В окно бился ветер. Яростно срывая с деревьев пожухшие от бомбежки и вечно поднятой пыли листья, он заставлял их крутить в воздухе бесчисленные шене, то поднимая выше, к небу, то опуская в самый партер, на землю. Немцы наступали, а она больше не могла видеть окровавленные тела русских солдат.
- Катя, пятая койка! – она будто вышла из некоего транса, встала с крыльца и побежала внутрь бывшего детского садика. На пятой койке лежал контуженый лейтенант.
- Воды, сестричка, воды, - шептал он ей, хватая за руки. – Немного воды, сестричка.
- Потерпи, милый, нельзя тебе, - ответила она и почувствовала, как на глазах наворачиваются слезы. Он умирал. Уже сорок третий за сегодняшний день…
- Пить… Воды, - в бреду шептал он, а она лишь гладила его по руке и знала, чувствовала, как жизнь покидает его тело.
Через десять минут он умер.
День выдался напряженным. Кто-то из сестер перестирывал бинты, кто-то успокаивал раненных, кто-то провожал их в последний путь, но среди множества этих сестер никто не подавал виду, насколько им тяжело. И только она не могла сдерживать своих чувств. Умирающие на ее руках солдаты всегда приходили к ней во сне. Как тот лейтенант, они просили или воды, или спрашивали о ходе войны, или просто смотрели на нее и качали головой, будто бы говоря ей: «Как ты могла, Катя? Почему ты не спасла нас? Почему позволила умереть?». И она просыпалась в холодном поту, и она всегда плакала.
- Иди, поспи немного, - услышала вдруг за спиной и подняла голову. – Я подежурю.
- Нет, я посижу, - упрямо ответила она подруге и вернулась к рассматриванию темноты за окнами. Раненые спали. Изредка доносился стон из-за ее спины или кто-то слабо звал, и тогда она подходила и помогала, чем могла. Было всего одиннадцать часов вечера, когда послышался сигнал тревоги. Немцы прорвали оборону города.
Госпиталь встрепенулся. Несколько сестер схватили сумки и побежали туда, где уже могли быть раненые, где они точно будут. Как и убитые. Те больные, кто мог ходить, повставали с постелей и стали требовать оружие.
- Сестричка, дай автомат. Я могу помочь, сестричка! – внушал ей весь перебинтованный офицер. – Ты же знаешь, где оружие. Проводи нас, мы поможем ребятам! – и так со всех сторон... На протяжении нескольких часов… Пребывали новые раненые, с востока слышались выстрелы… Все ближе и ближе... Вдруг началось какое-то движение… Женщины, работавшие в госпитале, стали бегать не от раненого к раненому, а друг к другу. Подбежали и ко ней.
- Эвакуируемся. Собирай всех, - сказала одна из них и тут же убежала.
Через несколько часов из госпиталя двинулась первая группа. Кто мог, шел сам, кто не мог, того несли… Но никто не остался в том детском саду… Она тащила сумку со всем необходимым для первой медицинской помощи, при каждом шаге звеня бутылочками и прочими склянками. Было решено разделиться. С каждой сестрой ушло по 10-15 человек, и все должны были быть доставлены на север города – там ждали машины для эвакуации.
Она шла и постоянно оглядывалась. Ноги тряслись от страха, и во рту все пересохло; она подпрыгивала, когда за спиной слышался малейший шорох. Она ведь балерина, а не медсестра! И тем более не солдат!.. Но кому это теперь было важно? Война всех расставила по трем категориям: врачи, солдаты, убитые. И не было никого, кто был бы в стороне.
Они шли медленно, осторожно, стараясь пробираться дворами и тенью, не выходить на свет, но, казалось, немцы были везде – за каждым деревом и кустом, за каждым забором и скамейкой, в каждой, даже самой малой, тени. И нельзя было спрятаться или скрыться.
- Катя, - вдруг раздалось над ее ухом, и кто-то дернул за руку обратно в темный проулок.
