"...ПодТроицин день"
|
ПОД «ТРОИЦИН ДЕНЬ» Когда-то здесь, стояла большая заброшенная хата, а за ней был широкий двор. Одна сторона забора завалилась и за проломом открывалась убегающая в даль степь. В годы перестройки усадьбу, вместе с домом приватизировали два казака, подремонтировали и остались здесь жить. Хозяева оказались людьми мастеровыми и вскоре потянулись в усадьбу люди – кому стол сбить, кому мотор к стиральной машине перемотать, кому сапоги подшить… Так хата постепенно превратилась в мастерскую, одну из комнат которой занимал жилой блок. В последствии жители городка снесли к казакам разнообразный инструмент и сообща мастерили более сложные вещи - ремонтировали технику, строили дома в общем выполняли любую работу, в которой знали толк. Образовалась общая казна. Мужчины шутили, называли усадьбу «казачьей артелью», потому что в ней работали уже не два казака, а более десятка и по великой случайности все оказались потомками казачьих родов. Добрая слава облетела городок и его окрестности. В артель потекли заказчики, а значит и деньги. В девяносто пятом в городок вернулся Семен Дмитриевич, хваткий был, смекалистый. Прослышав про артель, заглянул туда, поговорил с казаками, и вскоре все заборы городка пестрели объявлениями: «ЧП «Казачья станица» предоставляет услуги населению…» Далее числился огромный перечень работ предлагаемых предприятия, руководство и финансирование которого взял на себя Семен. С годами, земли за усадьбой превратились в пахотные, на самой же усадьбе разместились новые цеха в виде казачьих курений, вместо ветхого забора возвышался добротный частокол, над тесовыми воротами, которого красовалась табличка: «ЧП «Казачья станица». Рядом со станицей уютно устроились два небольших новеньких домика, куда переселились основатели и старожилы станицы, казаки Иван и Николай. Из всех казаков самым хватким в работе, эдаким «мастером на все руки», оказался Федор Калмыков, ему единодушно отдали должность управляющего. Нрава он был делового, характером – прямолинейный, и если кто во хмелю на работе появлялся, мог и в лоб кулаком получить. Пожаловаться – не кому, потому как на основе рабочей организации образовалась и общественная, казачья организация. Ее атаманом стал Семен, а его правой рукой – Федор. Получается, против власти, тобою же изобретенной, не попрешь, а провинился – получи свое. Вот уже десять лет как страну лихорадит, а «Казачья станица» знай себе процветает. Плохо ли, хорошо ли… - тяжелые времена перестройки пережили, рабочие места сохранили, деньги вложили в недвижимость и с Божьей помощью, перекрестясь, сами жили безбедно и другим помогать стали. И вот в эти добрые для казаков времена, когда казалось ничто не предвещает беды, между Семеном и Федором стало расти семя раздора. Им стала женщина, которую Семен привел однажды на казачий круг? -Анастасия Павловна! Прошу любить и жаловать. Заниматься она будет нами и нашим подрастающим поколением. Пора нам расширяться, образовываться и наш опыт работы подрастающему поколению передавать. Да и вообще, в доме нужна хозяйка, а то вон гляньте на себя – укорил атаман – щетиной заросли, руки в грязюке… Что? Работа такая? Ты когда Пантилимон робу свою менял? Вот то-то, и я не помню! Все! – поднял он руку. - Никаких обсуждений… Деньги зарабатывать научились и культуре обучимся. Видали, вчера на джипе приезжали? Знатные люди, просили опытом работы поделиться, а мы как делать дело – знаем, а как о том рассказать, не ведаем, да кроме как «мать – перемать» другой грамотой убеждения не владеем. Так вот Настасья Павловна и займется нашим «окультуриванием». Веди ее Федор, куда укажет, покажи, что пожелает, рассказывай по правде… Она походит, покумекает, и что с нами «неучами» делать расскажет. Так для станичников началась «черная полоса». Цеха мелись теперь каждый