Ух Питоныч
|
(маленькая дачная «история») …В углу большого тенистого сада на компостной куче, густо поросшей сизой лебедою, жил старый полоз. Те семь лет, что прошли со дня, как малым блестящим шнурочком он выполз из кожуры родительского яйца, может быть для окружающего мира и не были большим сроком, но для него почему-то это было так долго, что он позабыл напрочь и своё первое лето, и наверно второе и третье, и вообще последние пару лет считал себя стариком. Вся окрестная живность, включая и коричневых лягушек, всегда опасающихся приближаться к серому холму компоста, звали его не иначе как Ух Питоныч. Это имя он получил на второе лето, когда, будучи уже большим, но совсем несмышлёным змеем любопытно лез во все закоулки садового участка и частенько попадался на глаза хозяину. И этот хромой волосатый увалень бранил его почему-то всякими словами, нещадно чертыхаясь, хватался всегда за первую попавшуюся палку и грозился убить. Уж не понимал своей провинности и лишь замирал в такие мгновения, не шевелясь, наблюдал за палкой и пытался продумать свои дальнейшие действия или, по крайней мере, делал вид, что соображает. А в тот первый раз наверно хозяин хотел сказать – «Уж!», но от неожиданности лишь выдохнул с опаской – «Ух, ты!». Так и привязалось к полозу это злополучное – Ух, а со временем для солидности или из уважения к его степенности прибавилось ещё – Питоныч. Нужно сказать, полоз не боялся человека, как впрочем, не страшны ему были и остальные обитатели сада. Это чувство вообще незнакомо Питонычу, хотя некое подобие страха он испытывает перед большим чёрным петухом с соседнего участка, иногда прогуливающимся у компостной кучи. Яркий зелёно-красный хвост и огромные налитые кровью серёжки петуха знакомы полозу издавна. Малым, чуть приметным в траве змеёнышем когда-то он нечаянно познакомился с этим горластым чудовищем. Петух принял его за большого червяка и надумал съесть. И даже пару раз больно долбанул клювом. Питоныч тогда сообразил быстро юркнуть в кучу наваленных хозяином после обрезки веток сливы. Петух гневным глазом проводил так проворно сбежавшую добычу и долго ещё потом вышагивал туда-сюда вдоль кучи, внимательно вглядываясь в нагромождение корявых сучьев. Теперь-то петух другой, прежний позапрошлой осенью подавился орехом в непролазных зарослях лещины и издох. Сосед долго сокрушался, но потом завёл другого, такого же чёрного как смоль и такого же горластого, но не такого драчливого. Этот не трогает Питоныча, и даже, кажется, побаивается, но полоз всё помнит давнюю встречу и старается лишний раз не встречаться и с этим петухом. Да, нужно сказать, в последнее время он так разленился, что далеко от кучи и не отползает. Под зимовку он приспособил просторную мышиную нору, сделанную серой труженицей глубоко под старым дубовым пнём. Всё лето Ух исподтишка наблюдал за мышью, которой её большое семейство доставляло немало хлопот. Но, кажется, это нисколько не огорчало хлопотунью. Она без устали копошилась с мышатами, куда-то резво убегала и тут же вскоре возвращалась, притаскивая два три зерна или даже целый шуршащий колосок, и заботливо рассовывала припасы в закоулках норы. Питоныч, не спеша, поочерёдно съел всё серое семейство, и чуть похолодало, улёгся на всю зиму спать в норе. С тех пор это добротное убежище в корневище дуба служит ему зимней квартирой. А лето он проводит на куче, либо в окрестных зарослях чертополоха, непроходимою колючей стеной встающей вдоль старого дощатого забора. Тепло гниющих сорняков из сада, так приятно, что ему ни разу и на ум не приходило поменять своё место проживания. А зачем? Нора рядом, куча, вот она, под брюхом. Лежи себе, созерцай… Ничего интересного здесь никогда не случается. По крайней мере, так полагают копошащиеся в преющей куче садовых