдоль песчаной насыпи, силясь продлить последние минуты омерзительно тягучего безделия. Обратно идти в гору. Удивительно, почему я не думала об этом перед обедом? Можно было присесть, скажем, в тени вот этого куста или… - Можно с вами сфотографироваться? Извините, можно?.. Я замечаю возле себя худенькую, щедро прожаренную на солнце женщину только когда она уже нетерпеливо трясёт меня за плечо. Удивительные вещи происходят с людьми на тридцати пяти градусной жаре в синтетике… - Да, конечно… Да, конечно! У меня до конца обеда ещё пять минут, ну ладно, обед закончился, но мы же ещё не на рабочем месте… Чёррррт! Мы с Кристиной торопливо обнимаем тощих бледных чад «жареной» женщины. Один из них всё это время нетерпеливо вырывается, повторяя как заведённый: отстаньте… отстаньте… отстаньте… Дежурные улыбки в кадр – мы можем идти дальше. - Удивительно, вот я вижу это всё, нахожу подходящий кадр, фокусируюсь, остаётся только щёлкнуть… а щёлкнуть-то нечем. Катя… она всё видит как будто сквозь объектив. Она фотографирует всё, что поражает или удивляет её, у неё своеобразное понимание красоты. И… сломан фотоаппарат. Мы всё хотим одного: быть счастливыми. Только каждый это счастье представляет по-разному. Что бы мне хотелось? О чём я мечтаю? Я мечтаю издать книгу. Больше жизни. Но иногда мне кажется, что для моего счастья хватило бы, чтоб у Кати был фотоаппарат, чтоб я видела поменьше слёз каждый день, чтоб собрали деньги на операцию той женщине из далёкого города, где я никогда не была и не буду. Тогда, возможно, нет, точно, абсолютно точно, пропало бы это холодное и болезненное ощущение разбитой чашки у меня в груди. Подъём продолжается. Не впервые за время нашей работы приходит странная мысль: мы как будто в чистилище. Зеркальный дантевский грот перевернул мой мир вверх ногами. Мы идём в гору, которая ниже, чем подземный ад, кипящий ад, полный криков, которые я почти слышу… Стараюсь меньше смотреть под ноги и больше – по сторонам: так кажется, что мы идём быстрее. Бесконечная гора… Я перевожу взгляд на горизонт и замечаю размытое облачко, сизо-белое и едва заметное, словно пар, только начавший подыматься над закипающей водой. Кажется, будет дождь. Дождь действительно начался. Но до него мы успели раздать добрую половину флаеров, порядком закрасивших нам руки. Странно, наверное, жара так действует на людей. Никогда ещё за полтора часа не слышала столько хамства… - Накрасься, а потом иди торговать собой! Окатываю нахала своим презрением и, продолжая натянуто улыбаться, продвигаюсь в толпе. - Выставка меда… Медовая ярмарка… Возьмите… Спасибо… Да-да… Ага… Уже давала? Извините… Извините, что не запомнила… Извините… Спасибо… Пожалуйста… Первая капля дождя очень вовремя приземляется на мою макушку. Торопливо хватая подругу за руку, лихорадочно соображаю, где нам укрыться. Но она сама уже тащит меня в сторону какого-то склада, давно отщёлканного её воображаемым объективом. Склад за оврагом. Совсем недалеко. Но, добравшись до него, мы мокрые, как мыши. Склад у оврага над рекой – определённо не образец изящного искусства. Но, что-то в нём такое есть. Кажется, это моё новое увлечение: эстетика заброшенного и омерзительного. Мы осели на негнущиеся от страшной усталости ноги на какое-то гнилое бревно под навесом и замолчали. Каждая думала о своём. Она закурила. Я давно бросила, но в такие моменты очень тянет чиркнуть спичкой у самого носа и, ощутив сладкий аромат горящего дерева, сделать глубокую затяжку. И забыть… Забыть причину грусти, грусть, слово грусть… все