- Ну что Алеха, готов «к труду и обороне»? - механик, в рыжей собачьей шапке, похлопав Алексея по плечу, добавил – Думаю, завтра к вечеру будешь уже дома. Напарника, извини, дать не могу, сам знаешь какая запарка у нас.
Вездеходчик Алексей, невысокий плотный мужик лет сорока отроду, согласно кивнул
- Понял, чего уж там. Не впервой.
Конечно по правилам техники безопасности, да и просто здравого смысла, выезд вездеходов в тундру рекомендовался только в паре с другим вездеходом, или, в исключительных случаях, со вторым водителем. Но кто и когда в России, соблюдал хоть какие то правила?
Из поселка Алексей выехал, когда на востоке только появилась светлая полоска. Отрегулированный двигатель ровно урчал, и траки гусениц, оставляя позади снежное облачко, уверенно несли вездеход к горизонту. Белое безмолвие тундры с приближением рассвета становилось мягко голубым, и только темное подбрюшье горных хребтов оставалось темно-синим и каким то загадочным. Но вот первые, косые лучи восхода выкрасили гребни снежных барханов в алый цвет утра, и тундра, еще мгновенье назад холодная и безмолвная, ожила, засветилась жизнью нового дня.
-Часа полтора буду по светлому ехать, - подумал Алексей, радуясь начинающемуся утру. Первое солнце после долгой полярной ночи появилось только две недели назад, и сейчас, с каждым восходом день быстро прибавлялся. Надев солнцезащитные очки, ехал в задумчивости еще долго, пока внимание не привлекла высокая сопка, вершина которой была окутана темными, кучевыми облаками, быстро спускавшимися к подножью.
- Неужели не успею? - Алексею так не хотелось пурговать. Это новое слово - «пурговать» он услышал уже здесь, на севере, а вскоре и самому пришлось почувствовать изматывающие, остервенелые порывы колючего ветра. Еще некоторое время Алексей надеялся на чудо - до перевалбазы оставалось совсем немного.
Эх… Как часто, слишком часто наши надежды бывают напрасными.
Пурга вырвалась из распадка между сопками неожиданно мощно. Огромной силы ветер ударил в бок вездехода, тент кузова затрепетал и забился с шумом, иногда перебивавшим даже рокот двигателя. Вспомнилось пушкинское из «Капитанской дочки»:
- Беда, барин, буран!
- Эх, Александр Сергеевич, пурга в тундре это вам не какой-то буран в оренбургских степях, - Алексей матюгнулся в голос, всматриваясь в ветровое стекло и пытаясь рассмотреть, что-либо в этом белом, молочном месиве, закружившем перед вездеходом.
Задний клапан тента кузова вдруг громко хлопнул, и угол левой стороны задрался, впуская в кузов сноп мечущихся белых мушек. Еще раз, громко выругавшись Алексей остановился. Выходить из теплой кабины не хотелось, но клапан нужно было обязательно закрыть, иначе снегу в кузов набьет по самое некуда. Завязав под подбородком мохнатую ушанку, и открыв дверцу, он вывалился из кабины. Мелкие колючие осы-снежинки сразу же впились в лицо; глаз не открыть – посечет. На ощупь добрался до клапана, так же на ощупь закрыл его, укрепив обратной затяжкой.
Развернувшись, двинулся назад к дверце кабины, но порывом ветра его швырнуло и прижало к тенту. Силы преодолеть напор ветра не хватало. Упав на колени, Алексей почти ползком добрался таки до дверцы и забрался в кабину. «Фу-у-у!» - ехать дальше, не сбившись с пути, было просто не возможно.
От нагретого двигателя, в кабине тепло и почти уютно. С бороды и шапки закапала растаявшая снежная пыль. Сняв шапку, Алексей повесил ее на рычаги – пусть сохнет. Экономя топливо, заглушил двигатель. Вой ветра с новой силой надавил на барабанные перепонки, закружился и запел свою жуткую песню. Это не первая его пурга, но вот так неожиданно ураган налетел впервые. Через несколько минут из кабины выдуло последние остатки тепла, пришлось вновь запустить двигатель.
- Перекусить надо чего-нибудь - Алексей достал банку тушенки.
Вспомнился отчего-то его первый год здесь, на севере. Прошло уже почти двадцать лет, а Алексей всегда с иронией вспоминал, как ел первые полгода только тушенку с гречкой и искренне считал, что вкуснее и быть ничего не может. Но все когда-то проходит. Прошло и это его увлечение гречневой кашей – захотелось жареной картошечки. Только картошка, в том виде, к которому привык Алексей на «материке», в магазинах поселка уже кончилась. В продаже была только ее сушеная тень. И вот тогда Алексей понял, почему многие заключенные называют картошку «синеглазкой». Заключенных кормили ведь только сушеным картофелем, который, при попытке что-нибудь из него приготовить, превращался в серую, с синюшным отливом мерзость, на которую даже смотреть без содрогания было не возможно.
Усмехнувшись мимолетному воспоминанию, открыв банку, Алексей поковырял кусочки мяса - есть расхотелось.
- Сейчас бы вареников с вишней - жена Оксанка, когда они бывали на Украине в отпуске, всегда делала вкуснейшие вареники с вишней.
- Оксана - Алексей с нежностью и каким-то трепетом относился к своей жене. Может потому, что добивался он ее очень долго, со скандалами с ее семьей и всеми родственниками. Его гнали, как паршивого пса из церкви, а он вновь возвращался, потому что знал, Оксанка тоже его любит. И ведь добился своего. В один из отпусков сыграли они шикарную свадьбу, и увез Алексей любимую хохлушку в далекие края.