- Мы не смогли проскочить, - озвучил ужасную истину молодой парнишка, прислонившийся к стене и еле стоящий на ногах.
Повисло молчание. Все это значило лишь одно – один шанс на миллион, что группа прошла бы через немцев и добралась к рассвету до места эвакуации. Было страшно. Очень страшно. И она буквально чувствовала, как в этом узком и набитом народом проулке витает готовность. Готовность быть убитыми.
- Что будем делать? – прошептал кто-то сзади. – Мы не сможем обойти площадь дворами, а идти сквозь нее – самоубийство.
Все обсуждали стратегию, а она внимательно смотрела по сторонам, боясь, что немцы их заметят и расстреляют. Она уже потеряла отца – похоронка пришла всего несколько месяцев назад; она знала, что мама в концлагере вместе с ее сестрой – они должны были эвакуироваться на восток страны вместе с маминым заводом, но на картеж напали. Один из тех, кто выжил, рассказал, как ее семью запихнули в грузовик. Позже она узнала и о судьбе пассажиров того грузовика. Она много потеряла за эту войну – потеряла семью, дом, друзей… Ее жених был сейчас на фронте, и она не получала от него никаких вестей уже несколько недель, что, несомненно, пугало. У нее осталась только ее жизнь. Ее тело. Ее душа. И все. Больше не было ничего.
- Нет, это тоже не подойдет! – достаточно громко и страстно прошипел капитан возле нее. – Мы не можем вернуться обратно и пойти маршрутом другой группы! – неподалеку от них прошел отряд из нескольких немцев. Они даже слышали немецкий говор, а немцы в свою очередь могли слышать их. Все замолчали. Повисло такое напряжение, что можно было резать его ножом.
- Они ищут офицеров. Сказали, что в городе скрывается кто-то действительно ценный для их наступления и что приказано допрашивать всех, кого увидят, - перевел старичок в колпаке. И все на него удивленно посмотрели. – Я преподаватель немецкого, - потупив взгляд, объяснился он.
- Тут есть офицеры? – все тем же страстным голосом спросил капитан. Поднялось несколько рук. – Теперь все мы просто солдаты, - добавил он.
- Как нам выбираться отсюда? – тихо спросила она, то и дело оглядываясь на площадь.
- Не знаю, - ответил капитан со вздохом. Было видно, как вся эта ситуация его озадачила.
Вновь повисло молчание. Она заметила, как у некоторых раненых выступила кровь сквозь бинты, и решила помочь им, пока продумывался план. Курсы медсестер были очень поверхностны, и она только и умела, что бинтовать, мазать, обрабатывать… Большинство знаний она приобрела еще в школе, но тогда это казалось просто забавой. Сейчас же она действительно понимала, что от нее зависят несколько жизней…
Закончив с оказанием помощи, она не чувствовала рук от холодных склянок и находящихся в них жидкостей, от холодной ночи. Капитан протянул ей свой тулуп, и она благодарно ему улыбнулась. Даже во время войны люди всегда оставались людьми.
- Здесь недалеко есть квартира, где мы можем временно укрыться, а то нас могут заметить, - робко подала она свой голос.
- А где она, сестричка? – спросил старший лейтенант, держащий носилки.
- Минут семь медленным шагом, - ответила она.
Решение было принято молниеносно и через некоторое время они были там. Подруга, в чью квартиру она привела раненых, уехала подальше от линии фронта при первой же возможности, но запасные ключи всегда хранились под деревом во дворе. Разместив всех, она поняла, что нужна вода - у одного из больных открылось сильное кровотечение. В квартире воды не было. Но к счастью недалеко был колодец, и она, раздав все указания, вместе с вызвавшимся ей в охранники капитаном, вышла обратно на улицу. Казалось, месяц предвещал что-то скверное и будто насмехался над ними, постоянно уходя за тучи. Было темно. Темнее чем всего час назад. Они крались тихо, но оказалось, что недостаточно.