отходов мухи, родившиеся здесь же, но разлетевшиеся далеко окрест. Мухи иногда, наверно случайно, возвращаются в родимую глушь. Они наперебой жужжат о прелести и довольстве разных ближайших и дальних мест, которые довелось им повидать. - «Ах, какой просторный и чудный пруд вон там за этим дремучим лесом» – верещит от восторга противная зеленоглазая муха с волосатым брюхом. - «Да, да! – вторит ей подружка, ещё пучеглазей и волосатей. – А какие там прелестные грязи и пропитание…!» Мухи словно не замечают Питоныча, который, подрёмывая тут же, лишь иронично улыбается своим большим безгубым ртом. Дня три назад он ползал к этому чудо водоёму и теперь точно знал, что дремучий лес это всего лишь заросли ежевики, а пруд – обыкновенный небольшой ров, заполненный вонючей водой. Эту канаву весной выкопал хозяин, наверно задумал какое-то пустое дело, да и забросил. Ров за лето осыпался с краёв, обмелел наполовину, дожди налили в него воду. Но со временем она протухла и покрылась зеленью. Даже лягушки почему-то не заглядывали в канаву и прыгали стороной… - «А расскажите, сестрица, на каком пиршестве вам случилось побывать неделю назад?» - вмешивалась в жужжание ещё одна волосатая муха… А Питоныч знал наверняка, что «сестрица» начнёт сейчас заливаться и бахвалиться тем, как набили животы эти две пакостницы совсем недалеко на соседнем участке, где незнакомое громко урчащее чудовище на больших грязных колёсах неделю назад свалило со своей спины громадную кучу навоза. Жирное месиво его до сих пор ещё высится вон там за дорогой, за стеной густой пахучей полыни у замшелого хилого забора. Ух Питоныч лениво приподнимает голову, словно всматривается и хочет разглядеть и дорогу, и забор, и соседний навоз, но лишь пугает мух, и те разлетаются в разные стороны. «Да! Ничего интересного, только одни мухи…». Вот прошлым летом, как впрочем и позапрошлым (Ух почему-то путает в своих воспоминаниях годы и события) здесь было довольно шумно. Хозяин приезжал на грохочущем красном автомобиле. Впрочем, у Питоныча и понятия о цвете были свои. Например, издали громадный колючий куст шиповника и стоящий рядом автомобиль для него были совершенно одинаковыми, но поскольку люди называли эту пышущую теплом гору красной, а куст зелёным, то и ему приходилось как-то приноравливаться и воспринимать это должным образом. Поскольку на шиповнике в середине лета появлялись цветы, которые люди называли красными, и они действительно вблизи отличались от листвы, то Питоныч сообразил-таки, сравнивая цветы и автомобиль, что они действительно чуть-чуть похожи. Хотя ему казалось, что гладкие лоснящиеся листья шиповника больше напоминают блестящую поверхность машины. Грохот и приближение её Ух чувствовал ещё задолго до того, как она въезжала на небольшую полянку и замирала. Из тесного нутра автомобиля, бывало, выходило так много людей, что казалось, топотом ног они нечаянно вызовут землетрясение. Сколько людей было на самом деле, Питоныч не знал; за годы своей жизни он так и не научился считать. Да это никогда и не надобилось, поскольку количество он воспринимал как массу или тяжесть. Если земля вздрагивала сильно и неравномерно, полоз знал, что по тропке недалеко от компостной кучи хромает хозяин. Если слышалось в это же время жестяное повизгивание, было понятно – этот большой хромой человек шёл с ведром за водой. Иногда он останавливался, издали заглядывал на кучу и, узрев Питоныча, беззлобно ворчал: - Живёшь ещё гад…? – и уходил к роднику, где в небольшую тенистую лунку среди камней с бетонной ступеньки с лёгким звоном падала почти невидимая прозрачная струйка. «Гад» это ласкательное обращение, а лягушек хозяин небрежно зовёт «сволочами». - Вот сволочей развелось…! И этот гад не управляется с ними…, – ругается он, вздрогнув от неожиданности, когда