грусти земли. Холод, промозглый дождь, который я всё-таки разлюбила, скитаясь под ним беспрестанно. Дождь – он как свобода, радует, пока не промокнешь до нитки… - Представляешь… Женька мне рассказывал вчера, что когда я не пришла к его другу на день рождения, он был рад, как щенок, и даже ему самому на это намекнул. - А Женя? – спрашиваю я по инерции. - А Женя? – насмешливо переспрашивает Катя, - А Женя сказал, что хотел ему шею свернуть, - добавляет она с нотками гордости. Но, помолчав, заключает, словно прихлопнув тяжёлой плитой, - Но в итоге мило улыбнулся. Мы тоже улыбаемся. Грустно. Вызывающе. Как-то пьяно, без стеснения выставляя напоказ друг другу зубы, и наконец хохочем, что есть мочи, до слёз, до рези в животе, беспрестанно повторяя: мило улыбнулся… ахаха… мило улыбнулся… Задохнувшись, я вдруг замечаю, что на глаза нам навернулись настоящие слёзы. Спешу отвернуться – не умею утешать. Она начинает говорить, быстро, захлёбываясь, убеждённо, словно от этих слов сейчас всё-всё зависит, словно без этих слов, гулко звенящих в раскисшем воздухе, рухнет мир: - Мой Женька, он ведь, как пластилин… А я постоянно намекаю ему, что он… мясо, что он… ничего не может… что у нас нет дома. Скорее, скорее бы нам дали эту малосемейку, скорее бы выбраться из этой серой общаге, она же нас давит, там невозможно жить. Знаешь, знаешь, я тут смотрела диск. Там ведический кришноид говорил, что в семье существуют определённые роли, которые нельзя менять. Иначе всё рушится. Как же я хочу, чтоб мы вырвались из этого места, как же я хочу… Она бездумно царапает палкой в пыли под ногами. Странные очертания… кажется, домик. Палка трескается, глухо и обречённо, наткнувшись на что-то в земле. Я извлекаю осколок толстого бутылочного стекла. Долго смотрю его на свет. Зелёный, тусклый, забывший, откуда он и чему служил, он прекрасен. Опускаю взгляд на землю. В районе крыши без осколка образовалась огромная дырка! Немедленно прилаживаю его на место, боясь разрушить чужую мечту. Рядом – металлическая крышечка от бутылки и щепка сломанной палки. И всё это… сочетается. - А что если так оформить стену в доме? - Зачёт! Мне нравится. Дождь всё не проходит. Синтетика ледяным скафандром противно облепила тело. Мы, недолго думая, прямо под навесом разводим костёр. Благо, здесь есть, что жечь: мусора вокруг горы! Но мы, не сговариваясь, протягиваем руки к сумке с флаерами. Один, другой… Мы сжигаем всю пачку, едва ли задумываясь над смыслом сделанного. А Катя всё говорит: - У нас как будто и дома нет. Вернее, когда мы приезжаем к моей маме, я его воспринимаю, как чужого человека. Так странно, как будто ко мне домой, в прошлом, пришёл красивый и незнакомый виолончелист. У него такие пальцы длинные и сам он как будто весь вытягивается и делается больше. В плечах шире. Пришёл и уселся в моё кресло. И не прогонишь. Такой он угрожающе красивый и далёкий, и как будто неловко. Это как сон. Я всё это слышу, понимаю, но не понимаю… Как будто толстое бутылочное стекло вошло в меня и застряло в горле. Ноет ноюще, не болит, но не даёт мне дышать. Я задыхаюсь… Но я отлично знаю, откуда взялся этот осколок: я отбила его от стеклянной клетки, в которой задыхается она. Чем больше кусок, чем сильнее он ноет, тем больше шансов у неё набрать в грудь побольше воздуха перед новым броском. Кто знает, что будет за этой чертой. Возможно, спасение. Я слишком мало видела в жизни счастливых исходов. Если их с Женькой чашка соскользнёт-таки со стола, она разобьётся вдребезги. Безвозвратно. И всё будет кончено. Мне