день, за грязную одежду и матерное слово штрафовали и что самое возмутительное, занималась этим баба и казаки, где это видано, должны ей подчиниться. Вот к примеру Иван Ахваткин… без мата слова сказать не мог. У него даже предметы свое особое название имели: молоток - …, пила - …, но, ежели, кто к нему подходил и утруждал ненужными вопросами Иванову, больную с похмелья, голову, он такие «рулады» заворачивал, что без переводчика не обойтись. Так вот Иванова жена, Мария, в первый же штрафной месяц к Федору жаловаться прибежала: «За что это, мол, эта «черноротая», ее Ивана на шестьдесят рубликов грабанула зараз?» Федор не выдержал такого, казак, его друг, кормилец четверых детей остался без шестидесяти заработанных тяжелым трудом, рублей… За что? Федор высказался. Анастасия выслушала молча, с улыбкой, затем озорно глянула на Федора: - С вас, Федор Пантелеевич, пятьдесят рублей причитается. Да, вот так и сказала. Да еще с этой ухмылочкой… Федор аж поперхнулся, закашлялся и со всех ног бросился к другу – атаману. С порога выложил все, что думал об этой «черноротой!. Семен, выслушав, спросил? -У тебя, Федь, деньги есть? -Чего-о? – не понял Федор. -Деньги у тебя, спрашиваю, есть? -Да есть… - полез в карман Федор – вот, сотенная… -Давай! – Семен взял деньги, крикнул – Анастасия Павловна!.. Подь сюды! В комнату вошла Настя. -Сколько тебе Федор Пантелеевич должон? Полсотни? Дай ему двадцатку сдачи, а это тебе за него с процентами, он мне тоже речь говорил, набежали… Оскорбленный Федор потерял дар речи. - А ты Мария чего хотела? – перевел взгляд атаман. Мария бросилась вон из комнаты. Так, не за долгим, все у кого числились грешки, стали избегать Настю. Она же везде найдет, подслушает, предупредит – за такие-то слова, в такой-то день и время – вы лишились стольких-то рублей. Однако… постепенно в артели все меньше и меньше стали слышны отборные русские высказывания; на рабочих появились фартуки, спецовки; на умывальник заметно таяли кусочки мыла. Старики быстрее молодежи оценили атаманско-настасьинскую политику и если кто из молодых допускал оплошность, предупреждали: - Язык попридержи, огузок гусий! У нас тепереча хозяйка есть, одна из нашей породы и вы ее просто так не проймете. Дело она требует, а вы дурь показываете. В наши-то времена за такие речи, пожалуйся она атаману, тебя б до красных возгарей нагайками отпороли, потом бы в ноги кланялся, да стариков за науку благодарил. Но хуже всего приходилось Федору. Он первым осознал необходимость Настиных нововведений, ему и самому, еще до нее не раз это приходило в голову, думал с казаками переговорить, объяснить… да все не досуг было… А она пришла и все вверх дном перевернула. Нарушила привычный артельный уклад… Федор заметил, что бунтовавшие по началу казаки поутихли, Настю зауважали, а с него, Федора, посмеивались… Да разве мог он такое бабе простить?! Это ему-то, первейшему другу атамана, штраф повесила! И честно сказать, возненавидел Федор Настю лютой ненавистью. Он видеть ее не мог… У него по коже мороз пробегал, если где слышал ее голос. А эти бараны… т. е. – казаки, чуть завидят Настю, сразу с поклоном. Давно ли карманы перед ней выворачивали? Ни одна приличная баба не пришла в их мужской коллектив… Говорят, Настя не замужем. Да кому она такая, гавкучая, нужна!? Наверно, высматривает здесь кого б на крючок подцепить… Ну уж дудки! Я – казак, бабе не подчинюсь. Вот!.. Видно не зря говорят «Вспомни про черта, он и появится…» Идет… ненавистная. У Федора при виде Насти в висках заломило, сердце подпрыгнуло, ноги стали ватными, во рту пересохло. - Господи, помоги… - думал он – Ну за что ты послал мне это наказание?.. Хоть бы сквозь землю провалиться, что - ли?! Идет… В глазах эта ее, лукавая улыбочка. В глазах змеиные огоньки светятся… Алые губы… Ух, кровопийца! - Федор