из-под ног вдруг прыснет лягушонок. Маленькую вихрастую девчонку, иногда появляющуюся здесь, Питоныч узнаёт по мелкому лёгкому топоту. Когда в первый раз раздался этот топоток, интерес и любопытство заставили Уха сползти с любимого места и неосторожно приблизится к людям. Это произошло так быстро, что девчонка, первая заметившая его, не успела испугаться, а лишь зачарованно прошептала: - Дедуля! Смотри, какой крокодил… Тут же задрожала земля, и обеспокоенный хозяин немедленно прихромал. Увидев полоза, остановился и успокоено предупредил девчонку: - Ты лучше не лезь к нему. У него, правда, мало чего крокодильего, но цапнуть запросто может. Кто знает, что у него в башке? Это он тобой интересуется, гад. Так просто его с кучи не сгонишь, а тут, вишь, выполз. А ну, вали, дружище, к себе! – хозяин топнул сильно ногой. Питоныч, обидевшись, медленно уполз, позволяя любоваться своими свинцово мерцающими рябыми боками. Словно говорил своим поведением: «Ладно уж… уползаю. Тоже мне растопался. Подумаешь…, ничего с твоей девчонкой не случится…». Раза два в неделю проголодавшийся полоз ночами выползал на охоту. В сухие и светлые вечера, когда вся живность словно вымирает, попрятавшись ещё днём от жары в тенистых местах, Питонычу совершенно не везло с пропитанием. В поисках добычи приходилось проникать в тесное угрюмое сплетение ольхового корневища под прохладной глинистою кручей. Здесь над ручьём в вечном сумраке всегда можно было поживиться приличным лягушонком, либо вытащить за хвостик из слизистой тины небольшого тритона. Но если и здесь не везло, Ух Питоныч, испытывая неприязнь, по скользкой илистой жиже, где даже в засушье сохраняются нет-нет оконца тухлой ржавой воды, забирался в непролазную чащу осоки, всегда чуть шелестящей даже без ветра. Здесь-то уж наверняка в тёплой влаге всегда барахтались неплохие головастики. Нужно было проглотить не один десяток этих шустрых мягоньких шариков, чтобы хоть как-то утолить голод. Но зато во влажные времена года, когда моросит долгий дождь, а ещё лучше, когда просто сырой туман ложится влажной простынёю на окрестные травы и кусты, охота на лягушек становится приятным времяпрепровождением. Эти милые кумушки рассаживаются вдоль садовой тропки через малые промежутки и ловят, разинув рты, комаров и мошек. Проглотить такую занятую пучеглазую соседку для Питоныча просто удовольствие. Управившись с поздним ужином, Ух степенно и как-то безразлично ко всем ночным происшествиям в саду медленно уползал в своё убежище до утра. А как только солнце приподнималось над вершинами недальней сопки, и бархатный лучик его проникал теплом и светом сквозь прутья и прелую траву в укромное логовище, Ух лениво выглядывал наружу, удивительно ловко обвивался вокруг сухой корявой ветки, возвышающейся над кучей, и засыпал, разомлев от тепла и сытости. Когда сон прерывался невзначай кем-то из копошащихся в саду людей, Ух недовольно шевелился, перебирая кольцами всё своё длиннющее тело, делал вид, будто собирается уползти, но его никто не трогал, и дремота вновь овладевала сознанием: «Какое беспокойное создание человек. Зачем-то в нашей глухомани, на тихом заросшем болоте надумал вырастить… какой-то сад. Оголил всё вокруг, перековырял землю, тарахтит этой ужасной машиной. Сколько суеты и бесполезного труда…!», – казалось, брюзжал в такие минуты с досадой Питоныч. Временами бывает, в саду подолгу никого нет. Тишина дня, нарушаемая лишь шорохом ветра в кроне высокого дуба или посвистыванием заботливой иволги у гнезда в густом кучерявом кусту чебушника, сменяется удручающей тишью скучной ночи, с её сумеречной песней лягушек да скрипом сверчков. В такие дни Питоныч не показывается на куче, а одержимый необъяснимой ленью и скукой просто грустит в духоте и ни о чём не думает. Он не знает