кажется, и для меня тоже. Ведь если больше нет надежды, то всё и вправду кончено. А пока Катя набирается сил для нового рывка, чтоб поддержать зависшую на краю чашку, я думаю, чем помочь. И, кажется, я знаю! У Жени зарплата, а у Кати – желание иметь серьги. Осталось скоординировать – и готово! Идея кажется настолько хорошей, что я не могу сдержать улыбку. Чтоб скрыть её и свою выдумку, отхожу в сторону, чтоб «позвонить маме». Быстро набираю и отправляю Женьке сообщение, чтоб он купил Кате серьги в таком-то ларьке, такие-то, очень красивые, которые она очень хочет. Торжествующая, возвращаюсь на место, по пути поправляя опасно зависшую над краем чашку. Или мне так кажется… Дождь закончился. Мы собрали сумки и, окрылённые свободой, побежали сдаваться на ярмарку. Дождь закончился, но холод остался. По пути я не могу сдержать радостного нетерпения и спрашиваю-таки: - А где Женька теперь? - Дома, наверно, может спит. Отлично, всё отлично!! Теперь он уже, наверно, купил серьги и скоро они с Катей встретятся и пойдут домой. И всё, всё будет хорошо. По крайней мере, до конца недели… … После десятиминутного ожидания вместе с Катей, я начинаю нервничать: он не нашёл серьги, ларёк, деньги не получил… Катя тоже поминутно дёргается и нервозно смотрит на дисплей телефона, где ни пропущенных, ни смс, а только неумолимо вздрагивают две точки, навсегда разделившие две пары цифр. Я не выдерживаю первая, сердобольная бабуля даёт нам позвонить со своего мобильника. На наших денег нет давным -давно. Сонный голос Женьки нам многое объяснил. Катя дрожит от растерянности и гнева, а я… От чего дрожу я. Смерть всегда вызывает страх. Смерть надежды – худшая из смертей… Мне страшно подумать, что будет, когда Женьки приедет за ней. Мне страшно неловко подумать, что он прочитает моё сообщение. Я как никогда ясно понимаю, насколько глупой была моя мысль. Насколько я, в конце концов, ничего, ничего не могу изменить. Когда пришёл Женька, Катя, закрываясь ладонью от прорезавшего тучи солнца, глухо сказала мне: - Иди. И я пошла, безропотно пошла через пустую почти площадь к подземке. Я зачем-то прижала руку к груди. Не слёзы разочарования, а что-то другое душило меня. Резало, ныло ноюще. Я не хотела видеть её слёз. Я убежала. Я ничего не смогла изменить. Накопившаяся обида прорвёт жалкую плотину несбывшихся ожиданий, смоет нарисованный домик и бутылочное волшебное стекло, и наши мечты. Мечты, за которые мы пили в обед тёплую воду без определённого вкуса. Мечты, которые помогали идти в бесконечную гору. То место, где у Кати и Жени есть нормальный дом, где я не одна, где нет моих страхов и моего одиночества, место, где я найду себя и того, кто будет со мной, того, кто будет любить меня. Облака над моей головой почти в осеннем уже небе распороли солнечные лучи. Моя прабабушка, на которую я, говорят, очень похожа, всегда говорила мне, что там рай. Тот рай. Который ничто не сможет уничтожить. Тот рай, в который я, как никогда хочу верить, и как никогда мало верю… Я вглядываюсь: облака, как лестница, а вдалеке идёт как будто поезд и ещё смешная рожица. Нет-нет, прабабушка всё-таки была права. И когда-нибудь всё сбудется. Я буду идти к этому, и у меня получится. Ну, а пока перевёрнутый мир, жар и холод, пепел сожжённых флаеров, сладковатый аромат гари и закрывающиеся от усталости глаза. А ещё чашка, разбитая чашка. Просто одна из многих, каждая из которых терзает кому-то грудь. |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Александра Крученкова | нравится 0 Дата: 15:12:2011 |