Пантелеевич! У нас сегодня гости, горницу нужно прибрать… Где Степаниду найти? - Сама б не переломилась, прибрала … - буркнул Федор. - Я сама не управлюсь, пироги пеку… - Что? - Пироги, говорю, пеку! Приходите, угощу!.. - Дома надо завтракать… - огрызнулся Федор – Не на работе! - Я и завтракала, а пироги для гостей… - сказала и пошла себе. А Федор пошел искать Степаниду, матерясь всеми святыми. Не в слух, конечно же, про себя… - Иди! Барыня на пироги кличет! Степанида обрадовалась: - Уж если Настя пироги затеяла, значит, гостей жди. А пироги у нее – м-м-м – смачно причмокнула женщина – Пальчики оближешь! – и заторопилась к главному куреню. Не за долгим, всех созвал атаман. На столе стояли трехлитровые бутыли, наполненные разноцветными денежными купюрами. - Вот результат нашей невоспитанности. За три месяца пять бутылей штрафных. Кошевой! Деньги пересчитать принародно и передать Настасье Павловне в личное распоряжение, она их потратит на нужды своих детей. Благодарствую всех, кто принимал участие в накоплении благотворительного фонда. - Мы что, всю ее семью содержать артелью будем? – буркнул Федор – Буд-то мало нам ее одной… Ходит тут, ничего не делает… Встал самый старший дед Афанасий. - Ты б Федор постыдился. У Насти больше десятка детей беспризорных под опекой, из детдома нашего, а ты… Эх – сплюнул – Ничего дальше своего носа не видишь. - Да что вы все - Настя, Настя! Будто больше баб нету. Надоели уже с ней! – разошелся Федор и осекся, на него смотрело более тридцати пар осуждающих глаз. Федор выскочил из горницы. После обеда все подворье наполнилось веселыми детскими голосами. Настя водила гостей по усадьбе, в конюшни, в мастерские. Потом они все вместе чистили навоз у свиней, обливались у колодца водой. Дед Афанасий катал их по очереди на гнедой кобыле. За ужином, атаман в присутствии детей и казаков, пообещал всенародно, что на последующих таких посиделках будут присутствовать не только «дети Насти», но и казачьи, что заставило задуматься казаков. Федор же подумал: - И откуда она взялась на наши головы? Над кем, интересно, она возьмет шефство в следующий раз? Так прошел год. Любви у Федора к Насти не прибавилось. Он ненавидел ее и ненависть была почти физической. Федор часто ловил себя на мысли, что желает насте зла и до желался… Вот уж неделю Насти не было в станице. Где она, Федор ни у кого не спрашивал, но ходил веселый, помолодевший, с хорошим настроением… однако его восторга по поводу отсутствия Насти, никто не разделял. Федор стал замечать, что при его приближении, что-то обсуждающие казаки, замолкали, меняя видимо в его присутствии тему разговора. -Семен – подошел он однажды к атаману – Я что, проказой заболел? Чего от меня люди шарахаются? Атаман молча курил. – Вот видишь, и ты туда же! – с горечью махнул рукой Семен. - Да ты не серчай Федя, я думаю как сказать… Ты тут ни причем, тут другое дело – Настя заболела! - Ну и что? – отозвался Федор. – Выздоровеет! Через недельку – другую будет на ногах. - Вот потому и молчат казаки, знают наперед твою реакцию, у тебя ж Настя, что кость в горле… Скажи, как другу, с чем связана, такая ненависть к женщине? - Снова-здорова! – воскликнул Федор – Да будь она неладна! Опять Настя! А я тебе кто? А? Вот ты мне скажи – кто я тебе? Почему ты, лучший друг, волком на меня смотришь из-за какой-то шлюхи… У тебя что, к ней личный интерес? Так ты ж женат!.. Поздно заметил Федор, как почернел лицом Семен, и лишь сила атаманского кулака привела взбешенного Федора в чувство. Сидя в углу, утирая кровь с разбитого лица Федор думал, что и дружбу с Семеном Настя разрушила. У него ж, у Федора, кроме этой станицы ничего в жизни дороже нет. Здесь вся душа его все заботы и помыслы, а она… пришла и все разрушила… Месяц спустя Федор придя в станицу, не нашел почти никого. Забежав на