ответа на вопрос – почему этим летом люди стали реже бывать в саду и совсем не так часто наезжают в небольшой деревянный домик, который они называют дачей, а огромный с жёсткими листьями вяз, разбросивший свои ветви над крышей, зовут ласково дачным сторожем. В отсутствие людей Ух облазил все закоулки жилья, но ничего примечательного для себя не нашёл, разве только что по пути проглотил зазевавшегося в одном углу глупого мышонка. Дом показался ему огромной коробкой, примерно такой же, что валялась долго у забора в прошлом году и в которую Ух из любопытства тоже заползал однажды. «Люди любят жить в норе с ровными и гладкими стенами…» – сделал тогда большое открытие полоз. В той коробке у забора любила прятаться девчонка. Она на корточках втискивалась в это фанерное убежище и, прикрываясь картонной боковиной, громко кричала изнутри: - Дедуля! Ку-ку! Питоныч на этот крик приподнимал голову и видел, как хозяин, притворяясь, долго искал внучку, а когда находил, радовался, словно мальчишка, обнимал и подбрасывал смеющуюся девчонку высоко вверх. Ух любит наблюдать за девчонкой, когда та чем-то занята и сидит тихонько где-нибудь на корточках и высматривает что-то в траве. В такие минуты ему страсть как хочется подползти и может быть даже потрогать языком краешек её сарафана. Но он знал, что за это его обязательно будет ругать хозяин, хотя и не понимал почему. С неделю назад девчонка особенно была резва. Ещё бы! В кои это веки на даче объявились её родители. Она – рыжеволосая, степенная с необычайно медлительным движением полных красивых рук, и он – угрюмый молчаливый мужик, весь день провалявшийся на траве под дичкой-яблоней, увитой широколистной виноградной лозою. Ух тут же для себя назвал его «мужиком» по аналогии с тем как звал деда «хозяином». «Мужик» явно был ленив и беспечен. Питонычу такое поведение казалось очень даже нормальным, зато хозяин ворчал, поглядывая на гостей: - Помощнички, язви вас! Послал же… случай зятька… Зато вихрастое создание с растрёпанными косичками весь день носилось вокруг отца, то и дело теребила его, пытаясь расшевелить и чем-либо заинтересовать: - Папа, посмотри какой кузнечик! Папочка, иди же скорей сюда, тут на цветах такие «музыкантики»! Мужик лениво мычал что-то в ответ и не двигался с места. А девчонка радовалась уже тому, что он просто присутствовал здесь и мычал. И Ух Питоныч почему-то тоже радовался. Наверное потому, что не так часто бывает так людно в саду. Его подмывало забраться куда-нибудь повыше и оттуда смотреть, как бегает по тропке босыми ногами счастливая девчонка. И хотя ему тоже был совершенно неинтересен её полуживой кузнечик в пустой спичечной коробке, и он отлично знал, что «музыкантики» это всего лишь жёлтые мухи в цветах, отчего-то было приятно видеть смеющегося резвого ребёнка. И эту приятность никак не объяснишь себе. Просто становится хорошо оттого, что в небе солнце, и тепло вокруг наполняет живительной силой окрестный чертополох, и такою же силой приходит в тебя самого, необъяснимо заставляя быть добрым и беззаботным. А рядом что-то возбуждённо лепечет весёлая девочка. Она удивительно просто становилась хлопотливой хозяйкой сада, пытающейся всем угодить. Родители же её словно были в гостях, и вид их говорил о какой-то отчуждённости друг от друга. Как-то сразу было понятно, девчонка – единственное, что связывает их. Ух в тот день заполз осторожно на крышу небольшой деревянной, почерневшей от времени беседки и, спрятавшись в жёсткой листве дикого винограда, сонно наблюдал сверху за людьми и, с присущей ему мудростью, наверно рассуждал: - «Тяготятся друг дружкой, потому и ребёнок не спокоен…». Хозяин был изрядно хмур и ворчал, поглядывая то на дочь, то на зятя, а больше на девчонку: - Приедут раз в год и то неладом. Дитё бы