- Hände hoch! – выкрикнули у них из-за спины, и послышался звук передергиваемого затвора. Они медленно повернулись и увидели свой приговор. Два немца направили на них автоматы, стоя всего в нескольких метрах. – Следуйте за нами, - на ломанном русском произнес один из них, когда капитан предпринял решающий рывок.
- Беги, Катя, - толкнув ее в расщелину между домами, крикнул он. Ступор, навеянный немцами, спал, и она начала пятиться, ползти, затем все-таки встала на ноги, как вдруг послышался звук выстрела и кто-то упал. В страхе она обернулась и увидела в свете выглянувшей луны умиротворенное, мертвое лицо доброго капитана.
- Cтоять! – крикнул ей немец сзади, она попятилась. Медленно, слишком медленно, а он уже бежал, пытаясь перезарядить автомат. «Беги, Катя», - всплыл в голове призыв капитана, и она побежала. Так быстро, как только могла!
Она петляла между домов, но немец не отставал, постоянно угадывая направления, следуя за ней как ищейка, будто по запаху.
- Не спряталась, девочка, - прозвучало через некоторое время почти совсем рядом и на автостраде, на которую она выбежала по ошибке, показался мотоцикл, дребезжащий своими внутренностями на всю округу. Не было возможности никуда свернуть, никуда спрятаться и через некоторое время она почувствовала удар в спину, упала, перекувыркнулась и потеряла сознание…
Пришла в себя, когда ледяная вода кувалдой обрушилась на ее отчаянно болевшую голову.
- Где они? – откуда-то сбоку донесся громовой голос.
- Кто? – проблеяла она, щурясь от света.
- Группа, которую ты вела, - прошипел все тот же голос.
- Я никого не вела, - тихо ответила она и почувствовала удар в лицо.
- Где они? – кричал ей этот голос.
- Не знаю! Я ничего не знаю! – истерично отвечала она уже после которого удара… Во рту была кровь, тело болело… - Прошу вас…
А удары все продолжались… А вопрос все так же звучал…
Не зная, через сколько времени все это закончилось, но последние слова, произнесенные тем голосом, она восприняла как подарок.
- Ты будешь расстреляна с остальными, - сказал он, и ее выволокли из-под выматывающего света, а затем бросили в какую-то камеру, где она сразу же потеряла сознание от боли и кровопотери.
Очнулась лишь тогда, когда почувствовала очередной удар на своем теле. Ее за волосы вытащили из камеры, потащили куда-то по коридорам и вывели на свет. Кинув к стене, заставили встать, и она кое-как поднялась на ноги.
- Вы недостойны называться людьми, - сказал на идеальном русском языке какой-то мужик в чистенькой немецкой форме и плюнул ей под ноги. Ей и другим обреченным.
Привели еще кого-то и бросили рядом с правой стороны от нее. Стены уже не хватало, но и пленных тоже не было.
- Привет, Катенок, - услышала она такой родной шепот рядом с собой.
- Ты… Живой… - слабо улыбнулась и почувствовала, что плачет. – Живой…
- Ну, теперь-то ненадолго, - грустно усмехнулся он и впился в нее жадным взглядом.
- Я думала, ты погиб, - сказала она, пытаясь разглядеть его всего, запечатлеть каждый миллиметр его существа в своей памяти.
- Прости, что не писал. Пленным не дано такого права... Почему ты? – с болью в голосе, с невыносимой тоской спрашивал он. – Ты должна жить! Как ты вообще оказалась здесь?
- Потому что ты здесь, - ответила она. – Я люблю тебя, - прошептала, понимая, что сейчас они умрут.
- Я люблю тебя, - сзади послышался звук передвигаемого затвора. Он взял ее руку и крепко сжал ее. – Ничего не бойся. Я с тобой.
- Я знаю. Это ведь конец? – с какой-то детской наивностью спросила она, тихонечко шмыгнув носом и чувствуя, как слезы застилают глаза.
- Да. Это конец, - просто ответил он. Сзади послышалась команда. – Кстати, с днем рождения, - слабая улыбка и монолог в его глазах, длинною в вечность.
- Спасибо, - прошептала она.
И послышался выстрел.
|