ферму к скотникам, узнал, что с утра приезжала фельдшер, узнавала у всех группу крови, потом казаки погрузились все в пазик и уехали. Федора снова потрясла обида. Наверно кому-то помощь нужна, а он «чумной», ему даже не предложили, не нуждаются даже в его крови… Федор исколесил весь двор. Обида! Горькая обида сжимала его сердце. Он не выдержал, позвонил: - Атаман, вы где? - В донорском пункте – послышалось в трубке. - А мне что делать? - Ты Федя на хозяйстве, присмотри там, мы скоро будем. Впервые за десятилетия у Федора на глаза навернулись слезы. Обида искала выхода. Вечером к нему подошел дед Афанасий. - Ты б Федя, совесть поимел, Настю бы в больнице навестил. Она ж тебе не чужая. Ну не любишь ты ее, ну дак что ж? Человек в беду попал, а у тебя сердца нету… Сухарь ты черствый. В ночь Федор напросился на дежурство и когда все ушли, напился, а утром отправился в гастроном. Больше часа простоял под закрытой дверью. Завмаг гремя ключами, пеняла: - У тебя что, милок, глаза повылазили? Не видишь, что написано? С восьми мы работаем, с восьми! Усек? Ты б, еще раньше пришел и ждал, когда тебя обслужат. Или трубы горят? – Она посмотрела на насупленного посетителя. - 0 похмелье, оно дело понятное… На, бери! – подала она бутылку «Столичной». Однако Федор обманул ожидания понятливой тетки, купив целый пакет фруктов, конфет, молока – он ехал в больницу к Насте. Дежурная медсестра выдала халат и тапочки, предупредив: -Только быстро! Доктор на срочном вызове, если вернется, заругает меня, что обеда посетителей пускаю. Войдя в дверь указанной палаты, Федор невольно остановился. В комнате стояла одна кровать. Возле нее на стуле сидела старенькая женщина. Она обернулась к вошедшему: - Вы с Настюшиной работы наверно? Федор кивнул: - Можно? - Проходи, милый, проходи! – женщина встала, уступая Федору место. Сказать, что Федора удивило то, что он увидел – не сказать ничего. На кровати, повернув голову к окну лежала Настя, вернее то, что от нее осталось. Всегда цветущая, жизнерадостная она совсем не походила на эту худенькую, бледную девочку – женщину… Глаза закрыты, на виске пульсирует голубенькая жила, пальцы длинные, худые до прозрачности. У Федора к горлу подступил комок, сердце больно защемило, глаза защипало… Он положил ладони на руки женщины, позвал: - Настя, Настенька… - и не услышал ответа. - Что с ней? – спросил, он у женщины. - Да кто ж его знает, был бы доктор, рассказал бы, а я безграмотная в медицине. Говорят с кровью что-то… Федор сразу понял, за что от него отвернулись казаки. Он корил себя за все слова и мысли, сказанные в адрес Насти. «За что, за что я ее так возненавидел?» - спрашивал он себя. Слезы досады на себя, свою черствость и глупость катились по его лицу. Сжав Настины ладони, Федор шептал: - Настя, милая, прости меня дурака… Я не знал… Я не ведал, что делаю. Дверь скрипнула, но Федор не обратил на это никакого внимания. На плечо легла чья-то ладонь и под ладонью Федора дрогнули Настины пальцы… Потом еще… и еще раз… Мужской голос проговорил: - А ну казак, отодвинься-ка… Кажется с нами что-то происходит… - говорил пожилой врач, глядя на Настю – Так – так… А я – то думаю, что же нужно нашей спящей царевне, чтобы она очнулась от своего забытья? – он ободряюще посмотрел на ничего не ведающего Федора – Она у нас спит вот уже более полумесяца. Видно вы растопили ее ледяное сердце. Ваши слезы пролили бальзам на больную душу моей пациентки. Так-так… А ну-ка, девочка, открывай глазки… – доктор похлопал Настю по щекам, ресницы дрогнули, – Настенька, ты меня слышишь? Ресницы больной задрожали, приоткрылись. Спекшиеся губы произнесли «Да», мутный поначалу взгляд прояснился и пробежал по палате, пальцы сжимали одеяло, потянули на себя, еле слышно Настя сказала: - Простите, Федор Пантелеевич, я в таком виде… Это развеселило