жалели. Ладно, мне не помощники, я сам управлюсь как-нибудь с садом, с землёй, будь она неладная. А дитю-то угодите, черти. Ради неё ведь жить должны! Да! А иначе глупость одна форменная, а не жисть… - Зануда ты, дед. Теперь я понимаю, почему ты так и не женился… после первого раза, – в тон ему брюзжал зять. - Это вы по нынешним временам женитесь да пережениваетесь. Только ладу-то так и не находите… - Не ворчи дед. Всё путём, – лениво откликался зять, переворачиваясь с боку на бок. – А то плюну сейчас на ваш дохлый отдых и смоюсь в город… - Во, во! Своё в голове…, город! Работать разучились, детей рожать и растить тоже разучились. Больше о себе забота, – продолжал ворчать старик. Зять в тон ему стал хмуро огрызаться: - Да и вы, если посмотреть, не намного больше нашего навоспитывали. Чего уж там говорить. А я своё положенное отдаю чин-чином, как у людей. - А у людей, думаешь, хорошо? В должном…, в правильном приятности, удовольствия не видите. Всё в какую-то безалаберность жисть тратите…, – не унимался старик. Даже Питоныч почувствовал, что вся эта перепалка закончится упрёками друг другу и всеобщим разладом. Недовольство старика передалось дочери, и та язвительно бросила в адрес мужа, вмиг превратившись из золотокудрой красавицы в мрачную с поджатыми губами ворчливую бабу: - И стоило ехать сюда, чтобы проваляться вот таким манером… После этих слов «зятёк» молча с показной степенностью собрался и так же молчком ушёл пешком куда-то на автобусную остановку и уехал вскоре в город, как говорят люди, домой. - Что ты ему сказал? – зло спросила после ухода мужа у старика дочь. - А ему что ни скажи – всё против шерсти, – пробурчал хозяин. - Куда уехал папочка?- недоумевала тогда прибежавшая девчонка. - Нужна ты ему…, – в сердцах бросила ей, не думая, мать. Потом все замолчали, лишь девчонка в укромном закуте у солнечной стены домика долго всхлипывала, уткнувшись носом в ладошки. Часа полтора спустя засобирались домой все. - Вот так всегда…, – ворчал напоследок старик, погладив девчонку по голове. Потом все залезли в машину, и укатили восвояси, оставив после себя Питонычу чувство непонимания и растерянности: - «Странные люди. Ругаются, чтобы потом жалеть друг друга. Вероятно это у них такая любовь…» Всю прошлую неделю в домике никого не было. Питоныч скучал на своей куче, то забирался на ветку вяза над домом, то выползал прямо в сад, заинтересовавшись звуком первого упавшего яблока. Найдя это яблоко Ух скрутился вокруг, ощущая от гладкого бока его медленно исходящее тепло, потом долго лежал размышляя о вечной смене дня и ночи, о чреде дождливых и солнечных дней, о прелести цветения сада, и вот теперь о чуде тёплого, пахнущего одновременно ветром и солнцем, дождём и небом яблока. Питоныч знал, что после того, как опадут яблоки, придут заморозки, и потому нужно будет проверить своё зимнее логовище, чтобы к холодам не остаться без убежища. …А сегодня с самого утра в саду хозяйничают отец девчонки и его белокурая спутница, которую Питоныч никогда здесь не видел. Нужно признаться, они пришли так тихо, что осторожный и чуткий Ух прокараулил неожиданных гостей. Может быть, причиной тому была утренняя дрёма после ночной охоты, в результате которой Питоныч недурственно закусил приличной лягушкой. Обычно после такого позднего ужина или, вернее, раннего завтрака он уползал в свой угол на кучу, что в течение лета оседала, и потому всё теснее и уютнее в ней становилась его нора. Там его одолевал сон до тех пор, пока к полудню в куче не становилось излишне тепло и душно. Сегодня то ли солнце не так пригревало, то ли лягушка оказалась в пользу значительнее прежних, но Ух прозевал-таки приятную парочку. Выбрался он на свет, неожиданно разбуженный заливистым женским смехом. Незнакомка расхаживала среди грядок-гробиков