Прислушиваясь к завываниям ветра, Алексей вспомнил старую полярную примету: «Если к утру, пурга не закончится, значит, будет дуть сутки, а уж если и через сутки не будет конца этому бешеному ветру, то настраиваться нужно на трое». А что будет дальше, и думать не хотелось – он по собственному опыту знал, что в этих краях пурга может дуть не одну неделю подряд.
В размышлениях и дреме тянулись долгие часы.
Пурга не унималась уже вторые сутки: ветер то нарастал, пробуя свою силу на беспомощно застывшем вездеходе, то не надолго умерял бешеную скачку, выискивая новую жертву, а, не найдя, вновь обрушивался на одинокий вездеход. Стрелка датчика уровня топлива кивала в сторону последнего деления, извещая о скорой остановке двигателя. Еще через час двигатель умолк окончательно.
Вместе с завыванием ветра в кабину тихим, ползучим ужом стал пробираться холод. Пришло время облачаться в меха. Алексей, на всякий случай, возил с собой в вездеходе комплект меховой одежды. Очень удобные вещи – можно спать даже в снегу – кухлянка и штаны, изготовленные из оленьей шкуры, с густым мехом выдерживают практически любые морозы. Вот этот случай и наступил.
Одевался Алексей основательно: нигде не должно быть ни единой щелочки. На ноги надеты мягкие торбаса, не те, которые шьются для модниц на толстых неудобных резиновых подошвах, а самые настоящие, пастушьи с мехом внутри и наружи, верх которых затягивается под самым коленом крепким кожаным ремешком. Меховые штаны заправлены в торбаса, а сверху меховая куртка – кухлянка. Ну и последний штрих – кожаный поясок, рукавицы и меховая шапка – треух. Все - теперь никакой мороз не страшен.
Воет и воет в бессилии, безжалостный северный ветер, взлетает ввысь, набирает силы, расправляет белые крылья-опахала и камнем падает на измученную, истерзанную долгою пургой тундру. И никто не встанет на ее защиту – ни единого деревца, только чахлый кустарник да голые сопки вокруг. Далекий, заброшенный край…
К утру третьего дня, в нарушение всяких примет, пурга неожиданно стихла. Алексей еще немного выждал и выбрался из кабины. Вездеход без топлива – груда бесполезного, настывшего металла. А до перевал базы добираться все-таки нужно. Слепящее полярное солнце, высветило ориентир - сопку, чем-то напоминавшую двугорбого верблюда. Не размышляя боле, двинулся к цели.
Пурга сменилась колким, жгучим морозом: с каждым часом он крепчал, наливался силой. «Хру», «Хру» - утрамбованный ветром снег поскрипывал под мягкими торбасами все громче, пронзительнее. Короткий зимний день, не успев начаться, сменился угрюмыми сумерками. «Хру… «Хру»… «Хру»…
Трудно шагать в тундре коротким полярным днем, еще труднее поздним вечером. Усталость давит на плечи, темень в глазах, ночь близится. Куда идти? Где та заветная сопка? «Хру», «Хру», «Хру» - хрустит под ногами снег, «Хру», «Хру», - все ближе, ближе цель.
Ух… Нога скользнула гладкой гадюкой с обрыва, белые глыбы качнулись, понеслись навстречу. Лицом в колючий снег, голенью об острый камень, А-а-а-а!… Боль нестерпимая, искры из глаз, ногой не шевельнуть.
Пришел.
Отходился.
А до перевал базы рукой подать - размеренным шагом час-полтора. И жить захотелось до боли в стиснутых зубах: - «доползу, обязательно доползу».
Долгая полярная ночь на исходе, остаток сил на исходе. Дрожащие руки уже не держат измученное тело. Отдыха, и только отдыха требует оно. Алексей спиной привалился к снежному заносу, осторожно уложил поврежденную ногу. В горле пересохло - хотелось пить. Зачерпнув горсть снега, он с жадностью стал жевать эти холодные кристаллики живительной влаги. Утолив жажду, забылся.
Но вот кто-то остановился рядом, смотрит черными блестящими глазницами, зовет в сверкающую заманчивую бездну. Как тепло и приятно там, в этом крае благоденствия и успокоения. Вот уж и птички запели свои райские песни, тело переполняется неизведанным ранее чувством смирения и безмятежности – вот они врата вожделенного рая, и апостол Петр, важный и торжественный, приглашает проследовать дальше.
- Эх, черт, нужно было хотя бы записку написать Оксане. Как она теперь будет без меня. Наверно выйдет замуж. Ну и пусть, и правильно, она ведь еще не старая женщина. Только пусть немного повременит, поплачет, - Алексею вдруг захотелось, что бы о нем заплакали.
Тело перестает чувствовать. Холода уже нет. Тепло струится оттуда, из этой бездны. Что там, свет или тьма? Все-таки свет. Какой он яркий и желанный.
- Только бы дочку ни кто не обижал, она хоть и взрослая, но девочка все-таки.
- Поздороваться ведь нужно - подумал Алексей, шевеля обветренными губами, - все-таки в первый раз с Апостолом встречаюсь.
- Живой… - прищуренные, восточные глаза склонившегося над ним оленевода уловили чуть заметное движение губ.
Очнулся Алексей от жара исходившего от очага яранги. Чернявый, скуластый пастух, протягивая алюминиевую кружку, парящую густым духом наваристой оленьей шурпы, будто с удивлением проговорил:
- Однако жить будешь.
- Поживем еще, - подумал Алексей, и с удовольствием отхлебнул из предложенной кружки.
Анадырь
2004 г
|