доктора, и он удовлетворенно заявил: - Ну что же, жить будем! А теперь прощайтесь, молодой человек, нам в связи с этим событием необходимо кое-что сделать – и он принялся диктовать медсестре список назначений для больной. Федор уже прикрывал дверь палаты, когда его снова окликнул доктор: - Да еще! Ей теперь необходимо хорошо кушать: витамины, фрукты… Федор радостно закивал: - Я все, все сделаю! – и выбежал из палаты, по дороге домой он думал – Не зря говорят, если Бог хочет человека наказать, он делает его слепым. Как я не разглядел за своей дурью, обычную женщину, которая хотела как лучше для нас, да и не сама ж она к нам напросилась, Семен ведь позвал и правильно сделал. Я же дурак и его обидел. Не зря моя бабка говорила сеструшке «Не ходи замуж за казака. Что ни казак, то дурак». Видно права была старая. Дурак, я и есть дура! Как казакам теперь в глаза глядеть? Эх, скорей бы Настя очнулась, все исправлю, в ноги ей поклонюсь. Вернувшись в «Казачью станицу», Федор бросился управлять лошадей, оглядел плуги, бороны, оседлал Гнедую и выехал в поле на пары. Суетившиеся тут же казаки, переглядывались. - Чего это он, а? Улыбчивый какой-то… - Да кто его, сатану, знает. Может, новая какая блажь в голову засела. - Был мужик, как мужик… А как Настя пришла, так в Федьку что черт вселился. - Да сглазила она его! - Это еще нужно определить: кто – кого. Ему-то «как с гуся вода», а баба, дай Бог, чтоб жить осталась… Так кто кого сглазил - это еще вопрос… - Он ей своим норовом вредным всю биополю сожрал – высказал своё предположение дед Анисим – Клевал, клевал Настю Федор, вот и проклевал Насте дырку в биополи, – не унимался дед. – Черный глаз у него, я вам говорю. - Да иди ты… - оборвал Петро – Черная дурь у него! Нам ему за такое отношение к женщине плетей бы всыпать, помягше стал бы. - Бросьте вы, казаки! Не пятнадцатый век ведь. - А дураки все те же! – подвел итоги Семен. На следующий день, еще до обхода, Федор снова пришел в больницу. Анастасия увидев его, улыбнулась. Федор отметил, как порозовело ее лицо, ожили глаза. Слабой рукой указала она на край кровати: - Стул унесли – сказала будто извиняясь. - Ничего я тут с краешку… Как ты? - Вот видишь – живая. Мамку домой отправила, пусть хоть денек поспит по-людски… Она тут бедняжка совсем со мной измучилась, с ее-то болячками ночи на раскладушке коротать… Федор оживился, забеспокоился. Его устраивало то, что мать Насти отсутствовала. Он всю ночь придумывал, как правильно сказать Насте, как он виноват, попросить прощения… - Я, Анастасия Павловна… - слова не шли, мысли опережали одна другую, Настя терпеливо ждала. – Я виноват перед тобой шибко, Христом Богом прошу, прости меня, не знаю, что на меня нашло… Поняв, что хотел сказать Федор, Настя перебила его: - Пустое говорите, Федор Пантелеевич. Я не серчаю, да и не серчала никогда. Вы же казаки, как дети. Уж если что вбили в голову, то только голову с плеч долой, иначе не вышибешь, хоть умри! - Не хочешь ли ты сказать, Настасья, что тебе надо было, умереть, чтобы я понял, какой дурак? Ну, уж нет! Прости, прости дурь мою! Иначе хоть со станицы уходи, срам какой, совесть замучила!.. Настя протянула руку, погладила Федора по руке. - Не серчаю я, честное слово! Федор, желая понять правду ли говорит Настя, посмотрел ей в глаза и увидел… Глаза Насти были большие, красивые… Ох и глаза… Федор будто утонул в них и как утопающий бросился на поверхность, схватив пакет с которым пришел, почти выкрикнул: - Я тут пары вчерась объезжал, а там, в березках вот... – Федор извлек из пакета корзину с пролесками, протянул Насте, – Они как твои глаза, Настасья Павловна, - сказал он смущенно. Щеки Насти стали пунцовыми, она вся будто засветилась изнутри. - Мне цветов никто не дарил, поди уж лет пять! Видя смущение Федора, мечтательно спросила: - Там уже весна, наверное, тепло?.. Увидеть бы хоть одним глазком… А вот с пролесками я будто на поляне посидела. - Пасмурно там сегодня ветер холодный – Федор о чем-то напряженно думал – Но как только первый теплый денек выдастся, я тебе весну обязательно покажу. Настя ответить не успела, потому что дверь отворилась, и палату стали заполнять казаки. - О, здорово живешь Федор Пантелеевич! Здравствуй Настасья Павловна… Да ты сиди, сиди Федя. - Я пойду уж, а то я Насте совсем надоел, наверное, а вы проходите. Федор ушел. Казаки были удивлены присутствием Федора, но вслух ничего не сказали. Заметили они и цветы. И поняли, на какие пары ездил вчера Федор на Гнедой. Через несколько дней, когда ярко светило солнышко и от земли шел пар, Федор, войдя в палату Насти, попросил ее маму: - Тамара Григорьевна! Оденьте-ка Настю потеплей, на прогулку поедем. - Да она на ногах еще толком не стояла, как же ей. - Ей и ненужно стоять, одевайте. Когда он вернулся в палату, Настя сидела в постели очень похожая на взрослую куклу. - Ты как Матрешка! – улыбнулся он. - Скажите уж, как Мтарена… Федор открыл окно, взял на руки Настю и со своей ношей перешагнул подоконник, рассмеялся: - Ох, и люблю я эти старые здания! – смеялась и Настя. Ее волосы щекотали Федору щеку. Он предупредил: - Сиди спокойно, а то чихну, тихий час сразу закончится, а вместе с ним и наша дезертирская вылазка. Они устроились в двадцати метрах за больницей, на солнцегреве. Пахли первые листочки на березе, золотились от солнца крошечные волосинки над верхней Настиной губой. Федор сглотнул слюну, Настя сладко улыбнулась и прикрыла глаза. - Я, наверное, сейчас замурлычу, как мартовская кошка – пошутила она. Со второго этажа, из окна своего кабинета, на свою пациентку смотрел лечащий врач, он думал, что благодатное весеннее солнце да хорошее настроение, это как раз то, что необходимо для ее выздоровления и судя по всему сегодня ее состояние будет в норме: - Что, Антон Дмитриевич, пойдем с обходом? – спросила дежурная медсестра. - Погодим немного. - Сколько? Антон Дмитриевич не ответил, но подумал: «Кто его знает, сколько. Вот когда Федор ношу свою в палату доставит, так и пойдем. В противном случае пришлось бы попенять на нарушение режима. Через две недели Настю выписали, а через месяц, ее худенькая фигура сновала «туда-сюда» по станице. Теперь между Настей и Федором был мир. Степан не мог нарадоваться этому. - Давно бы так. Даже худой мир, лучше хорошей войны. В мае стало еще веселей – вернулись «Настины дети», а вместе с ними пришел воспитатель. Он командовал мальчиками, Настя – девочками. И между ними был полный лад. Дети за полгода заметно вытянулись. С работой справлялись хорошо, с обедом – еще лучше. Федор часто останавливался и наблюдал – мальчики закладывали грядки, девочки сажали капусту. Сергей Семенович и Настя, часто перешучивались, а чего лицо Федора то улыбалось, то хмурилось. Время летело быстро, завтра Троицин день. За усадьбой, у ендовы, нарядили ленточками березу. Дети принесли свежесобранные травы и украшали горницу. К дверям, притолокам прикреплялись ветки деревьев, пол усыпали чабрецом. Так испокон веков делали предки донских казаков. Управившись с делами, детей отпустили искупаться на речку. Настя решила вымыть люстру, стала на табурет. Шаткий стул заставлял держаться настороже. Дверь скрипнула, Настя ойкнула. Вошедший Федор бросился к ней, придержал табурет ногой. - Ты управляйся, я подержу! Настя мыла плафоны и перебрасывалась с Федором шутками. От Насти пахло цветами, травой, теплом и чем-то таким, от чего у жеребца раздуваются ноздри и он, разорвав путы, мчится в степь к табуну. Федор почувствовал вдруг животную дрожь, этот зов, который заставляет с бешенным восторгом нестись в опор, преодолевая все преграды потому что, там, в конце пути, на его