почти нагишом, если не считать узких полосок красной ткани на бёдрах, треугольником впивающихся между ног. - «А девчонки нет…», – подумалось Питонычу грустно и просто так, хотя нужно сказать, просто так грустно не бывает. – «А эта красотка… должно быть для развлечения…». К такому пониманию вещей Ух пришёл после того, как взобравшись на крышу домика увидел, что молчаливости и угрюмости «мужика» нет и следа. В новой компании он чрезмерно суетился, резв, и всё носился по участку, собирал яблоки и носил красотке, тиская её непрестанно ручищами и всё норовя утащить в беседку под виноградником. - «Резвый сегодня «мужик», с чего бы это?» – безразлично по своему обыкновению недоумевал Питоныч. Ответ пришёл несколько минут погодя, когда «мужику» удалось-таки увлечь спутницу под полог виноградных лоз. После чего блондинка как-то приумолкла, смех её стал походить больше на икоту, а ещё через минуту-две вообще превратился в стон. - «Так стонать можно только перед смертью…» – как-то странно пришло Питонычу в голову, но поскольку обстановка совсем не предполагала чьей либо смерти, по логике вещей мысль должна была пойти дальше: – «…или когда очень уж хорошо…». Хорошо было вероятно и «мужику», потому как, в конце концов, стонать принялся и он. Знавал подобное чувство и Питоныч лет этак… пять назад, когда окрест водились сородичи, и у него была подружка с соседнего участка, что голубеньким леском тянется за каменистым овражком. Воспоминание о том времени сожгло дотла пламя большого пожара, случившегося тогда же в весеннюю пору и чудом оставившего в живых только его одного. Ух собрался было спуститься с крыши да поинтересоваться поближе действом происходящим в беседке, но в этот самый момент, чхнув несколько раз гарью из выхлопной трубы, за калиткой остановился автомобиль «хозяина». Звук этого красного монстра ещё издалека будил всё окрест. Хлопнула дверца, и зазвенел чистый девчоночий голосок: - Ой, дедуля, а на даче кто-то есть…! «Да, уж…» – ухмыльнулся при этом Питоныч. Ему стало почему-то неловко, и он просто затаился в зарослях. В беседке стоны мгновенно смолкли, «мужик» резво выглянув, метнулся в дом, а его спутница притихла под виноградником. Пока старик и девчонка выбирались из автомобиля, «мужик», успев натянуть брюки, показался из домика, сделав удивлённую мину, сквозь которую явно проглядывала растерянность. - Ой, папочка…! – кинулась девчонка к «мужику» прямо от калитки. Тот неловко подхватил её и поднял над головой. Следом показался старик. Подозрительно исподлобья глянул на зятя и тут же молча прохромал к беседке. «Вот нюх у человека…» – восхитился Ух и бесшумно соскользнул вниз. Заглянув в беседку, «хозяин» несколько секунд помедлил, затем развернулся на пятках и грузно сделал пару шагов к зятю. - Сволочь! – сквозь зубы произнёс прямо в лицо, задохнувшись, не в силах, что-либо говорить более. «Эк он его…, как лягушку чертыхнул…» – должно быть подумал Питоныч и засуетился, отползая от греха подальше к машине. Эту громадину Ух всегда побаивался, но тут как-то осмелел и проворно взобрался спереди по колесу вверх под капот к теплу двигателя. Здесь было сумеречно, излишне тепло и сухо, но зато тесно и уютно, как в зимней норе в ольховом корневище. «Ладное местечко…» – безразлично прислушиваясь к тому, что происходило снаружи, Питоныч задремал, расположившись вдоль жгута гладких и тёплых проводов. Ещё некоторое время он слышал, как ушли «мужик» с незнакомкой, как тихо плакала девчонка, а «хозяин» что-то зло ворчал, громыхая вёдрами в кузове автомобиля. А потом Ух сосем заснул и пробудился, лишь когда ужасно и громко загрохотал мотор. Ничего не соображая, Питоныч почувствовал, что машина двинулась, и внизу в просветах между проводами, трубками и рычагами замелькала дорога. «Оказывается, все