ржание отзовется любимый голос белогривой кобылицы. - Анастасия, ты готова? – воспитатель бесцеремонно протянул Насте руку, почти сдернув ее с табуретки, она уронила тряпку, и, не подняв ее, пошла за Сергеем. Федор остался в горнице один. В душе мужчины росла, разрасталась боль, смятение, недоумение… Он выскочил во двор, и над станицей пронеслось его отчаянное: - Где они? - Там! – махнув рукой отозвался догадливый Афанасий. Федор бросился в конюшню, схватил первое попавшееся седло. Как назло, все валилось из рук, ремни не застёгивались. Гнедая, отворачивала морду, и норовила укусить. Наконец оседлав лошадь, Федор крикнул: - Собирай казаков, дед Афанасий, зови атамана – я зараз! – и понесся в степь, нагайкой вытянув Гнедую. Далеко впереди, Федор различил двух всадников. Их кони шли бок-о-бок, соприкасаясь крупами. Мужчина часто наклонялся, и что-то передавал женщине. «Цветы» - подумал Федор, и над степью, словно крик раненого животного полетело: - Нас-тя-а!!!. Всадники обернулись – увидели бешено мчащуюся Гнедую, недоуменно переглянулись, Настя хотела спросить «Что случилось?», да не успела. Федор выхватил ее из седла. Из рук женщины упал букет полевых цветов, яркими брызгами рассыпавшись по траве. Ничего не объясняя, Федор развернул лошадь и припустил к станице. Настя ничего не понимала, только слышала, как сквозь прижатую к ее плечу грудь Федора, бешено колотится его сердце и дрожью отдается в напряженном теле мужчины. Собравшиеся казаки тоже ничего не понимали, когда прискакавший на взмыленной лошади Федор, ввел в горницу недоумевавшую Настю. Вряд ли отдавал отчет в происходящем и сам Федор, скорее первый раз в жизни он прислушался к голосу не разума, но сердца. С минуту постояв, будто собираясь с мыслями, Федор снял с себя фуражку и положил ее донцем на стол перед Настей – казаки затаили дыхание. Вот уж несколько десятилетий никто не применял этот казачий обычай. Положив перед Настей фуражку, Федор таким образом просил ее руку и сердце, делал предложение стать его женой. Но знала ли об этом обычае Настя? Казалось в горнице и мухи перестали жужжать. Настя по началу ничего не поняла – все внимание казаков, переключилось с Федора на нее: - Чего от нее хотят? – думала женщина. Молчание затягивалось, лицо Федора все больше мрачнело… и тут Настя вспомнила. Ох, не ошибиться бы… Настя смело взглянула в глаза Федора, пытаясь найти в них ответ, нашла ли, нет ли… Но её губы тронула улыбка – она быстро должна решить… секунды на решение такого сложного вопроса… и – перевернула фуражку, услышала вздох всеобщего облегчения. - Перед Богом и казаками, прошу тебя Анастасия Павловна, быть моей женой. Прости меня, что обижал… И вы казаки простите… - чётко выговорил Фёдор. Настя шагнула к Федору, и он обнял ее, так и не решившись при всех поцеловать. - Любо! - Любо! – раздалось со всех сторон. Из атаманского сейфа появилась на свет «беленькая». Казаки радовались за Настю и Федора, как дети. Тут же накрыли стол. Федор принимал поздравления, когда повернувшись увидел, что Настя снова стоит с Сергеем и мило друг другу улыбаясь, о чем-то перешептываются. Федор чуть было не вспылил, да сдержался, когда Сергей вышел во двор. - Куда он? - За Наташей. - Какая такая Наташа? Настя счастливо рассмеялась. - Ох, Федя, Федя!... – укорила она – Наташа, жена Сергея, моя лучшая подруга, а еще я их сыночка Петьку крестила. Так – что это твои первые новые родственники Федя! Федор в сердцах ткнул кулаком в притолоку. - Видать быть мне дураком до смерти. До глухой ночи из атаманского куреня были слышны голоса подвыпивших казаков, а для Насти и Федора сладко пахла забытая детьми трава, под празднично наряженной лентами березой. Эта была их первая ночь, ночь под Троицин день. |
||
| Категория: Рассказы | Автор: Раиса Ткач | нравится 0 Дата: 25:09:2014 |