достоинства здешнего уюта были временными, а у меня не хватило сообразительности чуточку посомневаться в них…» – Ух не растрачивая хладнокровия, избегая вращающихся деталей, медленно и долго преодолевал всего лишь каких-то полметра до передней подкапотной перегородки. Затем, протиснув голову под фарой в узкую щель декоративной решётки, оказавшись на забрызганном грязью бампере, так же медленно вытащил наружу из-под капота всё своё продолжение. Удерживаться на бампере было совсем не сложно, но, тем не менее, нужно было принимать какое-то решение и покидать автомобиль. Ветер и вибрация были неприятны сами по себе, но главное они могли стать решающей причиной падения на ходу прямо под колёса, когда, так или иначе, сила в мышцах иссякнет. И Ух сделал самый невероятный выбор – осторожно приподнял голову вверх над капотом и решительно пополз по ветру к лобовому стеклу. Не заметить его после этого было просто невозможно. В кабине за рулём был «хозяин», а сзади в просвете между сидениями виднелась русая девчоночья голова. Подслеповатый Питоныч не мог, конечно, видеть изумлённых глаз водителя, но именно на это рассчитывал. И не ошибся. Автомобиль быстро остановился и тут же заглох, лишь только Ух выполз на середину капота. - А вот и наш «крокодил»…, – «хозяин» высунулся из кабины, и тут же как-то мигом помрачнел и тихо добавил: – Видать вовремя ты, неядовитая твоя душа… Затем старик, как-то странно задохнувшись, откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Ух, испытав неприятности столь неожиданной поездки, решил, было, немедля уползти, но что-то придержало его на капоте. То ли этот хриплый вздох старика, то ли последующее за этим слёзное причитание девчонки: «…вставай, вставай дедуля!» должно заставили Питоныча заглянуть сквозь стекло в кабину. - «Старик-то, того…, сердчишко видать прихватило. Неужели моя в том вина…?» – вероятно мог подумать Ух с укоризной в свой адрес. Некоторое время он поглядывал через стекло на бледного недвижного старика: «Девчонка ещё мала, чтобы догадаться и выйти на дорогу, позвать кого на помощь. Придётся мне. Дорога тут, я смотрю, не зеркало, повороты, ухабы, сильно не гонят. Придётся рисковать…». Наверное после столь обстоятельных размышлений Ух Питоныч решительно и быстро соскользнул с капота и выполз на самую середину дороги. «Эх, где наша не пропадала…». Либо Питоныч действительно мог так думать, либо просто ошарашенный поездкой в моторном отсеке чуть замешкался, улепётывая через дорогу, но первый же встречный автомобиль, резко клюнув передком, затормозил в метре от него, неприятно обдав гарью и серой густой пылью. Вот тут не на шутку напугавшись, Ух замер и лишь мог наблюдать, как двое молодых людей в остановившемся автомобиле непростительно долго раздумывали, и лишь потом один из них всё-таки вышел и нагнулся к нему. Но наконец-то, и надо отдать должное его сообразительности, обратил внимание на плачущую девчонку в большом красном автомобиле, застывшем неловко тут же на обочине: - Тебя что этот змей укусил…? - Нет…, дедуля вот… - Ах, вот оно что! Лёха, давай сюда, старику тут плохо…! …Ещё минуту-две молодые люди возились со стариком, перетаскивая его к себе в машину, забрали девчонку и быстро уехали, осторожно обходя продолжающего лежать на дороге Питоныча. «Занесла меня нелёгкая! Эх, где теперь моя тёплая куча…?» – Питоныч провожает взглядом так, кстати, случившуюся помощь, долго чувствует затихающую дрожь земли под собой, затем зачем-то возвращается, медленно заползает на капот сиротины монстра, так и оставленного у края дороги, сворачивается кольцом и затихает, с грустью замечая на тёплой гладкой поверхности пару жёлтых ясеневых листьев… *** |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Николай Тертышный | нравится 0 Дата: 21:05:2014 |